Толстяк моментально скис. Так быстро не скисает даже молоко. – А, вы тоже из этих? Ну-ну, – усмехнулся служитель Танатоса. – Шестая дверь от входа, – добавил он, посторонившись, чтобы пропустить в квартиру гостя. – Только стучите погромче. Он там, но… сами понимаете… Опалин пока ничего не понимал, но на всякий случай переложил папку в левую руку, а правой пошевелил в кармане рукоять браунинга. Подойдя к двери Катаринова, он постучал – сначала тихо, потом громче, потом еще громче. Наконец изнутри до его слуха донеслись какие-то невнятные звуки, заскрежетал поворачиваемый в замке ключ, который, очевидно, крутили не туда. Наконец человек по ту сторону двери определился, справился с ключом и открыл дверь. – С-слушаю, – выдохнул он с усилием, привалившись к косяку плечом и виском. Это был довольно красивый молодой блондин с артистической внешностью и замечательными голубыми глазами – но в данный момент глаза интересовали Опалина куда меньше, чем зрачки. Он поглядел на них, на круги под глазами, на тонкие губы собеседника, судорожно кривящиеся в пародии на улыбку, все понял и сделал шаг назад. – Ты Ваня Катаринов? – спросил он, чтобы изгнать последние сомнения. Блондин смотрел на него ничего не выражающим взглядом, затем отлепился от косяка и беззвучно засмеялся, закинув голову, так что напрягся кадык на тонкой шее. Странный смех перешел в подобие икания, на губах проступила слюна. Блондин вытер ее и прислонился лбом к двери, видимо, плохо отдавая себе отчет в происходящем. – Ладно, – сказал Опалин. – Потом поговорим. Он отошел к толстяку, который стоял неподалеку, заложив большие пальцы под подтяжки. – Давно это с ним? – спросил Опалин, кивая на Катаринова, который, как медуза, сполз с двери обратно в комнату и закрылся там. – Марафет-то?[5] – хмыкнул толстяк. – Да черт его знает. Сначала вроде как не особо заметно было, а теперь… – Ваш будущий клиент, – не удержался Опалин. – Все мои будущие клиенты, – с философским спокойствием парировал толстяк. Ивана передернуло. Он не любил фраз, бьющих на дешевый эффект, а встреча с наркоманом произвела на него угнетающее впечатление. Опалину приходилось ставить себя на место преступников, и многое он мог понять, но наркоманы всегда вызывали у него чувство, близкое к гадливости. «И из-за этого она так страдала? Да ей радоваться надо было, что она от него избавилась». Выйдя из квартиры, он почувствовал облегчение и неспешно двинулся вниз по ступеням. Но нервы у него были расшатаны, и, вспомнив на улице кое-что, он решительно зашагал по направлению к местной пивной. Судя по виду, моссельпромовская пивная номер 22 ничем особенным не отличалась от заведений подобного рода. Такие же, как и везде, грязноватые столы и дешевые сиденья, такой же, как и везде, адский дух – смесь табака, пота, алкогольных испарений, такие же рекламные плакаты на стенах – в основном моссельпромовской продукции. За стойкой виднелся распорядитель этого ада – полноватый, спокойный человек с усами щеткой и пухлыми руками. Рост средний, возраст средний, внешность тоже средняя, но взгляд, которым он окинул Опалина, оказался чрезвычайно внимательным. – Светлое есть? – спросил Иван с достоинством. Человек почесал щеку, оглянулся на шеренги бутылок за своей спиной и без всякого выражения уронил: – Шаболовское. – Давай шаболовское, – распорядился Опалин. – Одну кружку. Человек вздохнул, откупорил новую бутылку, и пиво, пенясь, полилось в кружку. «Трехгорное пиво тоже ничего… но и шаболовское хорошее. Интересно, не разбавляет ли он его, – смутно подумал Опалин, пригубив пиво и косясь на продавца. – А то попался нам однажды тип, который откупоривал бутылки с вином, разливал его водой, закупоривал их снова, а разницу на сторону продавал. Нет, пиво что надо…» В этот час пивная была почти пуста, только в углу у окна спорили трое. Навострив уши, Иван понял, что препирательство идет о боксе, о том, какой спортсмен лучше, и развеселился. Способность людей горячиться из-за сущих пустяков всегда казалась ему комичной. Он спросил к пиву бублик и стал жевать его. Бублик был нежен, как любимая женщина, и источал райский аромат. Моссельпромовская пивная номер 22 из преддверия ада на глазах превращалась во вполне приличное заведение. – Соседей знаешь? – спросил Иван с набитым ртом. – Смотря кого, – ответил человек за стойкой, покосившись на него. – Мне Евлахов нужен, – говоря, Опалин бросил взгляд на папку, лежавшую с ним рядом, будто должен был передать ее человеку, о котором шла речь. – Слышал о таком? – Кто о нем не слышал, – хмыкнул собеседник. – Часто тут бывает? – Никогда. Он не пьет. – Язва замучила? – усмехнулся Опалин. – Не, просто не пьет. Ты к нему сегодня не ходи, он дочку потерял. – Да? Как же это? – Под трамвай попала. – Ой, ой, ой. Как же она так?.. Человек за стойкой пожал плечами. – Я разное слышал. Одни говорят, любовь несчастная. Другие – что ее папаша кому-то дорогу перешел. Опалин весь обратился в слух. А вот о второй версии Надя Прокудина даже не обмолвилась. Интересно, почему? – Это кому же? – спросил он, не слишком, впрочем, надеясь на ответ. – Да посадил он кого-то, – пожал плечами собеседник. Иван вытаращил глаза. – Как – посадил? – Да как сажают. Обыкновенно. За какие-то махинации на строительстве. Опалин сделал усилие, чтобы проглотить все, что было у него во рту, и чуть не подавился. – Еще пива? – спросил человек за стойкой. – Давай, – махнул рукой помощник агента и полез за кошельком. И тут его душу кольнуло иголочкой нехорошее ощущение, словно снаружи кто-то следит за ним, причем Опалин был готов поклясться, что кожей чувствует, куда именно направлен взгляд филера – между лопаток. Притворившись, что пересчитывает мелочь, он незаметно оглянулся. За окном прошла нэпманша с длинной строгой собачкой на поводке, степенно прошествовал какой-то совслужащий с портфелем, затем пробежал беспризорник, засунув руки в карманы. «Показалось, – с облегчением подумал Опалин и тут же сам себе возразил: – Нет». Взгляд его скользнул по настенному плакату: «Трехгорное пиво выгонит вон ханжу[6] и самогон». Перед «выгонит» кто-то из завсегдатаев старательно накорябал чернилами слово «не». Вошли посетители, которые оказались приятелями продавца, и завязали с ним разговор о делах, о знакомых и о страховых кассах, в которых с трудом добьешься пособия по болезни. Опалин допил пиво, не ощущая его вкуса, забрал папку и вышел на улицу. Никто не тревожил его, однако ему было неспокойно, и он почувствовал себя увереннее только тогда, когда сел в трамвай, который должен был доставить его в центр. Глава 9 Дымовицкий Неизвестный пока Опалину бывший агент угрозыска Дымовицкий проживал в здании, которое до революции называлось Верхними торговыми рядами, а после нее превратилось в неудачную пародию на Ноев ковчег. Сюда вселились какие-то учреждения, комиссии, комитеты и еще черт знает кто, между ними кое-как втиснули универмаг, почту и сберкассу, а в довершение всего часть дома отвели под коммунальные квартиры. Кто бывал в ГУМе (а речь идет именно о нем), тот легко может себе представить, насколько мало это строение, всегда предназначавшееся исключительно для торговых целей, подходило для жилья. Но граждане там жили и даже имели возможность круглосуточно любоваться из окон на Красную площадь. Итак, Опалин добрался до Верхних торговых рядов и принялся искать Дымовицкого, но с непривычки заблудился в линиях и этажах. Мелькнул универмаг с очередями, и пошли сменять друг друга таблички на дверях: Всесоюзный институт прикладной ботаники, Товарный музей, газета «Рабочая столовая», Маслобойно-жировой синдикат, комитет по стандартизации, комиссия по разгрузке Москвы, кооперативное товарищество «Московский кустарь», бесчисленные конторы и представительства. В одних бегали с бумагами умеренно упитанные (по моде тех лет) барышни с подведенными губами, и по виду их чувствовалось, что они очень, очень заняты, в других – например, в артели «Московский грузчик» – барышень не было и в помине, и вообще народ там был крепкий и основательный. Один из грузчиков объяснил Опалину, как найти квартиры, и Иван, проплутав по лестницам самую малость (не больше получаса), наконец добрался до своей цели. Дверь нужной ему коммуналки была открыта, и возле нее в коридоре какая-то гражданка пыталась утихомирить ревущего мальчугана лет шести. Увидев Опалина, он вытер рукавом нос, немного подумал и заревел еще громче. – А-а-а, – разобрал Иван в детском плаче, – хочу коньки! – Ну Костик, мы не можем купить их сейчас, потерпи! – беспомощно твердила гражданка. Мальчик на мгновение умолк, а затем отчаянно взвыл: – Не ха-а-ачу терпеееееть! Ыыыыы… Хааачу конькииии… – Вы не знаете, Дымовицкий у себя? – спросил Опалин у гражданки. – Понятия не имею, вы лучше у Степаниды Ивановны спросите. Вон она возвращается к себе, – и она махнула рукой, указывая куда-то в конец коридора. Опалин посмотрел туда и увидел благообразного вида старушку в черном платье с кружевным воротничком, возле которого красовалась золотая брошка. – Здравствуйте, – сказал он, подходя к Степаниде Ивановне, – мне бы Дымовицкого… Старушка обернулась и впилась взглядом в его лицо, а затем в папку в его руках. – Зачем он вам? – По работе. – Так бы сразу и сказали, что фин, – сухо бросила собеседница. Из-за двери комнаты высунулась девочка лет десяти. – Оля, беги за отцом, скажи, что к нему фин пришел. – Ага, – кивнула девочка и побежала по коридору, топая, как молодая лошадка. Опалин понял, что его приняли за фининспектора, которого сокращенно именовали «фин», но протестовать не стал и проследовал за благообразной старушкой в комнату, которая являла собой поразительное зрелище. Стол, стулья и даже диван были завалены штуками материи, из-за чего эта часть помещения сделалась похожей на лавку дореволюционного купца. Сдавленно охнув, Степанида Ивановна принялась утаскивать материи куда-то за ширмы и за шкафы, которыми было разгорожено это довольно большое, но темноватое и неуютное помещение. – Вы не подумайте, что это все наше, – поспешно проговорила она, – тут еще Ромочки и Коленьки, а у нас торговля плохо идет! Ох, как плохо! – Так, так, – сурово промолвил Опалин, входя в роль, – а эти Роман и Николай – кто?