Мы попрощались. – Да, вот еще: этой вашей Майе Ивановне, на которую в магазине напали, стало лучше, – произнес Паша, – скоро сможешь навестить ее в больнице. – Майя сказала, кто на нее напал? Павел покачал головой: – Нет, ничего не сказала. Она просто не помнит. Вообще не помнит события последнего дня. Даже если вообще успела разглядеть нападавшего. Удочерение Верочки продвигалась. Надя играла с ней в саду. Рядом вертелась чихуахуа. Издали они напоминали старинную акварель: милая дама с дочерью… – Привет! Надя обернулась, и сходство тут же разрушилось. У женщин на акварелях не бывает таких жутких глаз, обведенных темными кругами. – Ты устала? – Я присела рядом. Надежда покачала головой, явно не решаясь что-то сказать. – Мама… – Учит жить? – Нет, хуже… считает меня убийцей. – Что ты – Карину? Нет, не может быть, – запротестовала я, – она же сама ездила в город, доказывала следовательше. – Нет, не ее, – робко перебила Надя. – Юру Сысорева. Тут мне было нечего сказать. Татьяна Романовна мертва. Частично по моей вине… Хотя врач думал по-другому. – А ты сама с мамой поговори, – предложила я. – Объясни ей… – С мамой? Ты смеешься. Она меня и слушать не будет. Что я ей скажу? Что не убивала? Надя замолчала. Я огляделась вокруг. Было заметно, что их участок постепенно приходил в запустение: газон давно не стригли, и теперь, к радости Верочки, по нему в изобилии цвели одуванчики. Девочка собирала их и плела венок. – Как она хорошо управляется. – Мне хотелось сказать Наде что-нибудь приятное. – Это ты ее научила? Моя бывшая одноклассница кивнула. И снова пауза. Вера скрылась за домом. – Пойдем за ней, – предложила Надя, – а то еще полезет в компостный ящик, выпачкается. Вчера мне ее уже пришлось отмывать. Веру мы нашли в сарае. Она с увлечением пыталась отвинтить какую-то гайку у гидроцикла. – Оставь, нельзя это делать! – повысила голос Надя. – Ну что за ребенок?! Только и смотри, чтоб себе не навредила. – А когда мама вернется? – закапризничала Вера. Надя прижала ее к себе и заплакала. – Тяжело тебе? – сочувственно спросила я. – Нет, ничего. – Она вытерла слезы. – Я вообще-то держусь, просто сейчас расклеилась. Кать, ты на лестницу купаться ходишь? Вопрос меня удивил. – Не ходи, там плохое место, – всхлипнула Надя. – Мне вот сегодня снова Анастасия снилась. Продам я этот чертов столик, зло он приносит… – А при чем тут лестница? – Там призраки… – Нет, – заверила ее я, – нет никаких призраков! Хочешь я тебе насплетничаю? – Нехорошо, конечно, но сами виноваты: напугали человека до смерти. – Это твоя соседка Ольга там с… другом встречается. Их ты и видела с моего участка. Тоже на дрова забиралась? Надя равнодушно кивнула, совсем не удивилась. – Так у Оли есть любовник? Я давно подозревала. Иди, вон ромашки, из них хорошо веночек плести. – Надя указала Верочке на зарастающую сорняками грядку. – Оля сегодня как раз с Димой ссорилась. Ольга же – звезда, ей с ним скучно. Она даже не скрывает, что остается из-за денег. Так и сказала, что сама себя обеспечит и уйдет от него. – Ольга работает? – поинтересовалась я. – Нет, но, видимо, какое-то дело решила открыть. Она что-то про стартовый капитал говорила. Вера, Вера, не лезь туда! Девочка присела к разбитому стеклу теплицы. Чихуахуа восприняла Надин окрик как руководство к действию и принялась истошно тявкать. Да, дел у Надежды хватает. Но если бы не вся эта суета, ей бы было намного хуже. Возможность навестить тетю Майю обрадовала меня несказанно, хоть я и боюсь больниц. В такой вот больнице недавно умерла моя мама. Бабушка не верила врачам и никуда не поехала. Осталась дома и спокойно отдала богу душу в своей постели. И Татьяна Романовна… Хотя в ее квартире пахло еще гаже, чем здесь, гнусно воняло мочой и дезинфицирующими жидкостями. Мне разрешили пробыть с тетей Майей полчаса. Я принесла клубнику с грядки (она уже сходила), немного начинающей поспевать малины и невесть откуда привезенную черешню. Черешня была вкусной, но казалась синтетической. Ну не могу я расстаться со старыми предрассудками: черешня в июле, а тем паче в августе, кажется мне чем-то неестественным. Майя Ивановна с перебинтованной головой и синяками под глазами была совсем не похожа на ту «шутницу», которую я помнила. Мы немного поговорили о жизни, о ее болезни, о том, что милиция работает. О своих подозрениях я предпочла молчать: зачем лишний раз волновать больную? – Как там Аня? – спросила тетя Майя. – Анна Федоровна нормально. С Нади обвинения сняты. – Я замолчала. – Ну спрашивай. О чем хотела, – вдруг произнесла она. – Про письмо… Про Жоржа. – И кривовато улыбнулась: – Тебя же именно это волнует. – Скажите, – спросила я, – с чего вам вдруг пришла эта мысль писать письмо? Ну то… от имени Жоржа. – Хотелось с Ани спесь сбить, – откровенно объяснила Майя Ивановна. – Карина знала про розыгрыш? – Не-ет, – не слишком уверенно произнесла Майя Ивановна. – А кто знал? – Мы с Володей. И еще Таня… – Значит, Татьяна Романовна все это переводила? – Да. – Больная чуть кивнула забинтованной головой. – Она. И долго переводила, старалась, в словари лазила. Действительно, как я сразу не догадалась? Ее чтение звучало так литературно… Так сразу, с наскока не переведешь. – Но автор текста вы? – спросила я, вспомнив «Эдвина». – А ведь неплохо написано! – В голосе тети Майи прозвучала гордость. – Неплохо, – согласилась я. – Хороший стиль. А вы сами-то в это верите? – А какая разница? Дело-то не в этом. Дело в том, что так могло быть. Это жанр такой, – серьезно произнесла Майя Ивановна. – РПС называется, «Real person slash». А как ты догадалась, что письмо поддельное? Володька, что ли, не выдержал? Или Аня меня заложила? – Другой человек надоумил. Я картину увидела, которую вы так точно описали. – А Анька не догадалась! – усмехнулась Майя. – Хотя эта картина в учебнике литературы была приведена. А она забыла. Дура! Я поневоле тоже улыбнулась. – Да и еще подсказки были, – добавила я. – Во-первых, ничто не мешало Поэту просто высмеять «ухажера» и все, что он, кстати, делал, распространяя про него сплетни. Нехорошие сплетни. – Я наморщила нос. – А в истории с женой этот способ не сработал бы: слишком многим Поэт сам наставил рога. Майя Ивановна молча кивнула. Согласилась. – Во-вторых? – Во-вторых, почерк. – Как почерк? – Она так и взвилась. – Он в точности… – Да. Вы только не волнуйтесь. Именно сличение почерков убедило Галину, что письмо – подлинник. Но только даже мне известно, что с возрастом почерк у человека меняется. Не слишком, ну коли не старческий маразм, но меняется. Письмо, которое Галка выбрала для сличения, написано, когда Жоржу было лет шестьдесят. Значит, слова не могли так совпадать. Вы же ведь им пользовались, наверное? – Наверное, – кивнула тетя Майя. – Из Сети скачала.