Наконец, субботним утром мы занимаемся наукой. В мой прошлый полет на МКС четыре года назад у членов экипажа была возможность поучаствовать в дополнительной научной работе по утрам в субботу. Эту идею предложил один астронавт, желавший посвятить часть своего свободного времени экспериментам, до которых иначе не доходили руки. С того момента астронавты, интересующиеся наукой, могли принимать участие в экспериментах, но тех, кому, как и мне, требовалось больше времени на восстановление после стрессов трудовой недели, чтобы быть готовым к экстренным ситуациям, ни к чему не принуждали. Теперь субботняя наука уже не добровольное дело. Помимо прочего, пора разгружать Dragon. Часть груза на его борту не может ждать (прежде всего, живые мыши и свежие фрукты). Проснувшись и повысив уровень кофеина в крови, мы с Терри и Самантой собираемся в «Ноуде-2», вооружаемся регламентами и камерами (фотоаппаратом, чтобы документировать каждый шаг нашей работы для последующего анализа в НАСА и SpaceX, и видеокамерой, позволяющей Центру управления полетами следить за нашими действиями в реальном времени) и, полностью готовые, вызываем Землю. Когда Саманта открывает крышку люка, ведущего к кораблю Dragon, и отодвигает в сторону, открывая нам путь, мне в нос ударяет запах, который ни с чем не спутаешь, – с привкусом гари и металла, – запах космоса. Саманта тоже его узнает и улыбается мне. Она уже сталкивалась с этим ароматом, когда прежние партнеры по экипажу открывали люк «Союза», на котором она прилетела, и позднее, во время выхода двоих из них в открытый космос. Мы снимаем холщовое покрытие, защищающее крышку люка. Совместными с Самантой усилиями убираем четыре агрегата, которые подают питание на защелки и болты, сцепляющие корабль и станцию. Чтобы правильно рассоединить все разъемы и поставить на них заглушки, нужно много времени и внимания. Главная опасность – повредить один из разъемов или потерять заглушку, что, к сожалению, очень легко, когда все вещи парят вокруг тебя. Мы соединяем кабели питания и обмена данными между двумя космическими кораблями и сообщаем на Землю об успешном завершении этих шагов. – Станция, Хьюстон на канале связи «борт – Земля» – 2. Даем разрешение на переход к шагу шестому, входу в Dragon, – говорит главный оператор связи. – Принято. Прежде чем открыть люк грузового корабля, мы надеваем защитные очки и респираторы, чтобы защититься от возможных пыли и мусора. Саманта отодвигает крышку, включает свет внутри транспортника. Первая задача – убедиться, что воздух, содержащийся в двух космических кораблях, смешался. Существует определенная опасность, что в Dragon имеется воздушный мешок углекислого или иного газа, и, поскольку в отсутствие гравитации воздух не перемешивается, нам приходится ставить воздуховоды, поддерживающие постоянную циркуляцию воздуха здесь, как и повсюду на станции. Мы берем пробы воздуха внутри Dragon, чтобы отослать на анализ на Землю. Русские снимают собственные пробы (поскольку НАСА иногда подвергало сомнению стандарты качества воздуха, которых придерживаются в Роскосмосе, они настояли на том, чтобы проверять и наш воздух). Мы проводим визуальный осмотр зоны вокруг обоих люков, убеждаясь в отсутствии повреждений. Эти стыковочные порты использовались многократно, и меня восхищает, что пока ни один не отказал и не имеет никаких признаков износа. Все идет строго по плану, согласно которому нам предстоит разобрать почти 2 тонны грузов. Деликатный груз – мыши, свежие продукты и мороженое – четко помечен и легко доступен. Мы с Терри раздаем посылки из дома, чувствуя себя Санта-Клаусами. Эти посылки несколько месяцев назад собрали наши родственники и друзья, чтобы их погрузили в Dragon. Подарки астронавтам должны быть маленькими, легкими и непортящимися. Свою посылку я оставляю в каюте, чтобы позднее вскрыть в уединении. В упаковках со свежими продуктами яблоки, персики, красный и зеленый сладкий перец. Какой аромат! Следующие несколько дней мы будем есть их практически в каждую трапезу, пока они не испортятся. Я распаковываю мышей и по одной пересаживаю из временного обиталища в более просторное и удобное жилище в американском «Лэбе». Они беспорядочно возятся, пытаясь освоиться в невесомости. Я всматриваюсь в их мордочки и гадаю, могут ли их крохотные мозги постичь перемену участи. Как и люди, поначалу они выглядят не лучшим образом. Весь груз, извлеченный из корабля Dragon, нужно упаковать в тканевые мешки с этикетками. На этикетках нанесены штрихкоды, как на продуктах в магазине, а также напечатанный текст с перечислением содержимого. У каждой вещи свое назначение и место – не просто определенный модуль, но конкретный мешок или полка на конкретной стене (либо на полу или на потолке) этого модуля. Здесь все так легко теряется, что, положив предмет не на место, мы, скорее всего, никогда его больше не увидим. Это делает разгрузку Dragon одновременно занятием монотонным и нервным – сочетание, характерное для многих процессов на Международной космической станции. После нескольких часов в переходе между грузовым кораблем и станцией я замечаю, что мои руки пахнут космосом. Сегодня суббота, и у меня немного больше времени на личные звонки друзьям и домашним. Я ловлю себя на мыслях о матери. Сегодня три года, как она умерла, и, хотя обычно я не уделяю особого внимания датам и годовщинам, я жалею, что она не может увидеть меня здесь. Она так гордилась Марком и мной, когда мы стали астронавтами, приезжала на все наши шесть запусков во Флориде! Чем дальше продвигалась моя карьера, тем яснее я понимал: то, чему она научила нас с Марком в наши детские годы, сыграло громадную роль в моей жизни. Когда она поставила перед собой почти недостижимую цель – сдать мужские физкультурные нормативы, чтобы поступить на работу в полицию, – и добилась ее, это стоило всех духоподъемных речей в мире. Помню, как она заполняла план тренировок, вывешенный на холодильнике: в какие дни она поднимет такой-то вес или столько-то пробежит. По мере того как шли недели и выполнялись пункты плана, мы видели, как растет ее сила. Она не стремилась подать Марку и мне пример, но ее достижения стали для нас примером. Все, что я слышал о годах полицейской службы мамы, убедило меня, что она была лучшим типом копа. Она искренне сопереживала людям, с которыми контактировала, и ставила их безопасность выше собственной. Часто ей удавалось разрулить ситуацию вниманием, а не угрозами, и она руководствовалась состраданием, даже если проще было арестовать подозреваемого. Она терпеть не могла отправлять людей в тюрьму, нередко возвращалась с работы очень поздно, потому что подвозила кого-то домой, вместо того чтобы ехать самой. На службе мама получила много ранений и травм. Через 10 лет проблемы со спиной обострились настолько, что она уволилась по нетрудоспособности и больше не работала. Со службой она рассталась без сожалений: работа полицейского оказалась очень сложной, хотя она гордилась работой, а мы гордились ею, – и с радостью посвятила себя живописи, а со временем внукам. Улучив возможность заглянуть в свою каюту, я вижу, что Амико прислала мне письмо. Она сходила на могилу моей матери, принесла туда цветы и сфотографировала, чтобы прикрепить к письму. Рассматривая имя матери на могильном камне, яркие лепестки цветов, зелень травы вокруг, я будто возвращаюсь на Землю. Фотография напоминает мне о простых чудесах этого мира вроде цветов и травы и вместе с тем о том, что мы обречены терять любимых людей. Самое трогательное – это поступок Амико. По выходным у нее много дел, но она вспомнила о годовщине и съездила на кладбище, потому что я этого сделать не мог. – Спасибо, – говорю я во время телефонного звонка. – Это очень много для меня значит. Я хотел бы сказать больше, но не нахожу слов. Амико была рядом со мной, когда жизнь моей матери подходила к концу. Была рядом, когда я узнал, что буду участвовать в этом полете. Как никто другой, кроме моего брата, она знает, что чувствовала бы моя мать, если бы могла увидеть меня сейчас. – Я вспомнил, что хотел тебе сказать. Я весь день провозился в SpaceX, и теперь у меня руки пахнут как космос. – С ума сойти! Какой он, этот запах? Амико знает, я ей уже рассказывал. И слушает снова. Мы продолжаем разгружать Dragon в воскресенье. Я разбираю несколько мешков медицинских принадлежностей, одежды и продуктов питания. Делаю перерыв, чтобы прибраться, – все-таки уик-энд! – и вскоре слышу сигнал пожарной тревоги. Астронавтов трудно испугать, и этот сигнал не вызывает у меня страха, но, безусловно, приковывает внимание. Огонь входит в короткий список того, что может невероятно быстро убить вас на орбите. Пожар на прежней российской станции «Мир» за несколько секунд лишил членов экипажа возможности видеть и дышать, и, если бы не их быстрая реакция, они могли бы погибнуть. Некоторые космонавты старшего возраста, в том числе Геннадий, в космосе отказываются стричься, потому что пожар на «Мире» начался, когда Саша Калери стригся. Едва сигнализация начинает трезвонить, я понимаю, что дело во мне: я чищу воздушный фильтр и наверняка упустил немного пыли, вызвав срабатывание чуткого детектора дыма. Однако тревога есть тревога, и каждый должен действовать согласно процедурам. Земле не сразу удается отменить отключение вентиляционной системы, которое происходит автоматически при срабатывании пожарной сигнализации. К тому времени, когда проблема решена, мое настроение сильно подпорчено. Утром в понедельник недели две спустя я готовлюсь к началу работ по эксперименту с грызунами. Его целью является изучение негативного влияния космического полета на физиологию млекопитающих с тем, чтобы научиться его предотвращать. Вредные последствия во многом напоминают эффект старения: атрофия мышц, потеря костной массы, ослабление сердечно-сосудистой системы. Решения, выработанные на основе этих исследований, будут полезны человечеству во многих отношениях, и не только в космосе. Я беру скальпели, кровоостанавливающие зажимы, пинцеты, ножницы, зонды, шприцы с седативными препаратами для обезболивания и фиксаторы для консервации образцов тканей. Устанавливаю «перчаточный ящик» – герметизированный рабочий бокс с вмонтированными в переднюю стенку перчатками, позволяющими проводить манипуляции с содержимым, не допуская его контакта со средой станции. На Земле герметизированный бокс для подобной работы не понадобился бы, но в невесомости лучше не допускать, чтобы скальпели и прочее летало по всему «Лэбу». Я уже обнаружил, что жилище мышей функционирует небезупречно, и мне постоянно приходится ловить парящие повсюду маленькие коричневые НЛО. Ученые-разработчики экспериментов, которые ставятся на станции, стараются, чтобы они требовали от астронавтов минимума времени и внимания. Здесь идет много экспериментов, о которых я совершенно ничего не знаю, потому что они возложены на других членов экипажа или вообще не нуждаются в участии человека и сами собой целый год продолжаются внутри или вне МКС. В других от меня требуется лишь нажать кнопку или время от времени загружать новый образец. Некоторые, например этот эксперимент с грызунами, отнимают больше времени. Мне придется провозиться с мышами весь день, и это очень точная и ответственная работа. До полета я учился выполнять ее под руководством ученых, отвечающих за данное исследование, осваивая препарирование. Терри вынимает из вивария первую мышь и быстро сует в маленький контейнер, чтобы перенести в герметичный бокс. Поскольку держаться не за что, она медленно описывает круги в невесомости, бестолково перебирая лапками. Понаблюдав за возней мышей, я нахожу, что они адаптировались и научились жить в новой среде с новыми физическими законами. Даже их физическое состояние улучшилось со времени прибытия. Я устанавливаю камеры для прямой трансляции ученым в Алабаме и Калифорнии, которые будут общаться со мной в реальном времени в ходе работы. Я опускаю мышь на кусок проволочной сетки, поскольку им явно нравится возможность за что-нибудь держаться, захватываю свободно висящую кожу у нее на загривке, как берут за шкирку кошку, придерживая хвост между мизинцем и безымянным пальцем, втыкаю иглу и ввожу ей в брюхо полный шприц седативного. Когда лекарство действует, Терри кладет мышь в маленький рентгеновский аппарат. После этого я вскрываю ее брюшную полость, обнажая внутренние органы, ввожу шприц в сердце и забираю кровь в крохотную трубочку, как беру собственную кровь для исследований с участием человека, за исключением того, что это действие умерщвляет мышь. Я кладу трубочку в пакет и тщательно подписываю. Теперь извлекаю левый глаз мыши, следуя инструкциям с Земли. Он отправляется в контейнер и тоже получает этикетку. Отделяю от тушки задние лапы. Эта серия экспериментов направлена на получение данных о деградации глаз, костей и мышц. Для меня не секрет, что все биологические процессы, влияющие на эту мышь, протекают и в моем организме. В начале карьеры астронавта я сомневался, что хочу полететь на Международную космическую станцию. На станции занимаются главным образом наукой, а я все-таки пилот. В астронавтику меня привело желание управлять все более сложными летательными аппаратами, пока я не дошел до самого трудного, на чем можно было летать, – космического шаттла. Препарирование мыши невероятно далеко от посадки шаттла – как и разгрузка транспортника, ремонт системы очистки воздуха или изучение русского языка, а я и всем этим занимаюсь. Я научился ценить в этой работе то, что она заставляет меня делать не какое-то одно сложное дело, а множество сложных дел. За время этой экспедиции на МКС будет проведено больше 400 экспериментов, разработанных учеными разных стран и относящихся к разным областям знания. Большинство так или иначе изучают эффекты гравитации. Практически все, что мы знаем об окружающем мире, обусловлено гравитацией, но, удалив этот элемент из эксперимента – на чем бы он ни ставился, на мышах, салате-латуке, жидкости или пламени, – вы получаете доступ к совершенно новой переменной. Поэтому на станции ведутся разнородные научные исследования. Мало найдется направлений науки, которым незачем расширять знание о влиянии гравитации на предмет изучения. Ученые НАСА делят научную деятельность на МКС на две основные категории. К первой относятся исследования, способные улучшить жизнь на Земле: изучение свойств химических соединений, которые можно использовать для новых лекарств, изучение процессов горения, чтобы научиться эффективнее использовать топливо, создание новых материалов. Эксперименты второй категории ориентированы на будущее освоение космоса: тестирование нового оборудования для жизнеобеспечения, решение технических проблем космических полетов, поиск новых способов удовлетворения потребностей человеческого организма в космосе. Все эксперименты, в которых главным испытуемым являюсь я, относятся ко второй категории. Это годичное сравнительное исследование меня и Марка, братьев-близнецов, изучение эффектов годичного пребывания в космосе на нас с Мишей, наблюдение за последствиями для моих глаз, сердца и сосудов. Изучаются мои сон и питание, будет проанализирована ДНК для лучшего понимания воздействия космического полета на человека на генетическом уровне. Некоторые исследования относятся к сферам психологии и социологии и посвящены эффектам длительной изоляции в замкнутом пространстве. Наука занимает треть моего времени, на три четверти это изучение человеческого организма. Я должен брать кровь у себя и других членов экипажа для анализа на Земле и вести дневник наблюдений за всеми сторонами своей жизни, от рациона до настроения. В разные моменты дня я проверяю свои реакции. Провожу ультразвуковое обследование кровеносных сосудов, сердца, глаз и мышц. В дальнейшем я буду участвовать в эксперименте под названием «Перемещение жидкостей» с использованием прибора, перекачивающего кровь в нижнюю часть тела, как в норме это делает гравитация. Он позволит протестировать господствующую теорию, объясняющую вредное влияние невесомости на зрение некоторых астронавтов. Две категории научных исследований во многом пересекаются. Если мы научимся противодействовать потере костной массы в условиях микрогравитации, это может пригодиться при лечении остеопороза и других заболеваний костей. Если узнаем, как сохранить здоровое сердце в космосе, то добьемся этого и на Земле. Последствия пребывания в космосе во многом напоминают эффекты старения, затрагивающие всех. Позже в этом году мы будем выращивать салат ради будущих космических путешественников – астронавтов, которые полетят на Марс, не имея свежих продуктов, кроме тех, которые смогут вырастить, – но эти знания позволят повысить эффективность сельского хозяйства на Земле. Закрытая система водоснабжения, разработанная для МКС и превращающая нашу мочу в чистую воду, жизненно необходима для полетов на Марс, но также имеет многообещающее применение в области земной водоочистки, особенно там, где чистой воды не хватает. Пересечение целей научных исследований не ново. Капитан Кук плавал по Тихому океану, чтобы открывать новые земли, но ученые, путешествовавшие с ним, по пути собрали коллекции растений и совершили переворот в ботанике. Какой была экспедиция Кука, изыскательской или научной? В конечном счете это не важно. Ее будут помнить в обоих качествах, и я надеюсь, это относится к моему пребыванию на космической станции. К концу дня, посвященного работе с мышами, я получаю коллекцию упаковок с образцами, которые с нетерпением ждут ученые на Земле. Им придется потерпеть, пока мы не отправим Dragon обратно, но ходом препарирования они безмерно довольны. Терри помещает образцы в холодильник. Я измучен после целого дня полной концентрации и однообразного положения с руками, находящимися внутри «перчаточного ящика», но приятно сознавать, что твоя работа полезна. Я навожу порядок, убираю все принадлежности, памятуя о том, что инструмент не на своем месте ничем не лучше отсутствующего инструмента, и отправляюсь в «Ноуд-1» поужинать. Мы не бросаем дела ради совместной трапезы, кроме как в пятницу, поскольку безумное расписание работ этого не позволяет. Я разогреваю порцию облученного мяса, приправляю горячим соусом и ем в тортилье, зависнув перед экраном, где идет серия «Комиков за рулем в поисках кофе». Когда с ужином почти покончено, появляется Терри. – Эй, не забыл, что на SpaceX пришло мороженое? Он отлетает к крохотному холодильнику на потолке «Лэба» и возвращается с брикетом Klondike для каждого. Это настоящее мороженое, не сублимированное нечто, выдаваемое за «мороженое астронавтов», которое мы на самом деле не едим в космосе. До сих пор у меня ни разу не было возможности угоститься мороженым в полете – в нашем рационе нет ничего холодного. Восхитительно! В каюте я снова просматриваю содержимое посылки из дома, которую привез Dragon. Стихотворение и шоколад от Амико (она знает, что в космосе я тоскую по шоколаду, хотя на Земле равнодушен к сладостям); бутылочка острого соуса от Фрэнка; почтовая открытка от Марка – два маленьких рыжеволосых близнеца демонстрируют средний палец; карточка от Шарлотт и Саманты – их характерный почерк, черная ручка с нажимом вдавила буквы в рыхлую бумагу. Я съедаю дольку шоколада и убираю все остальное. Еще раз проверяю почту. Парю в своем спальнике, думая о детях – как они там без меня, – и проваливаюсь в сон. Глава 6 В пять утра, когда еще совсем темно, я проскальзываю в общежитие. Тихо открываю дверь пропахшей носками и по́том комнаты на третьем этаже, где храпят двое 18-летних первокурсников Морского колледжа. Нависаю над мальчишкой с левой кровати, той самой, на которой спал сам два года назад. У другой стены возле бывшей кровати Боба Келмана встает второй ответственный за учебную подготовку. По моему сигналу мы ударяем одна о другую крышками мусорных баков и вопим во всю мощь: «Подъем, морды! Вставайте, ленивые ублюдки!» Меня назначили старшим ответственным за учебную подготовку, главным среди тех, кто устраивает новичкам веселую жизнь, состоящую из зубрежки и изнурительных тренировок. Это сложное, но почетное поручение свидетельствует, что мои начальники видят во мне задатки лидера. Я полон решимости доказать, что они правы. Для меня это первая возможность стать лидером. Я должен обучать 250 новых «морд» (так, по созвучию с аббревиатурой MUG – Midshipmen Under Guidance, называют курсантов-новобранцев). Моя обязанность – познакомить их с традициями и требованиями колледжа и помочь привыкнуть к жизни вдали от дома. Поскольку я отвечаю за дисциплину, то решаю проявить себя как лидер строгий, но справедливый. Постараюсь, чтобы все курсанты добились максимума в обучении, при этом буду непредвзято подходя к каждой ситуации и с готовностью выслушивать чужую точку зрения. Однажды я получаю анонимную записку: кто-то из курсантов советует не приближаться ночью к леерам во время очередного выхода в море. Такая угроза сбросить меня за борт – первый урок того, что лидер не может нравиться всем. Понятно, почему новичкам, с которыми я работаю, правила кажутся обременительными, но я давно пришел к убеждению, что такие, казалось бы, мелочи, как начищенные до блеска ботинки и отполированные ременные пряжки, прививают внимание к деталям, необходимое для безопасных и эффективных действий в море. Каждое лето мы шли на «Эмпайр Стейт V» в новые порты, а сразу после возвращения из похода я отправлялся в следующий, уже на военном корабле. Одним летом я участвовал в программе CORTRAMID по профориентации и обучению морских курсантов. Мы провели по одной неделе среди моряков надводного и подводного флота, летчиков и морских пехотинцев, чтобы составить впечатление о разных видах военно-морской службы. С морской пехотой я наблюдал за показательными взрывами и бегал ночные кроссы по лесу с винтовкой М16, в гостях у летчиков летал на Е-2С Hawkeye, прошел изнурительную полосу препятствий вместе с «морскими котиками» и провел три дня на подводной лодке. На четвертый год обучения я был назначен командиром батальона корпуса вневойсковой подготовки офицеров резерва. В то время я проходил самый трудный курс, посвященный главным образом электротехнике. Теперь я умел учиться и получал от учебы удовлетворение и даже удовольствие. Я изучал проектирование электрических цепей, схемотехнический анализ и другие сложные области инженерной науки. Я бы охотно изменил профилирующий предмет на физику, если бы в мореходке была такая возможность, и иногда размышлял, что, если бы мне суждено было стать преподавателем колледжа, я обучал бы первокурсников физике или математическому анализу. От этих базовых предметов зависит судьба студентов, и мне кажется, получаешь огромное удовлетворение, прокладывая молодежи дорогу к освоению дисциплин, которые я постигал самостоятельно. Я по-прежнему ставил перед собой цель стать военным летчиком, а именно пилотом самолета авианосного базирования. В колледже я делал все возможное, чтобы к ней приблизиться, в том числе заботился о зрении. Многие мои друзья, надеявшиеся стать пилотами, обсуждали способы сохранения стопроцентного зрения, и мы слегка зациклились на этом. Каждый будущий пилот знаком с бедолагой, всю жизнь мечтавшим о военной авиации и признанным негодным из-за легчайшей близорукости. Я старался не перенапрягать глаза и читал только при хорошем освещении. Хотя сейчас я понимаю, что на самом деле мне просто повезло и, если зрению суждено было начать портиться, никакие ухищрения бы не помогли. В начале четвертого курса я прошел стандартизованный «Авиационный квалификационный тест / испытания для оценки пригодности к летной службе». Первая часть напоминала тест на IQ, а вторая включала интуитивно решаемые головоломки-пазлы и раздел на логику зрительного восприятия: виды горизонта из кабины, к которым нужно подобрать соответствующие изображения ориентации самолета. Я сознавал значение этого теста для своего будущего и самоотверженно к нему готовился. Учебных пособий не было, и я сделал собственное, рисуя самолеты и виды из кабины. С экзамена я ушел с ощущением, что сделал все, что мог. Мне предстояло несколько недель ждать результатов и еще несколько месяцев – информацию о том, к какому роду войск в ВМС я буду прикомандирован. Даже хороший результат теста не гарантировал, что меня отберут в авиацию, тем более что я буду летать на реактивных самолетах. Однажды холодным январским днем мы с соседом по комнате Джорджем Лэнгом сидели у себя после ланча и смотрели «Звездный путь» по крохотному цветному телевизору, стоявшему рядом с аквариумом. Показ сериала бы прерван экстренным выпуском новостей: космический челнок «Челленджер» взорвался через 73 секунды после старта. Мы снова и снова видели, как шаттл на экране разносит в пыль сразу после команды из центра управления «Увеличивайте мощность». (Тогда я не представлял, что значит эта фраза; намного позже научился сам на нее отвечать, подтверждая, что на шаттле слышат Землю.) Пройдет несколько недель, прежде чем будет выдвинута версия, что из-за необычайно холодной погоды во Флориде было повреждено резиновое уплотнительное кольцо в одном из твердотопливных ускорителей. – Ты все еще этого хочешь? – спросил меня Джордж после нескольких часов непрерывного просмотра. – В смысле? – Этот шаттл… По-прежнему хочешь на них летать? – Конечно! – совершенно искренне ответил я. Моя решимость пилотировать сложные в управлении летательные аппараты усиливалась по мере того, как я больше узнавал об авиации, а шаттл был самым сложным воздушным (и космическим) транспортным средством в мире. Гибель «Челленджера» ясно показала, что космические полеты опасны, но я и так об этом знал. Я был убежден, что НАСА найдет причину взрыва челнока, устранит ее и шаттл станет лучше. Как ни странно, наглядная демонстрация того, как рискованны космические полеты, лишь сделала их еще более притягательными для меня. Прошло немало лет, прежде чем я понял, что «Челленджер» угробило дефектное управление в той же мере, что и дефектный уплотнитель. Инженеры-разработчики твердотопливных ускорителей неоднократно высказывали опасения по поводу надежности уплотнительного кольца в холодную погоду. В ходе телеконференции накануне запуска «Челленджера» они пытались убедить менеджеров НАСА отложить полет, пока не станет теплее. Их рекомендации не просто проигнорировали, а исключили из отчета, представленного руководству, принимающему окончательное решение о запуске. О проблемах с уплотнительными кольцами и о предупреждениях инженеров не знали ни высшие руководители НАСА, ни астронавты, рисковавшие жизнями. Президентская комиссия по расследованию причин катастрофы рекомендовала усовершенствовать конструкцию твердотопливных ускорителей, но главное – внести масштабные изменения в процесс принятия решений в НАСА, которые (по крайней мере, временно) перестроили ее культуру. Спустя годы один из первых инструктажей, прослушанных мной в качестве астронавта-новичка, был посвящен трагедии «Челленджера». Хут Гибсон, учившийся вместе с тремя членами экипажа погибшего челнока, подробно рассказал, что произошло в тот январский день и что, вероятно, испытывала команда в последние минуты жизни. Он хотел, чтобы мы осознали риски, которым будем подвергаться, если начнем летать в космос. Мы серьезно отнеслись к его словам, но никто не отказался от своей цели. По окончании колледжа в 1987 г. мне пришлось взять паузу и подумать. Поступление стало для меня эпохальным событием, и я никогда о нем не забуду. То, чему я научился – в классе, в море, у соучеников и преподавателей, – изменило мою жизнь. Я теперь не имел ничего общего с растерянным мальчишкой, который вошел в эти стены четыре года назад. Я чувствовал себя обязанным колледжу всем и грустил, расставаясь с местом, с которым было связано столько прекрасных воспоминаний. В дальнейшем я старался поддерживать связь со школой. Со времени моего выпуска ее престиж возрос: если финансовые журналы публикуют рейтинги колледжей, выпускники которых имеют самые высокие зарплаты, Морской колледж Университета штата Нью-Йорк почти всегда оказывается в первых строках рядом с Гарвардом и Массачусетским технологическим институтом, а нередко и на самом верху. Я набрал высокий балл в авиационном квалификационном тесте, был зачислен в летную школу в Пенсаколе (штат Флорида) и летом 1987 г., уложив вещи в старый белый BMW, отправился на юг. Пенсакола находится на длинной узкой полосе земли, которую часто называют «Ривьерой реднеков», и больше похожа на Алабаму, чем на Флориду в расхожих о ней представлениях. Это маленький город, главным предприятием которого является военная авиабаза, а основной сферой деятельности, помимо обучения военных летчиков, – туризм. В целом это типичный военный городок: трейлерные стоянки, ломбарды и винные магазины, – но антуражем для всего этого служат прекрасные пляжи. В первый день в летной школе, явившись на проверку зрения, я увидел четырех офицеров в военной форме, хотя рассчитывал на одного уставшего врача, который усадит меня читать строки таблицы и (я надеялся) даст добро. Четыре офицера в высоких званиях с каменными лицами взирали на меня в течение всего времени проверки. Их присутствие отвлекало, и я постоянно сомневался, правильно ли отвечаю, – возможно, этого они и добивались. В результате я получил справку, что у меня идеальное зрение. Спустя годы летный военврач, находившийся в кабинете в тот день, подтвердил, что некомфортная ситуация для испытуемого создается специально. Учебная подготовка военных летчиков начинается с нескольких недель жесткого физического тренинга: общая физическая подготовка, плавание, курс выживания. Мы должны были пробегать кросс по пересеченной местности, укладываясь в норматив, преодолевать полосу препятствий, перепрыгивая через барьеры, пролезать под заграждениями, ползать по песку, карабкаться на стены. Фильм «Офицер и джентльмен»[5] довольно точно показывает, что такое подготовительная часть обучения пилота ВМС. Как и героям фильма, нам, летчикам-курсантам, через несколько недель пришлось познакомиться с «окунанцем». Это тренажер, воссоздающий неприятный опыт аварийной посадки или падения в воду. В полной летной экипировке и шлеме мы пристегивались в кресле модели кабины самолета, которая скатывалась по крутому рельсу в глубокую часть бассейна. Нас предупредили, что удар об воду может быть достаточно сильным, чтобы сбить дыхание, и что после погружения у нас будет лишь несколько секунд, чтобы выбраться, прежде чем кабина перевернется вверх дном. Следовало отсоединить от шлема коммутационный провод, освободиться от пристяжных ремней и нырнуть глубже, чтобы не угодить в топливо, горящее на поверхности океана при реальном приводнении. Несколько человек, которые шли передо мной, не смогли выбраться, и ныряльщикам-спасателям пришлось вытаскивать их из кабины. Нам, стоящим в строю в ожидании своей очереди, это наглядно показало опасность этого упражнения, но я, оказавшись в воде, сумел найти выход с первой попытки. Нам пришлось упражняться на аналогичном тренажере для отработки крушения вертолета с падением в воду. Мы пристегивались в модели вертолета, которая падала в бассейн, опрокидывалась и шла ко дну. Мне снова удалось отстегнуть ремни и выплыть, хотя вертолетный «окунанец» оказался гораздо более сложным испытанием, поскольку несколько курсантов вслепую выбирались через одну дверь. Люди захлебывались в этом тренажере, и я слышал, что некоторых приходилось реанимировать при остановке сердца. Мы сидели, пристегнутые, наблюдали, как медленно прибывает вода, и делали последний вдох, когда она доходила до носа. Начинать освобождаться от ремней можно было не раньше, чем повиснешь вниз головой и движение прекратится. Я старался приметить поручень или другую конструкцию внутри салона в качестве ориентира, чтобы знать, за что хвататься, когда перестану видеть, но, когда оказываешься вверх тормашками, все словно меняется местами. Вдобавок я неизбежно получал удар в лицо от кого-то, прокладывавшего путь к двери, или тычок в живот, так что перехватывало дыхание. Я уверен, что тоже пинал тех, кто был позади. Сдав тест, я был счастлив как никогда, хотя знал, что мне придется проходить его повторно каждые четыре года (у НАСА тоже есть тренажер для отработки навыков выживания в воде, но он значительно проще). Так сложилось, впрочем, что эти умения мне ни разу не пригодились, ни на службе в ВМС, ни в НАСА. Еще более строгими были нормативы по плаванию. Мы должны были проплывать милю и держаться на плаву 15 минут в полном летном снаряжении и ботинках. Я легко одолевал милю, но вторая часть оказалась для меня убийственно сложной. Остальным, казалось, плавучесть дана от природы, а я в этом отношении был не лучше кирпича. Я тренировался без устали и, наконец, сумел еле-еле, но сдать норматив. Я освоил различные приемы выживания в воде, например, умел стаскивать штаны и делать из них спасательный плот, туго связывая штанины и надувая их. Научился подолгу держаться на воде, спокойно дрейфуя лицом вниз и медленно приподнимая рот над поверхностью, только когда необходимо сделать вдох. Узнал, как выпутаться из строп парашюта, накрывшего тебя в воде, и как обвязаться так называемым хомутом, чтобы спасательный вертолет вытащил тебя из воды. Хуже всего были струи воды, поднимаемые вертолетом и хлещущие в лицо, так что казалось, что вот-вот захлебнешься. Однажды нас разбили на группы для знакомства с барокамерой, герметизированным помещением, где медленно понижается давление воздуха вплоть до того, которое наблюдается на высоте 7,5 км. При этом нехватка кислорода не угрожает жизни, но появляется возможность познакомиться с симптомами гипоксии, в том числе покалыванием в конечностях, посинением ногтей и губ, нарушениями речи и спутанностью сознания. После нескольких сеансов в барокамере я попробовал зайти дальше, чтобы узнать, насколько плохо мне может стать. Сначала был эффект легкого опьянения и отупения, неопределенно приятное ощущение, быстро перешедшее в эйфорию. Эйфория сменилась дезориентацией, вскоре возникло туннельное зрение, и следующее, что я помню, – наблюдатель за безопасностью эксперимента кладет мне на лицо кислородную маску. Я уже не смог бы сделать это сам. Так я узнал, что при нехватке кислорода грань между жизнью и смертью очень тонкая. Периодически проходя переосвидетельствования в барокамере, я никогда больше не приближался к этой грани.