Бургомистр без дела слонялся по центральной городской улице, слушая разговоры горожан и уныло вздыхая всякий раз, когда из здания магистрата выходил какой-нибудь чиновник. Увидев нас, душа оживилась и, подойдя, спросила: — Узнали что-нибудь? — Конечно, — с иронией ответил я ему. — Например, о том, что вы не всё рассказали нам о художнике, который нашёл тело. — Что же я такого не рассказал? — удивлённо захлопал глазами мёртвый градоначальник. — Он ближайший родственник стража, погибшего в вашем городе. Если быть точным, его брат. — Какая ерунда! — вскричала душа. — Быть такого не может! Я бы знал. — Никому не суждено знать всё, — скучающим тоном произнёс Львёнок, наблюдая за тремя воробьями на карнизе. Он искал очередные признаки присутствия нечистой силы, но птицы не собирались облегчать ему жизнь. Сидели, нахохлившись, порядком замёрзшие, и плевать хотели на весь мир. — Вас обманули! — продолжал упорствовать бургомистр. — Святой официум? — резонно спросил я. Вот тут он заткнулся и поскучнел, промямлив: — Художник здесь живёт лет двенадцать. Почти ни с кем не общается. Про брата он ни разу не заикался. — Он всё время проводит в городе? — Львёнку наскучили воробьи, и теперь он наблюдал за горожанками. Его взгляд выбирал исключительно молодых и исключительно смазливых. — Каждый июнь уезжал на месяц. Говорил, к родственникам. Июнь — самое свободное время для учащихся в Арденау. Ко многим приезжают семьи. Готов поспорить, что был среди них и безымянный художник. — Где он живёт? — Я провожу, — вызвался бургомистр, но Львёнок отрицательно покачал головой: — Лучше мы сами дойдём. Душа не обиделась или не показала вида, что обиделась: — Ну и чудесно, тогда успею сходить на собрание. Вам прямо, за церковью свернёте на рынок, пройдёте через него и окажетесь на улице Пшённой, дугой уходящей к реке. Шестой дом справа, под фазаном. — Эта душа тебя вытащила из дилижанса? — поинтересовался Львёнок, когда мы миновали телегу, возле которой ругался возница с модным франтом в коротких дутых штанах, алом плаще и высокой шляпе по последней нарарской моде. — А кто же ещё? — Достал меня позавчера. Требовал, чтобы я передал от него послание нынешнему бургомистру, мол, тот неправильно ведёт себя с углежогами и впоследствии это скажется на росте цен. Насилу отвязался. — Некоторые и после смерти остаются куда более деятельными, чем многие живые. Вот рынок. Несмотря на холод, середину дня и понедельник, торговая площадь была полна народу. Рынок, не умещавшийся на ней, расползся на соседние улицы, заставив их торговыми лотками и палатками. — Не зевай. — Львёнок дёрнул меня за рукав. — Нам насквозь. Ориентируйся на флюгер часовой башни. За те дни, что страж провёл в Дерфельде, он хорошенько успел изучить город и, в отличие от меня, чувствовал себя здесь, как дома. Мы шли сквозь толчею, мимо чесночных колбас, грудинки и окорока, кудахчущих кур, последних оранжевых тыкв в этом году, корзин с первыми сборами зимних яблок, коробок с луком, мешками с семечками и лотков вкусной сдобы. — Молодые господа, булок не желаете? — Давешняя бойкая голубоглазая девчонка ослепительно улыбнулась нам, предлагая свой товар. Львёнок тут же расплылся в ответной улыбке, завязал с ней разговор и забыл бы свою булку с кунжутом, если бы я не сунул её ему в лапу. Расплачиваться тоже пришлось мне, потому что Вильгельм уже назначал свидание, и столь мелкие вопросы, как деньги, его совершенно не волновали. — Вы братья? — спросила девушка. — Нет, — рассмеялся я, взяв рогалик и отказавшись от сдачи. — Это было бы слишком жестоко для наших родителей. — Удивительно. Внешне вы очень похожи, — сказала продавщица. — Нас часто считают братьями, — не стал отрицать Вильгельм. — Причём Людвига, как более хмурого, старшим. — И вовсе он не хмурый, — не согласилась девчонка. — Вы давно в городе? — Пару дней. — По делам? — Проездом, путешествуем, — сказал я, не желая вдаваться в подробности, и Львёнок кивнул, подтверждая мои слова. Мы поговорили ещё несколько минут, а затем, когда приятеля начало заносить, я постарался быстро распрощаться и увести его. — Ты чего? Ведь нормальная девчонка, — недоумённо нахмурился он. — Не спорю. Она замечательная, но, зная тебя… ты достаточно быстро растреплешь ей, кто мы такие. — И что в этом плохого, Людвиг? — Я пуганый, Львёнок. В последний раз, когда ты рассказал одной милашке, кем мы являемся, толпа едва не закидала нас камнями. Многие крошки любят сплетничать, а нам приходится отдуваться. — Вспомнил дела десятилетней давности! — проворчал он. — Это ведь было в Прогансу, где стражей не очень-то жалуют. — А когда та пятёрка на постоялом дворе в Витильска нас едва не прирезала, после того как ты показал черноволосой красотке кинжал, чтобы она была чуть более благосклонна? Сплетни расходятся быстро. Я спокоен за таких, как мы, в некоторых странах, но Фрингбоу всегда была пороховой бочкой. Могут носить на руках, а могут и пальнуть из аркебузы. Предпочитаю не рисковать. Так что когда пойдёшь к ней на свидание, будь добр, скажи, что ты герцог или Папа, но не надо упоминать стражей. Он знал, что я говорю дело. Тогда, в Прогансу, метко брошенный камень едва не проломил мне череп, и Львёнку вместе с Гансом пришлось уносить меня буквально на руках. В некоторых странах и городах проще соблюдать осторожность и не привлекать к себе лишнего внимания. Работать становится легче, и дверь на ночь не надо припирать передвинутым шкафом. Конечно, иногда я сгущаю краски, но многие из нас погибли только потому, что обыватели почему-то решали, будто мы являемся источником всех их бед, раз видим недоступное их зрению. Мы с Львёнком, не сговариваясь, свернули в молочные ряды, оказавшиеся удивительно пустыми. Торговцев было всего двое, и они едва не дрались за немногочисленных покупателей. — Чего желаете? — спросил у Львёнка дородный дядька в белом переднике, повязанном поверх мехового полушубка. — Кварту молока, — тут же ответил тот, явно собираясь до смерти упиться таким количеством. — Нету, — поскучнел продавец. — Даже пинты не будет. — Распродали? — «огорчился» я. — Да какой там! — Молочник добавил несколько крепких словечек. — Свежее утром привёз. Всё скисло, как будто сглазил кто, вот только на конкурентов грешить нечего, у всех одно и то же. Ума не приложу, как такое случилось? Он сетовал ещё с минуту, прежде чем я небрежно поинтересовался: — А вчера тоже скисло? Этот невинный вопрос его очень обидел: — Вы что же думаете, господа хорошие?! У меня товар некачественный?! Я тридцать лет торгую, а до меня отец и дядья на этом месте стояли, и никто из покупателей никогда не жаловался! В первый раз у меня такое! Он потерял всякое желание с нами разговаривать, и мы ушли, вновь забравшись в толпу и вынырнув из неё возле городской часовой башни, справа от которой начиналась Пшённая улица. — Значит, ещё вчера здесь всё было в порядке, — бросил мне Львёнок, едва не наступив на шмыгнувшую у него под ногами кошку. — Зараза распространяется? — Точнее гуляет по городу, проявляясь то здесь, то там. Кто-то прошёл мимо, отчего молоко и прокисло. — И ручаюсь, что он выглядел не слишком приметно, раз никто в городе не говорит о рогатом чудовище, изо рта которого хлещет бесовское пламя. Шестой дом по улице, на стене которого висел знак — фазан, был разделён на две половины. В одной находилась небольшая забегаловка, которой как раз и принадлежал этот фазан, служивший вывеской и способом завлечения прохожих, в другой жили постояльцы. Дверь нам открыла старуха не слишком приятной наружности, завёрнутая в тёплое одеяло: — Чего вам? — К художнику, — сказал я. — А-а-а… клиенты. Вижу, свезло наконец Нэлсу, раз хоть кто-то решил заказать ему мазню. Давно пора, он уже на неделю задержал плату за комнаты. Проходите, второй этаж, прямо по коридору. И стучите громче! Он когда работает, ничего не слышит. Лестница под ногами скрипела, стонала и охала, словно вот-вот планировала отдать богу душу, прихватив с собой и нас. Наверху резко пахло растворителем, маслом и едкой водой, которую используют хагжиты для смешивания красок. Дверей было три, я постучал в ближайшую, но шаги раздались из-за соседней — она распахнулась, и на пороге появился невысокий седовласый человек с пропитым лицом и слезящимися глазами. — Я знал, что рано или поздно вы придёте, — сказал он нам с порога. — Заходите.