— К сожалению, сегодня я занята. У меня начал работу новый адвокат, и я должна ввести его в курс дела. На той неделе ваc не устроит? — Нет-нет… что вы! Мы должны увидеться немедленно! — А в чем дело? Молчание. — В чем заключается ваше дело? — повторила Эмили. Глубокий вдох. Когда неизвестная Катя опять заговорила, голос ее дрожал. — Я не могу… по телефону. Это не телефонный разговор… Когда вы сможете меня принять? Даже не слова… что-то в ее голосе подсказало Эмили, что дело серьезное. — В понедельник. Мы не работаем в субботу и воскресенье. — Не знаю, удастся ли… Но умоляю — никому не рассказывайте, что я вам звонила. — Ни в коем случае. Адвокаты связаны обетом молчания. Что же это может быть? Молодая женщина ни словом не обмолвилась, почему ей так необходимо встретиться с адвокатом, но голос, манера говорить — ясно, что она предельно взволнована. — Умоляю вас… неужели нельзя раньше понедельника? Общее и важнейшее правило адвоката — придерживаться своих принципов. Нельзя идти на поводу у клиентов — съедят. Но в этом случае… похоже, что-то действительно неотложное. — О’кей, — сказала она. — Увидимся завтра. 4 Таунхаус в Чисте — субботний ужин у родителей. Отец опять в депрессии, мать и Роксана изо всех сил пытаются его успокоить — но как? Для начала он должен хотя бы сообразить, что он не один на целом свете, что он нуждается в них — жене и дочери, а они нуждаются в нем. Он сидит на диване, Каспар — тоже на диване, но на другом, напротив. Те самые диваны, на которых они боролись, когда были маленькие. На толстом персидском ковре — журнальный столик со стеклянной столешницей. На этот столик Роксана как-то грохнулась — сколько ей лет было? Семь? Восемь? У отца чуть не припадок случился — испугался, что стекло разобьется. Роксана до сих пор вспоминает этот случай: у баба[12] даже мысли не возникло, что могла разбиться его маленькая дочь. На столе — латунный поднос с тонкими, с изящной талией, чайными стаканами в серебряных подстаканниках. Все по заведенному обычаю — не успевала Роксана снять куртку в прихожей, мать уже ставит на стол чайный поднос. Есть вещи, которые не меняются никогда. По телику — футбол. Полуопущенные гардины, подушки на диванах взбиты в строгом порядке: красные слева, зеленые справа. Шкаф с остекленными подносами и разнокалиберными хрустальными вазами. Роксане ничего не стоило зажмуриться и перечислить, в каком порядке они стоят. Больше всего мать берегла доставшиеся ей от деда подсвечники, — Запомни, дохтарам[13], ничего более ценного у нас нет. Не потому, что они стоят так уж дорого, на аукционе много за них не возьмешь… бабушкино приданое. Единственная память о родне со стороны моей мамы… Каспар уставился в телевизор. Он жил с родителями, хотя и был старше Роксаны. Но это не обсуждалось. Не дай бог, Каспар обидится. Вошел отец. Роксана обняла его. — Рад тебя видеть, — шепнул он ей в ухо. «Арамис», как всегда. — Одеколон одеколонов, — повторял отец. — Отец всех одеколонов, но детям до отца далеко. Роксане не нравился этот запах — слишком сильный и слишком пряный, но она помалкивала. Сорочка с короткими рукавами, заправленная в классические голубые джинсы. Довольно красиво вообще-то. Normcore, как сказал бы Зет. Отцу вряд ли знакомо это словцо. И ей тоже было незнакомо. «Что это такое — нормкор?» — спросила она у Зета. «Свободный стиль, — пояснил он. — Без всяких там трень-брень». «Каких еще трень-брень?» «Трендов и брендов», — засмеялся Зет… Отец сел на тахту и произнес одно-единственное слово: — Каспар… И Каспар, и Роксана прекрасно поняли, что это значит: смени канал. — Ты что, отец? «Манчестер Юнайтед»! Златан играет! Отец молча взял пульт и нажал кнопку. — Футбол хорош, когда играет Тим Мелли. Помните матч? Роксана прекрасно знала, что отец имеет в виду, — матч Ирана со Швецией в 2014 году. Отец, разумеется, взял их с собой. Вместе с ними на матч пришли сорок тысяч шведов иранского происхождения. Память на всю жизнь, народный праздник. Иран проиграл 1:3, и Роксана впервые в жизни видела, как отец рыдает. Но ей показалось… да нет, не показалось, так он и было, — это были слезы не только от обиды за поражение. Роксана ничего не понимала в футболе, но и она плакала. В ней проснулось что-то, чему она сама не могла подобрать название, — горечь поражения, гордость… и то, о чем без конца говорила мама: чувство принадлежности. Странное чувство. Похоже, его испытывали все сорок тысяч пришедших на стадион персов, их соотечественников. Единение. Чувство локтя. Бесстрашие. Какое там бесстрашие! Она чуть не описалась от страха, когда увидела содержимое этого картонного ящика в тайнике их новой квартиры. До сих пор не может понять, как заметила небольшое нарушение геометрии. Почему одна стена в кладовке идет косо, хотя кухня строго прямоугольная? Коробка оказалась битком набита большими пакетами. Сквозь полупрозрачный полиэтилен просвечивало содержимые: в каждом большом пакете лежало множество маленьких пакетов с белым порошком. Они сели на диван. Зет, профи, попросил маникюрные ножнички, вырезал крошечную дырочку в одном из пакетиков и высыпал немного порошка на стеклянное блюдце. — Давайте-ка закроем шторы, — неожиданно предложила Билли. — Я все-таки учусь на юриста. Конечно, она права. Хотя полчаса назад здесь творилось черт знает что, разница все же есть: выкурить пару джойнтов и… и эти пакеты. Как минимум десять кило порошка. Зет послюнил мизинец, окунул его в порошок и поднес к глазам. — Какие-то кристаллики… — задумчиво произнес он. И вправду — мелкие кристаллы напоминали скорее сахар, чем кокаин или, скажем, разрыхлитель для теста. На столе белая скатерть — что может сравниться с маминой едой! Тарелки с изысканным цветочным мотивом — мама не хотела оставлять их в Тегеране, привезла с собой. Ложки и вилки — в родительском доме ножами не пользовались, но когда к Роксане приходили шведские приятели, на столе появлялись и ножи. Стол ломился: горме сабзи, в том числе и вегетарианский вариант[14], рис с шафраном, салат, зеленый горошек. А когда мама принесла тахдиг, Роксана и Каспар захлопали в ладоши, как маленькие. Тахдиг… она с детства помогала готовить это блюдо: картошку на дно кастрюли, сверху засыпают рис. Ей больше всего нравилось проделывать в рисе дырочки, чтобы облегчить выход пара. Но за главную операцию всегда отвечала мама: надо одним движением перевернуть готовое блюдо, так что картофель оказывается наверху. В конце концов получается толстая, хрустящая рисовая лепешка. Ничего вкуснее и придумать невозможно! — Как дела с учебой. Роксана-йоонам?[15] — спросил отец на своем слегка устаревшем фарси. На таком языке говорили в восьмидесятых годах. Роксана никогда об этом не думала, но прошлым летом их навещали двоюродные брат и сестра из Тегерана. Они посмеивались над отцовскими старомодными выражениями. Роксана знала, что за этим последует, и, как всегда, ответила по-шведски: — Все хорошо. Отец отпил вина из бокала. Мать налила только ему и себе: Роксана и Каспар все еще считались детьми, хотя им обоим было хорошо за двадцать. Предполагалось, что дети пьют кока-колу. — Ты ведь поступила на… как это называется? Поведенческая психология? — Да… behavioral psycology. — И что это за штука? Насколько я понимаю, упрощенный вариант психологии? — Не знаю, можно ли так сказать… но я буду работать с теми же вопросами, что и психологи. Это мне нравится. — Но ты ведь могла бы стать настоящим психологом? — У меня не хватало баллов, ты же прекрасно знаешь. Конкурс на психологическое отделение — самый большой в Швеции. Туда очень трудно попасть. Требуется двадцать два и три десятых балла, или как минимум один и девять десятых на пробе для поступления. Но для этого надо эту пробу написать. Отец со стуком поставил бокал. — Ты могла бы набрать эти двадцать два и три десятых, если бы постаралась. Если бы не бегала на ваши бесконечные вечеринки. Ты умная девочка, Роксана, и не просто умная. Ты способная. Мы с мамой старались, чтобы ты получила хорошее воспитание. Посмотри на брата, он учится на зубного врача. Это настоящая профессия, он будет доктором. И ты могла бы… — Я не хочу быть зубным врачом. Мне не интересно копаться в гнилых зубах. И изо рта пахнет… фу, гадость какая. — Хватит препираться! — вмешалась мама. — Только ты мне вот что скажи: тебя будут называть доктором или нет?