Однако, закрыв парадную дверь, дворецкий обнаружил Джилкриста стоящим на лестнице. Скрюченный, будто раздавленный тяжестью своего горя, придерживающийся за перила, закутавшийся в полосатый домашний халат доктор Мидуорт с надеждой оглядывал переднюю: – Аделина? Она вернулась? Удивленный, что Джилкрист обратился к нему, дворецкий не сразу нашелся, что сказать. – Нет, сэр. Всего лишь посыльные, привезли одну вещь, – берясь за тяжелую раму, сообщил дворецкий. – Я унесу это. Думаю, вам захочется посмотреть потом. Какое-то время Джилкрист продолжал с тем же видом выискивать глазами свою жену, потом окончательно понял суть ответа дворецкого, и на лицо его вновь вернулась тень печали и тоски. – А что это? – неестественно легко осведомился Джилкрист, указывая на портрет высотой с самого дворецкого. Оказалось, что голос его изменился, слова Джилкрист теперь произносил спешно, словно украдкой от кого-то, комкая их и сталкивая друг с другом. – Посылка, сэр. Я сейчас ее уберу. – Нет-нет, постой. Пожалуй, я взгляну сейчас. – Боюсь что, развернув ее, вы можете передумать. – Не страшно. Сейчас мне хочется. – Но, сэр… – Разверни. – Сейчас принесу нож для веревки. Когда дворецкий удалился, Джилкрист нерешительно спустился и стал крутиться вокруг нового предмета, точно собака, почуявшая незнакомый запах в своей конуре. – От кого эта посылка? – спросил Джилкрист вернувшегося дворецкого. – От одного мастера, сэр. – Мастера? – Да, художника. – Но я не покупал картин. – Я знаю, сэр, – сдерживая свое беспокойство, ровным тоном ответил дворецкий и стал разрезать веревку. Когда он закончил, он обратился к доктору Мидуорту: – Возможно, вы желаете развернуть картину сами? Джилкрист задумался. – Возможно, лучше это будешь ты. Но стоило дворецкому надорвать бумагу, как Джилкрист его остановил. – Ты прав, все же я сам разверну. Он провозился с четверть часа, руководствуясь главным образом даже не любопытством, а попыткой имитировать занятость в каком-то деле. А полностью сняв упаковочную бумагу, он заметил лишь одно лицо, изображенное на портрете, и совсем не взглянул на свое собственное изображение. – Я помню тот день, Уилфред, – прежним спокойным и размеренным голосом произнес доктор Мидуорт, лишь с неясным оттенком тоски. Он на мгновение оторвал взгляд от выполненного кистью лица Аделины и посмотрел на дворецкого умными измученными глазами. – Мы устали стоять перед художником, и от усталости нам было смешно. Это так глупо и беззаботно. Дворецкий заметил перемены в Джилкристе и обрадовался бы им, если бы не горе, замкнутое где-то в душе хозяина, и оттого разъедающее его изнутри. – Мы спорили о том, где повесить портрет, когда он будет готов… Нужно его повесить там, где она хотела, Уилфред. Над камином на втором этаже. – Хорошо, сэр. – Нам понадобятся молоток и гвозди. Величественный зал на втором этаже перестал казаться таким пустым, как прежде, когда дворецкий подал портрет стоящему на раздвижной лестнице доктору Мидуорту и тот повесил его над камином из темного мрамора. Застыв в нескольких дюймах от нарисованного лица Аделины, Джилкрист прошептал, словно надеялся быть услышанным: – Где же ты. Подобно умирающему от жажды человеку, наконец добравшемуся до источника, Джилкрист не мог оторваться от лица жены. Оно питало и окончательно точило его внутренние силы. Убежденный в том, что она еще где-то там, живая, но по каким-то причинам не возвращающаяся к нему, он понимал, глядя на ее изображение, что этого ему недостаточно. Что он хочет слышать ее голос, чувствовать аромат ее волос, отмечать движение ее глаз. И в то же время, ее портрет был единственным, что у него осталось. Потом он со злом и отчуждением взглянул на свое изображение рядом с Аделиной, будто на портрете был изображен не он, а совсем другой мужчина, и стал спускаться. К несчастью для дворецкого, спустившись с лестницы, Джилкрист тут же вернулся в свое прежнее замкнутое состояние. Он больше ничего не сказал, повесил голову и, выходя, даже не взглянул на портрет. Вечером дворецкий обнаружил Джилкриста на третьем этаже, стоящим у открытой двери узенькой комнатки в конце коридора восточного крыла. Это небольшое помещение редко использовалось после смерти родителей Джилкриста и в основном служило прислуге в хозяйственных целях. – Вот, где вы, сэр! – обратился к нему дворецкий. – Вы здесь желаете пить чай? – Я переезжаю, – бесцветно сообщил Джилкрист. – Скажи прислуге, пусть принесут сюда постельное белье и какой-нибудь небольшой диван. – Сюда, сэр? – ужаснулся дворецкий и прошел ко входу в комнату, чтобы убедиться, что речь действительно идет о том самом узеньком помещении без обоев с небольшим окошком, выходившим на Темзу. – Если вы помните, эта комната даже не отапливается. – Совершенно верно. И пусть не уносят этот шкаф. Внутри он очень удобен. Приземистый шкаф стоял у стены со входом слева и полностью занимал собой ширину этой стены, упираясь в угол. Больше здесь ничего не было. От порога комнатка сама походила на коридор. – Вы уверены? – Абсолютно. И пусть не убираются в этой комнате. Мне она нужна именно в таком состоянии. – Но там пыльно, сэр! – Я согласен с тобой. И пусть не беспокоят меня, когда закончат. – А что насчет чая? – Скажи, пусть всегда приносят его под дверь. Чай и еду. – Боже милостивый! – И вот еще что, я заметил, в двери есть замок. Не мог бы ты найти ключ от него? – Конечно, сэр. – Благодарю, ты меня очень выручишь. Уходя с полученными распоряжениями, пожилой дворецкий едва сдерживал слезу. Теперь он отчетливо почувствовал, что с хозяином случилась беда, которую тот не сможет пережить. Катастрофа навсегда перечеркнула жизнь доктора Мидуорта, и теперь уже ничего не будет как прежде. Так все и вышло. Поселившись в узенькой комнатке на третьем этаже, Джилкрист заперся и неделями не выходил из нее. Диван стоял поперек комнаты, в футе от боковых стен. Дверцы шкафа всегда были открыты. Если Джилкристу становилось неудобно спать на диване, он перебирался в шкаф. Он днями и ночами смотрел в окно, видя там не Лондон, а берег, на который его выбросило после крушения. Его вера в то, что Аделина появится на этом берегу, не угасла и через полгода. Джилкрист не представлял о том, что происходило в мире, в обществе, как Лондон оправился после трагедии. Он просто продолжал ждать возвращения жены, не отдавая себе отчета в том, сколько времени с тех пор прошло. Иногда он тайком выбирался из комнаты, чтобы стащить что-нибудь из дома. Тумбу или кофейный столик, например. Со временем он так же тайком возвращал эти предметы на их места, или туда, откуда Джилкристу казалось, он их взял. Таким же образом он выкрал золотой кулон, который когда-то подарил Аделине, и стал носить его на шее, никогда не снимая. С прислугой и дворецким он теперь общался исключительно через дверь. Или не отвечал вовсе. Но тогда обеспокоенные горничные звали дворецкого, и им приходилось открывать дверь вторым ключом, чтобы проверить, жив ли доктор Мидуорт. Джилкристу подобные визиты не нравились, поэтому одно время он стал отзываться даже тогда, когда ему не хотелось им отвечать, но потом он придумал, как из скомканных страниц вырванных из книг соорудить устройство, не дававшее ключу открывать дверь из коридора. С тех пор он снова стал отзываться только по настроению. И все же сотни часов он проводил, придаваясь только слабой, но живущей в его сердце надежде. И больше ни на что не растрачивая ни время, ни мысли. Каждое утро он просыпался и садился у окна, замкнутый в совеем маленьком мирке. Он ждал ту, кого отказывался отпускать. Он даже не знал, нужно ли ее отпускать. Вера в то, что она вернется становилась тем ярче и мучительнее, чем чаще он задавался вопросом, отчего же этого не происходит. Он был предан ей и только ей одной в каждую секунду своего существования, позабыв о существовании мира, позабыв о существовании жизни за тесными стенами этой комнатки, за стенами этого дома. Джилкрист окончательно перестал выходить из комнаты, когда заподозрил, что находится на плоте, плывущем к Аделине в опасных водах потусторонних рек. На протяжении своего добровольного заточения он находил еще много причин, по которым не мог отсюда выбраться. Они периодически сменяли друг друга и быстро забывались Джилкристом. Очень редко он становился прежним. Задумывался о том, что случилось с его репутацией, научными трудами и карьерой, что случилось с Хитклифом и остальными, беспокоился о том, как тяжело теперь приходится Уилфреду, и как переживают случившееся родственники Аделины, ждут ли они ее до сих пор, как ждет ее он. Так прошло два года. Состояние доктора ухудшалось. Однажды зимой горничная рассказала дворецкому, что слышала в комнате на третьем этаже два голоса. Один голос она сразу узнала, он принадлежал хозяину, причем походил на тот, каким его голос был еще при жизни Аделины. Второй голос был грубым и лукавым, не похожим ни на кого из известных ей людей. Дворецкий сказал, чтобы она не беспокоилась об этом, но сам с тех пор частенько вспоминал этот странный рассказ. Постепенно дом на Стрэнд медленно преображался и обрастал зловещими слухами. Прежняя прислуга по одному стала покидать дом Мидуортов. На их место приходили новые работницы. Дворецкий хорошо с ними ладил, но был строже, чем с теми, с кем работал многие годы. Еще один странный случай произошел как раз, когда по распоряжению дворецкого новая горничная принесла под дверь Джилкриста поднос с завтраком. Молодая девушка не заметила, как открылась дверь и оттуда протянулась рука хозяина. Он схватил ее за плечо, не на шутку напугав девушку, и спросил, не приходил ли мистер Бродячие Штаны. Она сразу не разобрала вопроса и стала уточнять. Она выяснила, что мистер Бродячие Штаны в последнее время частенько наведывается к доктору Мидуорту, но сама его никогда не видела. Когда же она рассказала о разговоре с Джилкристом дворецкому, дворецкий сказал, чтобы она запомнила, к доктору Мидуорту никто не приходит в гости. Испуг и смятение, увиденные дворецким в глазах девушки, по сути являли собой отражение его собственных страхов. Произошедшее натолкнуло дворецкого на мысль, что, возможно, именно чей-то визит будет полезен Джилкристу, а быть может, вернет его в реальность. Дворецкий разослал письма всем старым друзьям Джилкриста и Аделины. На письма откликнулись несколько человек, по большей части до сих пор скорбящие подруги Аделины. Но дело обстояло довольно скверно. Джилкрист держал их всех за дверью в коридоре третьего этажа, иногда молчал, иногда отчитывал гостей, затем прогонял их и кричал, чтобы они не возвращались. Несмотря на крайне неудобное положение, в котором оказывался дворецкий, он не оставлял попыток помочь Джилкристу, веря, что именно общение с людьми поможет ему. Последним из всех пришел Хитклиф. Он признался дворецкому, что долго не решался на этот шаг и рассказал обо всем, что произошло на корабле. Сомнений в виновности Хитклифа не осталось у самого Хитклифа, но дворецкий был добросердечным человеком, поэтому не стал осуждать отчаявшегося инженера, а у Хитклифа в друзьях был Артур Флинт, предприимчивый и практичный юрист, поэтому судья не стал внимать родственникам погибших и свидетельствам уцелевших членов экипажа. Судебные процессы по делу о крушении парохода Ротфорда и Кэмпа разгорались каждую неделю много месяцев подряд. Хитклифу через многое пришлось пройти, а подкупленный им Артур Флинт в итоге послужил лишь напоминанием о том, что Хитклиф сделал по собственной неосторожности.