– Ну уж нет, – усомнилась я, – все говорят о необычайной любви, которую Оля и Робби пронесли через годы и тяжелые испытания. – Кто говорит, уточни, – потребовал Шумаков. – Все, – ответила я, – ну… Раиса… разные люди. – Можно обожать жену и иметь связь на стороне, – парировал Юра. – Среди сотрудниц «Шпикачки» нет Федосеевой Арины Владимировны, – вздохнула я. – Вероятно, это имя вымышленное, – продолжал Юра, – надо потолковать со служащими. Кто-нибудь непременно проговорится, главное, не проморгать кончик ниточки, а ухватиться за него. Знаешь, что мне пришло в голову? – Боюсь даже предположить, – ответила я. – Аптека! – воскликнул Юра. – Та, куда Волков забрел в поисках лекарства. Она вроде расположена в паре кварталов от трактира? – Да, – согласилась я, – ну и что? Из мобильника послышалось шуршание, затем вновь прорезался голос Юры: – У меня в самолете всегда случаются две неприятности: начинает зверски болеть голова, а в глазах появляется ощущение песка под веками. – Надо брать с собой цитрамон и увлажняющие глазные капли, – посоветовала я. – Я так и поступил, – продолжал Юра, – но пузырек с пипеткой отобрали, в нем оказалось сто двадцать миллилитров, а не сто, разрешенных к провозу, болеутоляющее я забыл дома. Но не в этом суть. Главное, что, очутившись в Бургштайне, я первым делом ринулся в аптеку, где попросил необходимое лекарство. Ан нет! Провизор отказала, потребовала рецепт от врача. Я возмутился: – Речь идет о простом болеутоляющем и обычном растворе, которым многие пользуются. – Нет, – уперлась фармацевт, – я не имею права продавать медикаменты без рецепта. Я начал ее упрашивать, жаловался на плохое самочувствие, но с таким же успехом мог бы обратиться к мраморной статуе, а провизор твердила: – Меня могут лишить лицензии. Ни одна аптека города не отпустит вам болеутоляющее без рецепта с подписью специалиста и печатью. Понимаешь? – В Европе строгие правила, – согласилась я. – На мой взгляд, это верное решение – не подпускать обывателей к таблеткам. Самолечение – опасная вещь. Даже простой аспирин может навредить, если у вас язва желудка. К сожалению, москвичи не хотят тратить время на поход к доктору, довольно часто я слышу от разных людей: «Куплю себе лекарство, которое соседке помогло, быстро давление сбило». Ни в коем случае нельзя так поступать. Что приятелю хорошо, тебе может навредить. – Вот мы и подобрались к сути! – воскликнул Юра. – У Роберта нашли пакет с чеком, но рецепта не было, хотя его здесь не отбирают, он остается у больного. Почему Волкову отпустили пилюли, причем не элементарный баралгин, который безуспешно выпрашивал я, а мощное средство последнего поколения? – Элементарно, – протянула я, – мне хочется посмотреть на человека, который осмелился бы сказать Робби «нет»! Думаю, в Бургштайне таких не нашлось. – На территории Бургштайна действуют законы страны, – возразил Юра, – неприятности никому не нужны, провизор побоится потерять службу и откажет даже Иисусу Христу. А Волков заполучил викасолин[10]. Почему фармацевт пошел на поводу у Роберта? – Они с ним дружат! – выпалила я. – Или Волков его вынудил. – Советую тебе выяснить, что произошло в аптеке. Думаю, как и ты, что фармацевт близкий Волкову человек. Ради простого покупателя никто не пойдет на риск, но Роберта выручили. Вывод: либо за прилавком стояла любовница Волкова, либо его старая приятельница, которая может рассказать много интересного, – сказал Юра. – Вероятно, в аптеке работает мужчина, – не согласилась я. «Пассажиров рейса Аэрофлота «Бургштайн – Москва» просим пройти ко второй стойке для посадки в самолет», – прозвучало из трубки. – Ну, я помчался, – закруглил разговор Шумаков. – Приземлишься, позвони, – попросила я и вернулась в столовую. Глава 20 За время моего отсутствия в комнате ничего не изменилось. Зина с отрешенным лицом черпала из стаканчика йогурт, Надя пила кофе, а Борис чистил апельсин. – Как Оля? – спросила я. – Неважно, – мрачно сказал Боря, – пока спит, не хочу ее будить, предстоит очень неприятный день, беседа с представителем похоронного бюро, организация поминок. И как назло, заболела Раиса! – У нее пропал любимый муж, – напомнила я. – Да, конечно, – спохватился Борис, – понимаю. Но Оля в тяжелом состоянии. – Я могу заняться праздничным столом, – предложил Нуди. Надя поперхнулась, Борис уронил вилку, а я воскликнула: – Нуди, о чем ты?.. – О поминках, – не смутился критик. – Супер! – воскликнула Надежда. – Лучше помолчи. Нуди постучал ножом по тарелке. – Попрошу тишины. Борис постоянно трендит о своей вере в Бога. – Я православный, – подтвердил брат Ольги, – стараюсь не нарушать заповеди, посещать службу. К сожалению, никак не выходит избежать грехов. – Значит, ты должен радоваться смерти Робби, – заявил Нуди. – Дурак! – по-детски отреагировала Надя. – Нет, дорогая, – парировал Нуди, – истинно верующий христианин знает: за порогом земной жизни начнется загробная, душа вечна, она либо улетит в рай, либо попадет в ад. Надо ликовать, когда скончался близкий человек, он наконец-то избавился от бренного тела, забыл про болезни, страдания и гуляет по райским кущам, встретил там своих родственников, отца, мать. Почивший больше никогда не отведает недожаренные тосты, вроде тех, что нам сейчас предложили к завтраку, не выпьет омерзительный растворимый напиток, в насмешку названный кофе. Он вкушает… Лицо Нуди исказила гримаса, критик полез в карман, вытащил лекарство и вытряхнул на ладонь разноцветные пилюли, продолжая бубнить: – …яблоки, румяные, ароматные. – Насколько помню, яблоки-то как раз в раю под запретом, – пробормотала я. – Парочке, попробовавшей плод с запретного дерева, крупно не повезло. – Хорошо, если человек попадет в рай, – покачал головой Борис, – а ну как в ад угодит. По-твоему, свидание с сатаной тоже повод для счастья? – Для настоящего христианина, коим ты пытаешься выглядеть, да! – гордо вскинув голову, заявил Нуди. – Отсидишь в чане с кипятком пару тысяч лет и получишь амнистию. – Думаю, теологический спор сейчас не совсем уместен, – сказала я. – Борис, сделай одолжение, передай мне сахар. – Конечно, секундочку, – засуетился издатель, которому препирательство с Нуди не доставляло ни малейшего удовольствия. – Сливок хочешь? – Хочу, – ответила я. – Разве это правильная добавка к кофе? – бросился в бой Нуди. – Синяя вода! Я перевела дух. Слава богу, критик оседлал любимого конька и сейчас примется поносить угощение. Но это лучше, чем рассуждения про ад и вечную жизнь. – Масло никудышное, – морщась от боли в желудке, вещал Нуди, – и мармелад позорный. – Некоторых людей следует навсегда запереть в аду без права перехода в рай, – неожиданно произнесла Надя, – встречаются же подлюки! – Сегодня идет снег! – засуетилась я. – Смотрите, большие хлопья, как красиво. Надеюсь, будет настоящее Рождество. – Хочется сугробов, – подхватил Борис, – как в детстве. Выйти во двор с лопаткой и санками! Слепить снежную бабу! Построить крепость! – В городе случится коллапс, – немедленно добавил ложку дегтя в наш восторг критик, – машины встанут, в магазины вовремя не поставят продукты, рестораны не откроются. Хотя последнее только во благо: харчевни Бургштайна ужасны! – Робби попадет в ад? – звонко спросила Зина. Я вздрогнула: младшая сестра Нади молчунья, от нее даже «да» – «нет» не услышишь, а тут целая фраза! – Это невозможно, дорогая, – поспешил успокоить ее Борис. – Робби был святым человеком, он никому никогда не сделал зла. Нуди взял сливочник, понюхал содержимое, прошипел: – Гадость, – и с размаха поставил его возле моей тарелки. Над белым кувшинчиком взметнулся фонтанчик и упал прямо на мою руку. Я схватила полотняную салфетку, уронила ее и нагнулась, чтобы подобрать, а Борис продолжал: – Робби соблюдал Божьи заповеди, не убивал, не крал, не прелюбодействовал. И, слава богу, никогда не писал стихов. Вот поэты точно попадают в ад за свои скандальные характеры. Зина, к тебе мои слова не относятся, ты же теперь не поэт, а драматург! Люди, ваяющие пьесы, на редкость интеллигентны.