– Стечение обстоятельств или случай, называйте это как вам угодно, но Майю и Наилю ждала похожая судьба. – Кто такая Наиля? – Дитя народа, который однажды потребовал у президента свободы. Ответ на простой призыв к переменам был так жесток, что стоил жизни шестистам тысячам человеческих душ, а еще шесть миллионов лишил крова. Мужчины, женщины и дети были вынуждены оставить привычную жизнь и пуститься в опасный путь через горы и моря. Пытки, пули служителей правопорядка, бомбы, разрушающие города до основания, газовые атаки, от которых люди задыхаются даже в убежищах, не дали им другого выбора. Тех, кто видел тела детей, погибших от газа, эти картины будут преследовать до самой смерти. Как человек, каким бы тираном он ни был, может настолько жаждать разрушений? Этот вопрос мучил Наилю каждый раз, когда она молилась. Чем так занят Господь, что до сих пор его не покарал? В пять лет Наиля не имела ни малейшего представления о геополитике и не знала о решениях, принимавшихся в роскошных офисах в тысячах километров от ее дома, превратившегося в руины посреди разрушенного квартала. Там, где некогда тянулись улицы, обрамленные деревьями, остались только груды искореженного металла и камня, запятнанные высохшей кровью. В восемь Наиля еще не знала, что цинизм и равнодушие одержат верх над знакомым ей миром. До призыва к переменам она была любознательной девочкой, росшей в обычной семье – не богатой и не бедной, зато невероятно жизнелюбивой. Ее отец, великолепный портной, необычайно элегантный мужчина, работал в собственном ателье в торговом квартале Алеппо. Его бизнес напоминал отлаженный механизм; он относился к своему ремеслу как к искусству и не слушал песнь сирен, манящих расширить дело. «Время – это любовь, а любовь живет временем, которое ей уделяют», – любил повторять он, поглаживая портновскую ленту, которую с утра до вечера носил на шее. Одиннадцатилетний Аднан, старший брат Наили, тоже нашел себе дело: он покупал мальбаны оптом, а потом перепродавал в розницу по ту сторону границы. Мальбан – очень популярная восточная сладость, и лучшими считались те, что производили на местной фабрике, – большая удача. Аднан заявлял, что занимается импортом, чем очень смешил сестру, которая не упускала возможности напомнить ему, что он – обычный бродячий торговец. Наиля отличалась крепким здоровьем, но это казалось ей огромной несправедливостью всякий раз, когда мать возвращалась из диспансера и за столом рассказывала о своих маленьких больных. Лила, увлеченный педиатр, прежде всего была любящей матерью. Догадавшись, что дочь страдает от ревности к ее пациентам, она решила брать ее с собой на работу. Вскоре Наиля научилась наводить порядок в шкафчиках с лекарствами. Для спасения жизней необходима хорошая подготовка, особенно в военное время. Девочка узнала, как распаковывать стерильные марлевые салфетки, не пачкая их, как мыть инструменты. В девять она уже умела накладывать жгут. В десять она сводила края раны, пока мать накладывала швы – суровая необходимость. Но с тех пор, как в крышу диспансера попал снаряд, она только и делала, что лазала по развалинам и собирала все, что может пригодиться врачам, а когда возвращалась к матери, старалась ее подбодрить – Лила все чаще теряла душевное равновесие. Как-то вечером Аднан не вернулся из очередной вылазки за границу, и теперь, чтобы найти в себе силы надеяться, мать Наили отчаянно нуждалась в ласке. Лишь объятия дочери помогали ей держаться. Все молились, чтобы Аднан вернулся целым и невредимым, но его отец иногда втайне просил Бога, чтобы тот даровал мальчику смерть от пули, только бы он не попал в руки варваров, служивших властям. Еды в доме было мало, но никто не жаловался – шкафчики с лекарствами диспансера тоже почти опустели, а в городе не осталось ни единого целого фасада. Вместо крыши на развалинах натягивали куски укрывного материала – получались импровизированные убежища. Они были живы – вот что самое главное. Однажды ночью перекресток озарил оранжевый свет – газовая атака – и смерть приняла ужасающее обличье. Наиля узнала, что где-то далеко от нее люди пришли в негодование; говорили, что они переступили черту, но никто с той стороны не явился спасать ее и остальных. Отец говорил, что, если не этот мясник Асад, их погубит равнодушие мира. Но Наиля не понимала, что он имеет в виду. Ее отец совершал маленькие чудеса с тем, что ей удавалось раздобыть. Лоскутки превращались в повязки, гнутые гвозди и обломки дерева – в мебель, а угольки, собранные под тлеющими балками, служили для растопки. Случалось, что во время прогулок по разрушенным зданиям Наиля находила консервы, старую пачку печенья, одежду, а иногда даже настоящее сокровище – книгу, которую она бережно ставила на доску, служившую ей книжной полкой. Алеппо, за несколько дней до описываемых событий Как-то утром Наиля отважилась забраться дальше обычного. Услышав скрежет гусениц танка, она перестала копаться в обломках и вскочила. Плечо пронзила боль, девочка схватилась за него и обнаружила, что ранена. Кричать, пока солдаты где-то рядом, было нельзя. Она стиснула зубы, скользнула в пролом в полуразрушенном доме, добралась до зияющей дыры на месте лифта и съехала вниз по тросу. Очутившись на первом этаже, прокралась до задней стены дома и выбралась во дворик. Оттуда, вдоль стен, преодолев запутанный лабиринт руин, она добралась до своего квартала. Здесь, в относительной безопасности, девочка уселась на торец вывороченной бетонной плиты и осмотрела плечо. Рана кровоточила, но оказалась неглубокой, и Наиля сочла ее неопасной – если, конечно, не будет заражения. Она нашла в своей тряпичной сумке лоскуток, обвязала им руку и продолжила путь. Вернувшись домой, она, к своему удивлению, обнаружила, что к родителям пришел дядя Разам, врач, как и мама. Но еще больше удивила ее тишина, воцарившаяся при ее появлении. – Кто умер? – спросила она. – Сегодня никто, – ответила Лила со вздохом. – По крайней мере, пока, но было очередное нападение… Портной бросил на жену полный укора взгляд, Лила снова вздохнула, но замолчала. Он встал, отряхнул штаны и подозвал дочь поближе. – Что ты с собой сделала? – озабоченно спросил он, заметив покрасневшую от крови повязку на плече девочки. – Неудачно встала и поранилась, ничего серьезного, папа. Нужно просто промыть и наложить новую повязку, – ответила она рассудительно, но равнодушно. Лила торопливо размотала повязку, осмотрела рану и пошла за аптечкой. – Я сто раз тебе говорила не уходить больше вот так, это слишком опасно, – отчитала она дочь. – Боюсь, твои слова плохо вяжутся с тем, что ее ждет, – заметил дядя. – Что еще меня ждет? – встревожилась Наиля, глядя, как мать готовится зашивать ее рану. – Вы мне скажете, что вы тут замышляете? – настойчиво спросила она загадочно молчащего дядю. – Молчи, Разам, – взмолилась Лила. Но дядя Наили подошел к девочке и тоже осмотрел рану. – Погоди, – сказал он Лиле. – Если ты спрячешь ее под кожей, ее не найдут… – Что ты несешь! – возмутилась Лила. – Нельзя рисковать, от инородного тела рана загниет. – Лила, если мы как следует ее продезинфицируем, риск будет минимальным, а ставки высоки, – стоял на своем Разам. – Нет, – продолжала протестовать Лила, очевидно возмущенная словами дяди Разама. – А ты что молчишь?! – закричала она, поворачиваясь к мужу. – Как ты можешь подвергать ее такой опасности? Прячьте карту где хотите, только не так. Наиля твердо отвела руку матери и стала ждать, чтобы кто-то объяснил ей, что от нее хотят. И тогда отец рассказал ей правду – почти всю правду. – Что такого особенного в этой семье? – Лила и портной Надим, как и дядя Разам, одними из первых восстали против властей. По мере ужесточения репрессий в стране назревало восстание. Из города в город, из квартала в квартал по сети передавали сведения о перемещении войск тирана, о победах над его батальонами и о поражениях тоже. Одни занимались подсчетом погибших, другие – сбором доказательств массовых избиений, чтобы потом представить их в суде. Однажды состоится трибунал, как когда-то в Нюрнберге, и преступления против сирийского народа будут осуждены – по крайней мере, на это надеялись те, кто продолжал отчаянно бороться после того, как великие державы свободного мира повернулись к ним спиной. Сирийцы были брошены на произвол судьбы. Точно так же люди закрывали глаза на драмы, разыгрывавшиеся в гетто от Варшавы до Алеппо. История повторяется не потому, что это неизбежность, а потому, что мы миримся с жестокостью. За любезной улыбкой портного, добротой педиатра и терапевта скрывались три лидера сопротивления, которых приспешники Асада давно уже пытались обнаружить и захватить, но которые продолжали держаться, несмотря ни на что, день за днем, ночь за ночью. Эти мужчины и женщина по воле случая получили доступ к важнейшим данным, которые необходимо было вывезти из страны любой ценой, чтобы они не попали в руки врага. – И это предстояло сделать Наиле? – Да, повстанцы готовились атаковать войска Асада, небольшая группа гражданских собиралась попытаться прорвать блокаду, пока не стало слишком поздно. – Что же дядя девочки хотел спрятать у нее под кожей? – Карту памяти, электронное устройство со всеми данными, которыми располагали портной и его жена. – Так вы поэтому говорили, что Наиля – ключ от клетки для хищников? – Ей предстояло просочиться сквозь позиции врага и ускользнуть от тех, кто бросится за ней. – Какие же данные могли быть так ценны и почему было не переслать их по интернету? – Записи, сделанные на телефон одним официальным представителем России, и невероятное количество компрометирующих документов. Происхождение карты служило подтверждением их подлинности. Отвечу и на второй ваш вопрос – электричества и интернет-связи не было уже несколько недель. – Откуда тем, кто, как вы говорите, бросится вслед за Наилей, известно о существовании этой карты памяти? – Тело того русского нашли, но мобильного телефона при нем не было. Турецкая и русская разведки выяснили, что он собирался обменять имевшиеся у него сведения на новенький паспорт, но выбирал, кто предложит ему больше. Его предали, и это стоило ему жизни. Участники сирийского сопротивления, узнавшие о ценности файлов, имели неосторожность упомянуть о них, пусть и не прямым текстом, в сообщениях по незащищенным каналам связи. Это ускорило ход событий – а именно подготовку к нападению на квартал, где укрылись Наиля и повстанцы, и резкий обрыв связи. – И что же было дальше? – Родители Наили искали возможность вывезти дочь из гетто, пока не стало слишком поздно. Но она никогда не согласилась бы бросить своих, если только ей не поручат миссию, от которой она не сможет отказаться. Сопротивление было у нее в крови, и, когда отец сказал ей, что в таком возрасте она может помочь своему народу, не только обыскивая развалины, Наиля приняла решение, на которое и рассчитывал портной. Она взяла маленький мешок, собранный матерью, отец спрятал карту памяти в шов на поясе ее штанов, и с наступлением темноты девочка присоединилась к десятку женщин и мужчин, которые по подземным туннелям и темным улочкам выбрались за линию фронта. – Куда они направлялись? – В турецкий город Джизре. – Но почему они не попытались пересечь границу в Кобани? Город снова был захвачен курдами? – Пропускные пункты в Кобани давно закрыты, и северная зона контролировалась особенно тщательно. Наиля скрывалась одновременно от солдат Асада, от русских войск и от турецкой разведки. В безопасности она окажется только после встречи с Майей. И, как это ни парадоксально, двигаясь на восток Сирии, она оставалась менее заметной, чем если бы слишком рано направилась вглубь Турции. 13 День седьмой, особняк Близнецы закрылись в донжоне. Витя вывел на экран карту Турции. – Последний сигнал ее мобильника был отсюда. – Он указал на дорогу, связывающую Эдирне с греческой деревней Кастаниес километрах в пяти от пропускного пункта Пазаркюле. – Ты уверен? – Майя попросила меня проверить ее телефон, так что мне удалось его локализовать, а потом она его вырубила. Он исчез, как будто она его уничтожила и вытащила симку. – Тогда это хорошая новость, наверное, она хотела избавиться от слежки, а раз она была в нескольких километрах от греческой границы, вероятно, она ее уже пересекла. – Нет, тогда бы она подала хоть какие-то признаки жизни! Если на нее охотятся турки, у нее мало шансов выбраться из страны. Надеюсь, она хотя бы не попала к ним в лапы. – Вечно ты думаешь о худшем, – отозвался Алик. – Можем полететь в Стамбул, в семь вечера есть рейс. Там возьмем машину напрокат и через час будем в Эдирне. – А потом? – Найдем Майю и вывезем ее. – Ты что, правда собираешься выбраться из дома? – удивился Алик. – Ты же не выезжал никуда уже… – Не надо мне напоминать, сколько я тут уже торчу. Ты столько лет меня этим попрекаешь, не тебе меня теперь отговаривать! – взвился Витя. – Ради того, чтобы увидеть, как ты выйдешь из этой чертовой домины, я бы даже согласился проделать весь путь до Эдирне на машине. Но заявляться в этот городок посреди ночи не слишком разумно. И потом, подумай – что, если Майе удалось пересечь границу и она попытается связаться с нами или приедет сюда, пока нас нет? – Илга ее встретит и сообщит нам. – Ну хорошо, – сдался Алик, – дадим ей еще один вечер, так у нас хоть будет подготовиться к этой операции. Полетим завтра, займись покупкой билетов и найди нам отель в Эдирне… с таким номером, до которого мне не придется тащить тебя на руках. – Ты мог бы сказать проще – с номером, адаптированным для инвалидов, – буркнул Витя.