Никола, Юсуф и Белло выбрали самую внятную: с камеры у лифта. Двое стоят неподвижно, ждут, когда откроется дверь. Камера смотрит на них со стороны и сверху. Очень близко, не больше двух метров. У одного из отморозков тату на шее: похоже, скорпион или что-то в этом роде. Попробовали увеличить — картинка тут же раздробилась на пиксели. Неважно: есть с чего начать. Ближайшие несколько дней по вечерам Никола, Юсуф и Белло обошли все клубы и кабаки в Сёдертелье. Показывали распечатки с фильмов вышибалам, официантам, барменам, кое-кому из посетителей. — Вы знаете кого-то из этих ребят? Несмотря на невинно сформулированный вопрос, почти все понимали, о чем идет речь. Убийство Шамона не осталось незамеченным. Говорили со знакомыми, говорил со знакомыми знакомых. Останавливали кадр: вот он входит в лифт. Тут татуировка видна лучше всего. Хоть и не очень четко. Еще раз. И еще раз. Все хотели помочь. Рассказывали какие-то небылицы. Но верить никому нельзя: чего не наплетешь, чтобы услужить Мистеру Первому! Так что даже если бы кто-то и опознал убийц, пришлось бы десять раз проверить. Но нет. Никто не опознал. Ни один человек. Через неделю пришло время — Исак ждет отчет. Юсуф нервничает: вчера выходил из дома, а к нему двинулась древняя полусгнившая «тойота» — пассажирское стекло опущено, а из него торчит ствол автомата. Еле успел нырнуть в подъезд. Стрельба drive-by средь бела дня: добро пожаловать в новую Швецию. Южные пригороды Стокгольма постепенно превращаются в Дикий Запад. Или Чикаго времен Депрессии. А сука-Мюррей со своими ищейками — чем они занимаются? Чем все общество занято? С катушек можно съехать. Время ланча. Исак. Как всегда, массивные черные наушники. Как всегда, любимое блюдо: нуазеты со свининой. Мистер Первый никогда не снимает наушники за едой. Белло нервно заламывает пальцы на левой руке: указательный, средний, безымянный. Потом в обратном порядке: безымянный, средний, указательный. Нервничает, как школьник в кабинете ректора. Исак. Бритая голова, живот упирается в столешницу, хотя стул порядком отодвинут. На предплечье татуировка: сирийский орел. Вообще-то никакой не орел. Шамон рассказывал: это факел с крыльями. Или, может быть, крылатое солнце. — Татуировка всегда красная. Это символ крови, которую проливали наши предки. Нас преследовали столетиями. Шамон был совершенно серьезен, глаза его горели тысячелетней ненавистью к преследователям. И что? Его родители бежали в другую, благополучную страну в надежде обрести нормальную жизнь. А оказывается — бежали, чтобы похоронить сына… Мир не становится лучше. Дерьмо, запряженное дерьмом и с дерьмом на козлах. Босс вытер салфеткой рот и взял стакан с кока-колой. Никогда не прикасался к питью во время еды. Выпил одним глотком, рыгнул и взял зубочистку. — И что происходит? Никола пересказал ему все то немногое, что им с Юсуфом удалось узнать. Белло молча кивал. — Мы одного не понимаем, — сказал под конец Никола, — откуда они узнали, что Шамон должен встретиться с тобой и Юсуфом не где-нибудь, а в спортзале? И еще того чище: как они узнали, в каком отделении лежит Шамон? — И я не понимаю, — Исак еще больше отодвинул стул. — Думаю все же, они охотились за мной, а не за Шамоном. — А какого хрена тогда заявились в больницу? — Хороший вопрос… может быть, хотели послать мне какой-то сучий сигнал. Дауны… пора бы понять, что я не гнусь. — Мы даже поехали в западные районы, заходили чуть не в каждый кабак. Показывали распечатки с камер… там же видны эти отморозки, особенно один… но нет. Никто не знает, кто они такие. — Я сам о Шамоне каждый день думаю. Слезы подступают. Да еще это время года… все серо, скучно, ни зима, ни лето… Да в Швеции почти круглый год такая херня. Исак сегодня получше, чем тогда, на похоронах. Может, время прошло, а может, просто взял себя в руки. Так и надо, если хочешь быть Исаком. Сохранять спокойствие. Что бы ни произошло. Убили одного из твоего ближнего круга, пытались и тебя замочить… наверное, так и надо. Так и надо, если хочешь стать топ догг. — Пощупайте шамоновых пушеров, кому он поставлял товар. В подпольных клубах и все такое. Может, оттуда уши растут. Совет правильный, но Никола уже побывал в нескольких таких клубах. Поговорил — окольно, исподволь. Может, кто-то что-то знает. Запомнилась одна — он сразу уловил в ее речи врожденный и неисправимый акцент, хотя ее шведский был безупречен. Она словно всасывала некоторые гласные. Родной язык — фарси, сомнений не было. Забавная девчонка. И красивое имя — Роксана. Редкое. Как у возлюбленной Сирано де Бержерака. А сейчас: длинные семейные трусы. Отвратительный вкус во рту. И почему-то болят ступни. Звонок в дверь. Никола натянул футболку, подошел к двери и посмотрел в глазок. Новая привычка, появилась еще до истории с Шамоном. После взрыва в квартире Тедди. Но сейчас никакой опасности: мать. Линда. С двумя большими пакетами из супермаркета. — Фу, какой запах, Нико! Я сейчас приберусь. Первые слова. Никола молча направился к постели. Часы на микроволновке показывали одиннадцать. Мать сняла обувь — могла бы и не снимать, пол в квартире наверняка грязнее, чем тротуары. — Почему ты отключил телефон? Сколько раз просила, Нико… я должна знать, как у тебя дела. Никола дернулся и сел на постели. Уронил голову на руки. — Мальчик, я понимаю, как тебе тяжело… но мне кажется, надо опять начинать работать. Работа все лечит. Никола, не отвечая, включил телефон. Пропущенный звонок от Белло. — Ты пришла скулить? — спросил он вяло. — Или дело какое? — Я пришла скулить, — улыбнулась Линда и прошла в кухню. Никола слышал, как она открыла холодильник, как начала расставлять по полкам еду. Места в холодильнике сколько хочешь. Пусто, если не считать нескольких бутылочек с кока-колой и неизвестно откуда взявшийся пакет сливочного масла — сам приполз, что ли… Что-то громыхнуло. Мать начала готовить завтрак. — Ты так и валяешься целыми днями? — сказала она, входя с подносом. Она ничего не знает… ну и слава богу. Вчера он побывал еще в трех подпольных клубах и на двух рейв-пати. Искал шамоновских пушеров. Хотел разыскать эту девчонку, Роксану, но она, очевидно, уcтроила сама себе Стокгольм delete. Легла на дно. — Алло, Нико… ты меня слышишь? Никола подержал в руке шикарный бутерброд и положил на поднос. — Извини, мам. Я просто устал. Плохо сплю. — Я понимаю, сынок… но у меня есть предложение. Давай заключим договор. Я обещаю держать твою квартиру в порядке и готовить вкусную еду. А ты со своей стороны обещаешь позвонить Георгу Самюелю. Спросишь, нельзя ли поработать хотя бы на полставки. Или на треть. Что на это ответить? Ни на какую работу у него просто-напросто не было времени. У него была одна-единственная работа: найти этих подонков На следующий день он пришел в городской отдел полиции в Сёдертелье. Не добровольно: получил повестку. Сука-Мюррей вызвал на допрос. Серый дом, узкая дверь. Один марш лестницы наверх. Бетонные стены, линолеум на полу, до блеска отполированные задницами посетителей деревянные скамьи. Как всегда, куча народу — у кого-то кончается срок паспорта, у кого-то угнали машину, у кого-то вскрыли виллу или квартиру. Через пять минут появился Мюррей. Те же черные сапоги, тот же пульсометр на запястье, только на этот раз не улыбается. За Мюрреем — еще один полицейский, в форме. Никола понял, почему. В тот раз он плюнул в расиста Мюррея, а свидетелей не было. Они прошли мимо комнаты для допросов — Мюррей повел его в отдел. В коридорах стояли увешанные электронными примочками полицейские в форме, болтали о чем-то, смеялись. На стенах — старые полицейские плакаты, наверное, тридцати- или сорокалетней давности. Над крошечными кабинетами кое-где надписи. «Я обожаю свою работу… особенно во время ланча», «Ловишь преступника — сохраняй спокойствие». Пытаются острить. Идиоты. В кабинете Мюррея словно бомба взорвалась. Вдоль стены — полки с книгами, газетами и сотнями папок. Вороха бумаг на полу, под столом, на стульях — везде, где только есть свободное место. Бумаги в грязных пластиковых кармашках, но большинство просто так — разрозненные листы. Наверняка какие-то протоколы. На столе между кипами бумаг портрет в рамке — белокурый кудрявый мальчонка лет четырех. Николе почему-то никогда не приходило в голову, что у Мюррея могут быть дети. — Садись, — сказал Мюррей. — Куда? Мюррей слегка усмехнулся и стряхнул на пол какие-то бумаги — под ними оказался стул. Его коллега подпирает стену — руки скрещены, как у Наполеона, морда непроницаемая. Cимон Мюррей начал задавать вопросы — та же песня, что и в тот раз. Где произошла первая стрельба, когда Шамон был ранен? Как выглядели убийцы, которые пришли в больницу? Какое у них было оружие? Никола отвечал очень коротко: «не помню», «не знаю», «не видел». И это правда: хоть он и рассматривал распечатки с камер наблюдения, наверное, тысячу раз, представить лицо убийцы не удавалось. Его не отпускала другая мысль: может, удастся извлечь что-то из этого допроса. Попробовать самому допросить снюта. Помимо его желания. — А техническое исследование дало что-то? — А вы спрашивали тех, кто живет около фитнес-зала? Может, кто-то что-то видел? — А телефонный трафик проверяли?