Первый раз. Удивительно, но я все еще жив. Дрожу, дивлюсь, давлюсь – но жив-таки. Звездный ветер еще не остыл и не утих во мне. Хриплый, близкий, овевающий все сущее. О, этот самый близкий друг, прикованный ко мне все эти долгие месяцы. Отвязали только на день, а теперь Компания скармливала меня зеву и продолжала скармливать. О зеве мне велено было думать как о норе, но ведь в нору-то ты должен сам запрыгнуть, ни одна нора сама на тебя не прыгает, ни одна нора не дышит и не трепещет вязко вокруг тебя. Взрыв, обращенный вовнутрь. Запуск. Ускорение, давление. До тех пор, пока вокруг меня не остается ничего, кроме темноты и осколков времени, проскальзывающих мимо, стукающихся об меня, грохочущих, рычащих, благословенных и воняющих трупным распадом. Умираю, чтоб снова жить? Снова заброшен в другое место лишь призраком, большущим эфемерным вопросительным знаком на том месте, где когда-то была живая плоть? Я слышал – наверху, в темной глотке, трепетал глубокий звук, звук, державший меня на расстоянии, смягчавший коконом вызванное транспортировкой трение. Двигатель из плоти тихо гудел – так функционировало живое существо, выведенное единственно для того, чтобы играть роль моего транспорта. Большущий ноль в самой сердцевине. Невесомый. Бесхитростный. Без тела. Без ума. Уже не звезды окутывали меня, но что-то другое. Нечто элементарное. Миры, обозримые сквозь холст моей кожи. И ни грана пространства между мной и… всем. Все закончилось в считаные секунды, дни или столетия. Я был огненным шлейфом собственного разума. Я был разумом, кувыркающимся из конца в конец до полной остановки. Кружащийся калейдоскоп ошеломляющих цветов, слишком резких для лисьих глаз, и вот я остановился на краю огромного цветочного поля, что пахли местами как кожный зуд, а местами – как ласкающий бархат. Меня выбросило на самом краю, и я зарылся в землю задними лапами: за полем – пустошь черных ущелий и расколов, пронизанных похожими на мавзолеи машинами. А за мной – ничего. Даже старого друга, поглотившего меня в том месте, где я был. Никакого намека на то, что меня сюда привело. Раздробленные осколки моих костей срослись воедино. Материя за моей черепной костью плавала, вращалась, восстанавливалась. Мои ноги снова стали моими собственными. И разум вернулся – некое его подобие, во всяком случае. Резко вырвало из затмения: Солнце. Почва, сладкая от дождевых червей и насекомых. Захотелось навострить уши, настроиться на волну здешних звуков и побежать вскачь, разумно отмеряя силы на каждый прыжок. Но что делать здесь до того момента, как меня, невольного слугу, потащат отсюда назад? Просто быть: здесь. Все мертвецы твердили мне об этом. Все те живые твари, что не смогли пережить путешествие. Вернувшиеся через несколько секунд обугленными остовами, отправленными на свалку. Вернувшиеся трупами, что были скормлены другим животным, не желавшим такой подачки. Мои глаза служили глазами всей Компании. Я был ее созданием, и меня возвратят в клетку – снова. Закуют в цепи. Но здесь и сейчас я был лисом, а не человеком, и потому бежал по лугу, точно синее пламя. Бежал себе и бежал, как существо вольное, естественное и знающее свое предназначение. Я охотился там, в странном том месте, как будто прошлого никогда не было, будто оно не могло меня здесь настичь. До следующего раза. До ста следующих раз. О, конечно, не могу сказать, что меня не жалили, что я не чесал лапой за ухом. Но какие же это были пустяки после всего пережитого – и трава была так хороша, такая приятная к телу. По ошибке они все сделали правильно в первый раз. Но не второй. И не в третий. Не в четвертый. Комнаты больше нет там. Интересно, а хоть где-то она до сих пор есть? Столько неверных координат пересчитал я своими костями. Оказывался в таких местах, в каких не должен был оказываться. По мере того, как они совершенствовали этот процесс. Я орал, утопая в грязи. Орал, крутясь в космосе. Отфутболенный. Препарированный. Бестелесный. Снова посланный куда-то далеко. Иногда мне даже это нравилось. Я думал о норах. О подземных недрах. Я – исследователь! Вот она, моя первая человеческая мысль. Я был в центре внимания целой Компании. Вокруг меня водили хороводы, и из-за этого я даже чувствовал себя отважным. И когда они попытались проникнуть в мои мысли, вместо этого – открыли мне свои. Туннели. Норы. Я пробрался сквозь них и вышел на свет. Я умирал, но они снова делали меня лисом и забрасывали в другую часть карты. Я был не только компас, но и мореход. Мои суставы и сухожилия до сих пор скулят. Я до сих пор слышу этот звук. От пережитого стресса. И если б я оттуда не сбежал. И если б мне срослось освободиться. Возможно, до сих пор бы умирал. Чтобы потом опять на свет родиться. Я не мог помешать им извлекать сведения, как сапфиры, спрятанные за моими глазами. В моем мозгу. Тащить их клещами. Я был их целью. Меткой на датчиках. Докладчиком. Докладывал собственной шкурой. Хоть мне и не хотелось. Я весь был забит останками червей, пиявок и других существ, живших внутри меня какое-то время. Мне это не нравилось. Но в своей незримой личной глобуле я становился сильнее. Они пытались задурить меня, но я перехитрил их. И в конце концов они посеяли свою реальность вместе со мной. По ошибке. Слишком много микробов, паразитов и симбиотов в их бульоне. Непреднамеренно образованные экосистемы воззвали ко мне. Помню, вновь я вернулся домой, рассохшийся и расслоившийся, и они меня снова починили, чтобы получить сведения и координаты. Помню Чарли – в те дни он еще был никакой не Икс, и вместо лица у него была не рожа нетопыря, а какая-то гладкая мягкая белизна, трепыхавшаяся, как рассогласованный спутник на распадающейся орбите. – Это было прекрасно? – спрашивал Чарли, затаив дыхание – Ты не поймешь. – Но тогда меня еще не прокляли способностью говорить на языке людей, так что в ответ Чарли слышал только скулеж. – Но все-таки? Прекрасно? – Когда-нибудь, Чарли, я тебя укокошу, и вот это-то будет прекрасно. Но я ему, конечно, ничего не сделал, и со временем почти позабыл о нем, хотя теперь он преследует меня каждую ночь. И каждый день. Со своей призрачной высоты я взираю на этого ребенка-душегуба, но он давно забыл обо мне. Временами я впадал в отчаяние. На миссиях в самые далекие места. Попадал в кромешный ужас, где нечего было исследовать, кроме смерти, где мысли мои от меня уплывали, будто отделяясь от разума. Темные глаза взирали из недр сырой норы. Одного лишь взгляда в них мне хватало, чтобы заработать страшную травму, и я бежал прочь – если мог бежать, – тявкая от испуга. Жуткая радость. Радость в тоске и боли. Радость даже от созерцания смерти. Со временем мой мех посинел. Непреднамеренный побочный эффект? Цвет, выведенный в Лаборатории или подхваченный по пути? Помазание, принятое мною от кого-то там, за гранью, куда меня посылали? Никаких слов мне не хватит, чтобы все это выразить. Пришло время, и Компания отыскала то, что ей требовалось, заселилась туда и распространилась, точно инфекция. Пришло время, и – о да – я сбежал. Но свободным я так и не стал. ii. к мертвым людям Они ловили нас в силки. Они травили нас. Они стреляли в нас. Они резали нас ножами. Они душили нас. Они забивали нас ногами. Они спускали на нас собак. Они загоняли нас в капканы. Они морили нас голодом. Они сжигали нас заживо. Они морили нас жаждой. Они истребляли тех, на кого мы охотимся. Они резали нам глотки. Они затапливали наши норы. Они топили нас. Они топтали нас лошадиными копытами. Они разводили нас на меха и забивали до смерти. Они держали нас в столь плотно набитых клетках, что мы просто трескались. Они травили нас ядовитыми газами. Они душили нас. Они клали нас в мешки и забивали дубинками. Они отрезали наши языки, и мы истекали кровью. Они свежевали нас заживо. Они взрывали скалы, и наши сердца останавливались от страха. Они раскручивали нас за хвосты и разбивали наши головы о камни. Они каждый год, без передышек, приходили по наши души. Приходили каждый день, без передышек. Они ловили нас в силки. Они травили нас. Они стреляли в нас. Они резали нас ножами. Они душили нас. Они забивали нас ногами. Они спускали на нас собак. Они загоняли нас в капканы. Они морили нас голодом. Они сжигали нас заживо. Они морили нас жаждой. Они истребляли тех, на кого мы охотимся. Они резали нам глотки. Они затапливали наши норы. Они топили нас. Они топтали нас лошадиными копытами. Они разводили нас на меха и забивали до смерти. Они держали нас в столь плотно набитых клетках, что мы просто трескались. Они травили нас ядовитыми газами. Они душили нас. Они клали нас в мешки и забивали дубинками. Они отрезали наши языки, и мы истекали кровью. Они свежевали нас заживо. Они взрывали скалы, и наши сердца останавливались от страха. Они раскручивали нас за хвосты и разбивали наши головы о камни. Они каждый год, без передышек, приходили по наши души. Приходили каждый день, без передышек. Они ловили нас в силки. Они травили нас. Они стреляли в нас. Они резали нас ножами. Они душили нас. Они забивали нас ногами. Они спускали на нас собак. Они загоняли нас в капканы. Они морили нас голодом. Они сжигали нас заживо. Они морили нас жаждой. Они истребляли тех, на кого мы охотимся. Они резали нам глотки. Они затапливали наши норы. Они топили нас. Они топтали нас лошадиными копытами. Они разводили нас на меха и забивали до смерти. Они держали нас в столь плотно набитых клетках, что мы просто трескались. Они травили нас ядовитыми газами. Они душили нас. Они клали нас в мешки и забивали дубинками. Они отрезали наши языки, и мы истекали кровью. Они свежевали нас заживо. Они взрывали скалы, и наши сердца останавливались от страха. Они раскручивали нас за хвосты и разбивали наши головы о камни. Они каждый год, без передышек, приходили по наши души. Приходили каждый день, без передышек. Они ловили нас в силки. Они травили нас. Они стреляли в нас. Они резали нас ножами. Они душили нас. Они забивали нас ногами. Они спускали на нас собак. Они загоняли нас в капканы. Они морили нас голодом. Они сжигали нас заживо. Они морили нас жаждой. Они истребляли тех, на кого мы охотимся. Они резали нам глотки. Они затапливали наши норы. Они топили нас. Они топтали нас лошадиными копытами. Они разводили нас на меха и забивали до смерти. Они держали нас в столь плотно набитых клетках, что мы просто трескались. Они травили нас ядовитыми газами. Они душили нас. Они клали нас в мешки и забивали дубинками. Они отрезали наши языки, и мы истекали кровью. Они свежевали нас заживо. Они взрывали скалы, и наши сердца останавливались от страха. Они раскручивали нас за хвосты и разбивали наши головы о камни. Они каждый год, без передышек, приходили по наши души. Приходили каждый день, без передышек. Они ловили нас в силки. Они травили нас. Они стреляли в нас. Они резали нас ножами. Они душили нас. Они забивали нас ногами. Они спускали на нас собак. Они загоняли нас в капканы. Они морили нас голодом. Они сжигали нас заживо. Они морили нас жаждой. Они истребляли тех, на кого мы охотимся. Они резали нам глотки. Они затапливали наши норы. Они топили нас. Они топтали нас лошадиными копытами. Они разводили нас на меха и забивали до смерти. Они держали нас в столь плотно набитых клетках, что мы просто трескались. Они травили нас ядовитыми газами. Они душили нас. Они клали нас в мешки и забивали дубинками. Они отрезали наши языки, и мы истекали кровью. Они свежевали нас заживо. Они взрывали скалы, и наши сердца останавливались от страха. Они раскручивали нас за хвосты и разбивали наши головы о камни. Они каждый год, без передышек, приходили по наши души. Приходили каждый день, без передышек. Они ловили нас в силки. Они травили нас. Они стреляли в нас. Они резали нас ножами. Они душили нас. Они забивали нас ногами. Они спускали на нас собак. Они загоняли нас в капканы. Они морили нас голодом. Они сжигали нас заживо. Они морили нас жаждой. Они истребляли тех, на кого мы охотимся. Они резали нам глотки. Они затапливали наши норы. Они топили нас. Они топтали нас лошадиными копытами. Они разводили нас на меха и забивали до смерти. Они держали нас в столь плотно набитых клетках, что мы просто трескались. Они травили нас ядовитыми газами. Они душили нас. Они клали нас в мешки и забивали дубинками. Они отрезали наши языки, и мы истекали кровью. Они свежевали нас заживо. Они взрывали скалы, и наши сердца останавливались от страха. (Куда бы мы ни шли, везде пустыня была полна призраками деревьев и ручьев.) Они раскручивали нас за хвосты и разбивали наши головы о камни. Они каждый год, без передышек, приходили по наши души. Приходили каждый день, без передышек. Они ловили нас в силки. Они травили нас. Они стреляли в нас. Они резали нас ножами. Они душили нас. Они забивали нас ногами. Они спускали на нас собак. (Мы ходили по лесу так, как ты бы ходил по собственноручно построенному дому.) Они загоняли нас в капканы. Они морили нас голодом. Они сжигали нас заживо. Они морили нас жаждой. Они истребляли тех, на кого мы охотимся. Они резали нам глотки. Они затапливали наши норы. Они топили нас. Они топтали нас лошадиными копытами. Они разводили нас на меха и забивали до смерти. Они держали нас в столь плотно набитых клетках, что мы просто трескались. Они травили нас ядовитыми газами. Они душили нас. Они клали нас в мешки и забивали дубинками. Они отрезали наши языки, и мы истекали кровью. Они свежевали нас заживо. Они взрывали скалы, и наши сердца останавливались от страха. Они раскручивали нас за хвосты и разбивали наши головы о камни. Они каждый год, без передышек, приходили по наши души. Приходили каждый день, без передышек. Они ловили нас в силки. Они травили нас. Они стреляли в нас. Они резали нас ножами. Они душили нас. Они забивали нас ногами. Они спускали на нас собак. Они загоняли нас в капканы. Они морили нас голодом. Они сжигали нас заживо. (Каково это – когда на твою долю выпадает слишком многое?) Они морили нас жаждой. Они истребляли тех, на кого мы охотимся. Они резали нам глотки. Они затапливали наши норы. Они топили нас. (И мы умирали.) Они топтали нас лошадиными копытами. Они разводили нас на меха и забивали до смерти. Они держали нас в столь плотно набитых клетках, что мы просто трескались. Они травили нас ядовитыми газами. Они душили нас. Они клали нас в мешки и забивали дубинками. Они отрезали наши языки, и мы истекали кровью. Они свежевали нас заживо. (Но мы жили все равно несмотря на то, как они изводили нас.) Они взрывали скалы, и наши сердца останавливались от страха. Они раскручивали нас за хвосты и разбивали наши головы о камни. Они каждый год, без передышек, приходили по наши души. (И мы закапывали свои секреты в землю, хоть они и пытались уничтожить их вместе с нами.) Приходили каждый день, без передышек. Они ловили нас в силки. Они травили нас. Они стреляли в нас. Они резали нас ножами. Они душили нас. Они забивали нас ногами. Они спускали на нас собак. Они загоняли нас в капканы. Они морили нас голодом. Они сжигали нас заживо. Они морили нас жаждой. Они истребляли тех, на кого мы охотимся. Они резали нам глотки. Они затапливали наши норы. Они топили нас. Они топтали нас лошадиными копытами. Они разводили нас на меха и забивали до смерти. Они держали нас в столь плотно набитых клетках, что мы просто трескались. Они травили нас ядовитыми газами. Они душили нас. Они клали нас в мешки и забивали дубинками. Они отрезали наши языки, и мы истекали кровью. Они свежевали нас заживо. Они взрывали скалы, и наши сердца останавливались от страха. (Вплоть до этого самого дня.) Они раскручивали нас за хвосты и разбивали наши головы о камни. Они каждый год, без передышек, приходили по наши души. Приходили каждый день, без передышек. Они ловили нас в силки. Они травили нас. Они стреляли в нас. Они резали нас ножами. Они душили нас. Они забивали нас ногами. Они спускали на нас собак. Они загоняли нас в капканы. Они морили нас голодом. Они сжигали нас заживо. Они морили нас жаждой. Они истребляли тех, на кого мы охотимся. Они резали нам глотки. Они затапливали наши норы. Они топили нас. Они топтали нас лошадиными копытами. Они разводили нас на меха и забивали до смерти. Они держали нас в столь плотно набитых клетках, что мы просто трескались. Они травили нас ядовитыми газами. Они душили нас. Они клали нас в мешки и забивали дубинками. Они отрезали наши языки, и мы истекали кровью. Они свежевали нас заживо. Они взрывали скалы, и наши сердца останавливались от страха. (Они все приходили и приходили; они никогда не переставали.) Они раскручивали нас за хвосты и разбивали наши головы о камни. Но нельзя убить нас всех. Каково это – когда на твою долю выпадает слишком многое? Не быть живым – вот каково это. Но мы оставались живыми несмотря на то, что они изводили нас. Мы хранили секреты, хоть они и пытались уничтожить их вместе с нами. Да, мы умирали. Да, мы жили. Вплоть до этого самого дня. Лис должен прыгнуть в огонь, чтобы стать человеком, так утверждает миф седой. Нигде в нем не сказано, что человек, прыгнувший в огонь, может стать лисом. Вы – обычный вид. Или были обычным видом. Обычное явление. Обыденность. Общественное достояние. После побега я некоторое время жил в хижине в лесу. В каком лесу и когда – не имеет значения. Позволь мне рассказать тебе о рассказе, прочитанном мной в той хижине. В рассказе том был попугай, заключенный в клетку на шестьдесят лет. В конце рассказа попугай простил своего пленителя, потому что тот был астрономом и посвятил себя благородной цели – разглядыванию звезд в телескоп. Прочитав этот рассказ, я начал убивать людей. Было забавно загонять их в ловушки. Ставить на них капканы, ловить, травить. Стрелять в них из лука, топить, рвать на куски. Давить, трамбовать. Повсюду на полянках можно было увидеть мертвых людей. Никто не обращал на это внимания. Место, выбранное мной, давно покинул всякий разум. Это было похоже на кошмар. Это было похоже на сон. Но я был лисом. Как я мог сделать все это? Может быть, это был сон или кошмар. Может быть, это просто сказка. А ты как думаешь, человек? Как думаешь – разве ж я мог? Огромная золотая гостиница, похожая на корабль, рухнула боком в ущелье. Люди выплеснулись из бассейна на вершине сего ковчега и разбились насмерть. Их тела лежали гниющие и тускло-красные. Разорванные на части. Их сосуды забились плесенью и стоячей водой. Лица застыли не столько в крике, сколько в монументальном разочаровании – великолепный монумент подвел их. Остальных мы убили. Кроме шеф-повара, сердившегося на меня за то, что у него было в тот день работы невпроворот. За то, что я не дал ему подготовить кухню. Ряды кухонь. Ряды кладовых, полных вонючего червивого мяса. Для всех погибших гостей. Консьерж съежился рядом с ним, прося прощения за слова повара. Но эти слова ничего для меня не значили. Кухня для меня ничего не значила. Все эти утопленные, перекошенные столы и кровати, стулья и диваны, покосившиеся картины, смердящие ядами, которые источала краска. Все бесполезные люстры, разбитые о бессмысленные мраморные полы. Ничего не значили. Какое убожество сотворил ты из мира, который тебе был дан.