Их положили в большой яранге, в самом углу. Кроме них, там спало ещё несколько человек, и он не понял, в каких отношениях они состояли. Все мужчины и к одной семье явно не относились – возможно, ушедшие с территории Стекла, беженцы. Наутро они отправились в путь – снова на снегоходах. Ты же сказал, там они не заведутся. Там не заведутся, но пару километров ещё протянут, селение не на самой границе. Снегоходы действительно заглохли спустя пятнадцать минут, практически синхронно, зачихали и остановились. Они сняли притороченные лыжи, и оказалось, что ходить на них довольно сложно, хотя сперва он думал: встану и пойду. Они потратили полдня на обучение, Лидер шёл позади и комментировал ошибки. К концу дня более или менее разогнались. Что чувствует коснувшийся, спросил Лидер. Ничего, ответил он. Никогда? Никогда. Всё как обычно: ты ешь, спишь, любишь, ненавидишь, ты не отличаешься от других, по крайней мере так тебе кажется, разницу видят только окружающие. Лидер задавал много вопросов, и он отвечал, хотя его это раздражало. Ещё Лидер шутил, и он не всегда понимал шутки. Он не хотел, чтобы Лидер иронизировал над его неумением ездить на лыжах, но Лидер не мог удержаться и постоянно его подкалывал, находил слабые места и точечно их раздражал. Такое повторилось один раз, и два, и двадцать, и тогда он повернулся и сказал: если ты пошутишь ещё раз, я просто тебя убью и пойду дальше один, как и планировал. Не потому, что ты достоин смерти, хотя ты её достоин, а просто потому, что ты – помеха. Больше Лидер глупостей не говорил. Мне было двенадцать лет, сказал Лидер на привале, когда мать застрелилась. Я рос в обеспеченной семье, у моего отца был бизнес, связанный с торговлей стройматериалами, и он мог позволить себе всё что угодно. Поэтому он позволил себе мою мать, купив её с потрохами на местечковом конкурсе красоты – просто подошёл к ней после её победы и сказал: у меня есть столько-то денег, яхта и дом со слугами, я хочу тебя трахнуть. И она согласилась, что ей было терять, красивой девочке из провинции. Я родился шестью годами позже – у меня было три старших брата и младшая сестра, и это только от этого брака, всего у отца было двадцать четыре ребёнка, четырнадцать мальчиков и десять девочек. Он никого из нас не обижал, но при этом и не любил, скорее ухаживал за нами, как ухаживают за дорогой антикварной мебелью – оберегают, лакируют, стараются не ставить горячее. Так же он обращался и с матерью – ни в чём ей не отказывал, обеспечивал все нужды и не обращал внимания. И всё равно я не понимал, почему она решилась на такой шаг – она могла попросить у него развода, и он бы не отказал. Ему было не жалко, он просто дал бы ей откупных и женился бы снова на какой-нибудь из своих многочисленных любовниц. Но она решила так. Она купила пистолет в магазине подержанного барахла, шестизарядный допотопный револьвер, много лет провисевший в рамке под стеклом и, видимо, никогда не стрелявший. Она зарядила его, надела самое красивое платье, подошла к зеркалу и выстрелила в висок. Она умерла не сразу, врачи боролись за её жизнь ещё полтора месяца, хотя перспектив не было никаких, мозг необратимо пострадал, и бросили, когда отец сказал им: отключайте, хватит её мучить. Её пистолет достался мне. Сперва его забрали искати, чтобы понять, не убили ли её, но потом вернули, и отец спрятал оружие обратно в стеклянный кофр, а тот убрал на чердак. Я пробрался туда и взял револьвер. В этом жесте не было символичности, я просто хотел похвастаться перед одноклассниками, что у меня есть пушка, и не простая, а такая, из которой совершили самоубийство. Возможно, таким образом я заглушал горечь, неотступно преследовавшую меня после смерти матери. Пистолет стал моим козырем, моим секретом, и со временем я стал носить его с собой постоянно – сперва в рюкзаке, затем, когда немного подрос, в подмышечной кобуре, сделанной по специальному заказу (карманных денег на подобное мне вполне хватало, отец не отличался скупостью). В четырнадцать я попал в плохую компанию, мы обчищали торговые точки, занимались вымогательством, торговали краденым. Мои старшие братья уже учились в университете, все – по экономической линии, потому что отец хотел, чтобы они пошли по его стопам. К тому времени он был уже снова женат, несмотря на свои шестьдесят пять лет, и новая жена принесла ему очередную двойню – мальчика и девочку. В пятнадцать я впервые убил человека – парня из нашей компании, с которым мы повздорили из-за девчонки. Просто выстрелил в него в состоянии аффекта, и он упал. Все знали, что у меня есть пушка, тем более оружие имелось у нескольких членов банды, но никто не мог подумать, что я способен применить его против своих. А я был способен. Я встал над телом и сказал что-то вроде «кто-то ещё хочет?», это звучало весомо и страшно, и я уже умел строить такой холодный взгляд, как на некоторых плакатах, и так я стал их лидером. Тогда ещё просто лидером, без прописной буквы. Я оказался неплохим организатором. Это были уже не спонтанные нападения с целью хулиганства или мелкого воровства. Мы организовали «крышу» для торговых точек в своём районе, потом «отжали» ещё один квартал, и ещё один, и наше количество росло не по дням, а по часам. Не было никакой войны банд, потому что мне хватало ума, чтобы не идти лоб в лоб. Один из кварталов на нашем берегу реки – на другой мы пока не совались – возглавлял двадцатипятилетний очкарик по кличке Капля. Не помню, а может, и не знал никогда, почему его так прозвали. Капля редко выходил из дому, везде орудуя руками бойцов. Идти на Каплю, чтобы освоить его район, было страшно, потому что бойцы у него были сильнее, организованнее и старше. Оружие было у всех, они даже носили что-то вроде униформы – шляпы-котелки по примеру книжных бандитов, видимо, Капля где-то об этом прочёл или увидел на картинке. Поэтому я предложил Капле пойти на переговоры под предлогом того, что моя банда – значительно более слабая – хочет влиться в его организацию. Он принял нас у себя. В комнате был он сам, шесть или семь его бойцов, я и двое моих ребят. Нас тщательно обыскали и не нашли никакого оружия. Мы легко обо всём договорились, потому что я вёл себя подобострастно и соглашался на все условия и предложения Капли. Мы официально стали частью его группировки, получили право доступа, собирали дань с большей территории, но и отдавали большую её часть в общую копилку. Через два месяца мы с Каплей сидели у него и обсуждали финансовые дела. Оружие было у меня с собой – мне доверяли, никто меня не обыскивал. Примерно в середине разговора я достал пистолет и в упор расстрелял всех присутствующих в комнате – Каплю, двух его бойцов и пацана-курьера, который принёс ему письмо и тем самым всех отвлёк. В письме не было ни слова, просто чистый лист в конверте, а курьера за пару часов до этого нанял я. Он не знал, что его ждёт. Потом я бросил в окно гранату, и это стало сигналом. Мои ребята, равномерно рассеянные по дому и кварталу, достали оружие и начали стрелять. Никто этого не ждал. Через несколько минут от банды Капли осталось человек пять, которые поспешили сдаться. Каждый мой человек убил от двоих до четверых парней в котелках. Мы продолжали расширяться – где-то хитростью, где-то силой, и к двадцати годам подо мной была четверть города. Мы торговали наркотой, медленно подступались к торговле оружием, держали бордели. Знал ли об этом отец? Да, знал. И относился совершенно нормально, потому что он считал всё это бизнесом. В то время как мои братья старательно заучивали цифры, я начал своё дело. Занятно, но если бы не отец, я бы так и остался гангстером. Однажды он попросил меня прийти в его дом – я жил отдельно с шестнадцати – и предложил идею, до которой я сам бы никогда не додумался. Он предложил мне создать партию и стать в общественном мнении молодым перспективным политиком, сохранив при этом незаконную деятельность в качестве изнанки. Так начинали все политики, сказал он. Не с легального бизнеса, не с поиска мецената, а с рэкета и торговли наркотиками. Со временем ты от этого откажешься, сказал он, потому что это станет тебе мешать, а не поддерживать. Но пока что это твой фундамент. В тот момент по взгляду отца, по его движениям, по его словам я понял, что он начинал точно так же, и бизнес его вырос вовсе не из экономического университета. Я стал единственным из двадцати четырёх детей, кто действительно пошёл по стопам отца. Я так и сделал. Зарегистрировал партию, начал общественную деятельность. Это забавно, когда какой-то процент доходов от торговли наркотиками идёт на благотворительность. Кстати, никаких хосписов или домов престарелых. Только детские дома. Мне нужно было, чтобы каждый их воспитанник знал имя мецената. Позже, гораздо позже они влились в мою армию. Забавно, но, кажется, эта страна была последней, где номинально существовал совещательный орган и где можно было присосаться к кормушке, не будучи родственником государя. Ушло семь лет, но я присосался. Я ввёл в ближний круг семь или восемь своих людей. Мы присутствовали на собраниях, выслушивали волю государя и вяло поднимали руки, имитируя собственное мнение. В этом был смысл. Я понял, что уровни разные, а структуры одинаковые. Что захват целого государства – это ровно то же самое, что захват квартала Капли. Ты точно так же втираешься в доверие, твои люди расхаживают среди чужих так, будто они не чужие. Но у тебя есть оружие, а у тех, других, нет, и в какой-то момент ты поднимаешь своё. И мы его подняли во время очередного бессмысленного заседания. Расстреляли охрану, взяли государя. Там был один генерал, приближённый к государю, но интересующийся властью, – он полагал, что во главе государства после переворота поставят его, и он перетянул на нашу сторону значительный процент гвардии. Были уличные бои, погибло много народу. Генерал погиб. Его люди думали, что от случайной пули – по улицам было опасно даже ходить, а он пытался сам руководить тактическими ходами. На самом деле его убил мой человек. На похоронах я скорбел и гарантировал его офицерам, что продолжу его дело, его линию, говорил, что я был правой его рукой, а теперь стану им отцом и братом. Я блестяще оседлал искусство выдать пешку за короля. Они верили мне, они молились на меня и постепенно исчезали. Кого-то уличали в измене, и он заканчивал свои дни на виселице. Кто-то пропадал без вести. Кого-то сбивала машина. Помимо армейских, я постепенно убирал и своих прежних соратников – тех, кто видел меня внизу. Для приходивших я всегда был на вершине. Главное – оставить глоток свободы. От диктатора я отличаюсь тем, что ничего не запрещаю, ничего не ограничиваю, никого не расстреливаю. Границы открыты, работа у людей есть, бизнес и торговля процветают. У меня нет и не было цели держать всех в кулаке, моей единственной целью было иметь эту возможность. Я могу убить любого человека в стране, но я не буду этого делать, поскольку в этом нет смысла. Я не знаю, как изменится моё сознание в будущем, чего я захочу, куда я устремлюсь, и потому моя задача – лишить себя всяких ограничений, построить общество, которое будет работать исключительно на моё благо. Мне не доставляет удовольствия страх передо мной, но если он нужен для осуществления моих намерений – пусть боятся. Мне неважно, что они думают обо мне, кто-то обожает, кто-то – ненавидит, но при этом если я захочу, чтобы они поступили так или иначе, они должны это сделать. Я строил не государство, как думают многие и как рассказывается в школьных учебниках новейшей истории. Я строил свой дом, в котором каждая вещь лежит на удобном для меня месте, и никто не имеет права и возможности её сдвинуть. Так обустроены квартиры слепых – всё вызубрено наизусть, движения отработаны до механического уровня, а если приходят гости, их настоятельно просят ничего не трогать или как минимум класть на место, рассмотрев. Диктатура, которая пытается продемонстрировать миру свою успешность и основывается на не несущих рационального смысла ограничениях, рано или поздно разваливается. Но авторитаризм, имеющий чёткой целью обеспечение одного человека всем необходимым, устоит, поскольку абсолютное большинство населения никак этой цели не касается, соответственно, оно не подвергается никаким унижениям или дискриминации. Я понял, сказал он. Что ты понял, спросил Лидер. Я понял, почему ты идёшь на север. Да, ответил Лидер, я рассказал тебе всё это именно для того, чтобы ты понял. Это не история о проверке собственных сил, это история о том, что для меня не должно быть никаких ограничений, и это прилегающее к моей стране ограничение не даёт мне покоя, висит как ресница на краю поля зрения. Я хочу её удалить, хочу закрыть вопрос. У меня не получилось сделать это силой, не получилось смять варваров и очистить путь, что ж, тогда я сделаю это иначе. А если это ограничение нельзя снять, спросил он. Если оно фундаментальное. Если попытка его убрать разрушит тебя. Значит, я не достиг своей цели, ответил Лидер. Значит, я не стою и выеденного яйца. 17. Пламя Человека, обгоревшего во время пожара на скотобойне, звали Осс. Никто не помнил, каким он был прежде – красивым или уродливым, блондином или брюнетом. Он жил на хуторе в нескольких километрах от деревни Вайлея и покидал своё уединённое жилище от силы раз в пару месяцев. В центре деревни он не появлялся, стараясь обходиться натуральным обменом с жителями крайних хат. Впрочем, уже на подходе к окраине его замечали мальчишки, носились вокруг, улюлюкали, пытались сорвать с него бесформенную шляпу, прикрывавшую бугристый череп. Он никак не реагировал, терпел. Никто не смог бы толком сказать, когда он появился. Лет десять назад его вроде как ещё не было, а теперь вот был. Дом на хуторе построили задолго до него, и тот обветшал, брёвна начали подгнивать, крыша покосилась. Осс всё тщательно выровнял, отремонтировал, заменил прогнившее, укрепил рассохшееся, поставил несколько хозяйственных построек и стал жить. Порой мальчишки добирались и до хутора. Бегали, вопили, бросали в окна маленькие камешки, в общем, ничего страшного, просто мелко хулиганили. Осс не обращал внимания. Он молча работал на огороде, молча колол дрова, молча поправлял покосившуюся крышу. Впрочем, говорить он мог, неразборчиво, шамкая и сминая слова из-за отсутствия губ. По крайней мере, он был в силах объясниться с теми деревенскими, с которыми торговал. Но однажды в округе стали пропадать дети. Сначала исчез двенадцатилетний мальчик из отдалённого села, чуть позже – десятилетняя дочь кузнеца из соседней деревни, и вот наконец очередь дошла и до Вайлеи. Четверо ребятишек возрастом от семи до девяти лет, три мальчика и девочка, отправились на хутор Осса, чтобы в который раз подразнить его, а потом с криками убежать, наигранно пугаясь, когда он поднимет на них тяжёлый взгляд. Вернулось только трое – одного из мальчиков они потеряли в лесу, пока бежали. В один голос дети утверждали, что Осс гнался за ними и дико ревел, а потом схватил отстающего и откусил ему голову. Деревенский староста понимал, что это не более чем плоды испуга и воображения, но обычные люди ставили правду сердца вперёд правды разума, и на следующий же день у хутора Осса собралась толпа, готовая его растерзать. Главным был Юрги, отец пропавшего мальчика, могучий человек с окладистой бородой. Он зычно кричал, вызывая Осса, и тот вышел – маленький, скособоченный, маска его лица смотрелась особенно жалкой, рубцы посерели и сжались, стянув кожу в морщинистые узлы. «Где мой сын?» – спросил Юрги, и толпа заорала за его спиной. Осс ничего не ответил. Он продолжал стоять и смотреть, и с каждой секундой его молчания напряжение в толпе нарастало. Староста вышел вперёд, повернулся к жителям и попытался их урезонить, но Юрги просто оттолкнул старика в сторону, и тот исчез где-то позади. Хлипкий заборчик между разъярённой толпой и изувеченным человеком был не физической, а психологической преградой. Кто-то – видимо, Юрги – должен был первым решиться пересечь эту черту, снести эти косые доски, способные помешать разве что заблудшей корове. Жители, всегда воспринимавшие Осса как предмет окружающей обстановки, внезапно почувствовали, что под его иссечённой кожей скрывается что-то страшное, что-то могучее. Ещё некоторое время Осс стоял перед ними, оставаясь совершенно хладнокровным. Ему было несложно – его лицо так или иначе не могло выражать никаких эмоций. А потом он повернулся и ушёл в дом. На полминуты толпа стихла, а Юрги нахмурился – он не понимал, как следует поступить. И когда он уже готов был ринуться вперёд, перепрыгнуть через забор и ворваться в дом, размазать убийцу своего сына по полу, тот появился снова. Как ни в чём не бывало он вышел из дома с ружьём в руках, вскинул оружие и выстрелил поверх голов. Потом он навёл ствол на одного из стоящих перед ним, и тот развернулся, проталкиваясь через толпу, чтобы сбежать. Осс снова перевёл ружье, и побежал второй, потом третий, а потом и все деревенские отправились восвояси, выкрикивая проклятия и обещая вернуться. Юрги тоже ушёл вместе со всеми, но, отойдя уже на приличное расстояние, оглянулся, и такой огонь бушевал в его глазах, что было понятно: просто так он этого не оставит. Он и не оставил. Через полтора часа Юрги незаметно подкрался к дому Осса со стороны хозяйственных построек. Он был простым землепашцем, и оружия у него, как и у любого другого из деревни, не было, но он был достаточно силён и взял с собой топор. Уж с калекой-то он мог справиться. Но едва он дотронулся до задних ворот, как они распахнулись, и оттуда выехал Осс на лошади. К крупу были приторочены дорожные сумы – Осс уезжал навсегда. Юрги что-то выкрикнул вслед, побежал и даже бросил топор, но угнаться за лошадью не смог. Обессилев, он остановился и заплакал. Юрги вошёл на двор Осса. Он заглянул в конюшню – там никого не было, в курятник – куры вели себя, как обычно, носились и кудахтали, а потом в свинарник. Свиньи жрали что-то странное, не обычные помои. Присмотревшись, Юрги понял, что по свинарнику разбросаны останки человека. В грязи прямо перед ним лежала детская рука. Юрги обмер, но заставил себя её взять и отнести в деревню, чтобы показать старосте. Находиться в этом доме он не мог более ни минуты. Староста собрал нескольких мужиков, они отправились на хутор и обыскали дом. Нашлось многое – детские вещи, причём и мальчиков, и девочек, детские кости и недоеденные куски плоти в свинарнике, и самое страшное – головы в холодном погребе. Их было не три, как мог бы подумать староста, а восемь, восемь замороженных голов, в том числе – сына Юрги. Староста отправил человека в город, чтобы тот вызвал искати. Те примчались на следующее утро, обыскали дом и двор, запротоколировали произошедшее и изъяли головы. Юрги было сказано, что он сможет забрать останки сына через три дня. Это было громкое дело. Шестерых детей опознали, и их рыдающие родители приехали в город за головами. Люди по всей стране боялись выходить на улицу, а детей и вообще никуда не выпускали. Обгоревшего человека искали, но он как в воду канул. В нескольких городах толпа поймала и разорвала других жертв пожаров – теперь ожоги стали символом преступления, и никто не разбирался, убийца ли прячется за бугристой маской или просто какой-то случайный невезучий малый. Со временем всё затихало, а позже искати объявили, что убийца бежал из страны и теперь никому не угрожает. Как ни странно, это было правдой, но один человек так и не сдался. Это был Юрги. У Юрги не было никого, кроме сына. Ни родителей, ни братьев, ни сестёр, а жена умерла несколько лет назад. В сыне воплотился весь Юрги – все его надежды, чаяния, планы, все его устремления. Теперь Юрги было нечего терять, пала последняя и единственная стена, отделявшая его от пропасти, и целью всей его жизни стало найти обгоревшего человека. Юрги собрался в дорогу, уложил старую палатку, взял свои жалкие сбережения, надел прочные сапоги, которые хранил на будущее, на свадьбу сына, и отправился в путь. В каждой деревне, на каждом хуторе он спрашивал, не проходил ли, не проезжал ли тут обгоревший человек. И почти везде слышал: не видели, не проезжал, не помним. Но несколько человек всё же вспомнили Осса: дровосек видел, как тот проезжал по лесной дороге; девушка заметила, как он смотрел на неё из-за дерева (она ужасно испугалась, подумав, что это демон); старуха с уединённого хутора сказала, что обгоревший человек украл у неё курицу – она видела его, но догнать, конечно, не могла. В общем, Осс оставлял пусть и тонкий, но след. Он не заезжал в деревни, держался леса, еду добывал или воровством, или, вероятно, стреляя дичь – и Юрги шёл за ним по пятам. Осс двигался быстрее, потому что ему не нужно было расспрашивать людей, плюс у него была фора. Но Юрги был неумолим. День за днём он говорил с местными, сворачивал не туда, возвращался к развилке и двигался верной дорогой, ошибался и исправлял ошибки, и всё полз, полз, полз вслед за Оссом. Он уже дошёл до границы и нашёл место, где Осс переправился – обгоревшего человека вспомнил нелегальный лодочник, берущий пять монет за переправу. Юрги перешёл границу и понял, что с каждым днём Осс всё больше смелел, всё чаще попадался на глаза, и следить за ним стало значительно проще. С определённого момента Осс стал заезжать в деревни, а дважды поел в сельских тавернах – там его запомнили все, от бармена до последнего алкаша, прозябающего в дальнем углу. Никакая надвинутая на глаза шляпа не могла скрыть его увечий. Путь Осса лежал мимо Хураана, и он заехал в город, чтобы снять проститутку. Все шлюхи, видевшие обгоревшего человека, запомнили его, а та, что в итоге отдалась ему, за небольшую сумму рассказала Юрги всё, что могла. Впрочем, знала она немного – сказала лишь, что он ехал на юго-восток, так он ответил на её вопрос. Юрги двинулся дальше и однажды один из тех, кому он задавал вопросы, сказал: «А, Осс», и Юрги понял, что он уже близко и, более того, Осса тут знали. «Да, – ответил он, – Осс. Ты знаешь, где он живёт?» «Знаю, это там дальше, по дороге, село Мишива, там спросишь». Мишива была не селом, а скорее пригородом Джельбы, большого и суетливого города, постоянно разраставшегося и пожиравшего окружающую его провинцию. Перекошенные хатки соседствовали тут с особняками городских нуворишей, а дети оборванцев на равных играли с приезжающими из центра отпрысками купцов и заводовладельцев. Дойдя до Мишивы, Юрги спросил об Оссе у пожилого человека, сидевшего на покосившейся скамье с трубкой в зубах. Старик окинул Юрги взглядом и спросил: «А тебе до него что?» «Я знал его, он был моим соседом, и я приехал к нему в гости». «Так нет же его, – ответил старик. – Как десять лет назад уехал, так и не возвращался». «А мне сказал, что едет домой, – сымпровизировал Юрги. – Мы с ним дружили, он меня не раз в родные места звал». «А про пожар он тебе рассказывал?» – спросил старик. «Нет», – ответил Юрги. И старик рассказал Юрги то, что знала вся округа. Было их два брата-близнеца – Осс и Нисс, оба невысокие, приятные, весёлые. От отца досталось им огромное хозяйство и скотобойня, они торговали мясом на всю округу и были людьми обеспеченными, если не богатыми. Все их любили, от девушек у них не было отбоя, на всех ярмарках их скотину признавали лучшей – что коров, что баранов, что свиней. Они много раз могли бы перебраться в город, к светской жизни, к театрам и борделям, но им был дорог старый дом, сельский уклад и бесконечный запах леса. Однажды случилось несчастье – местные дети играли на сенном складе при скотобойне и случайно подожгли сено, начался страшный пожар. Рабочие успели выбежать из здания скотобойни – оно занималось медленно, а вот склад вспыхнул как свечка, и дети остались внутри. И тогда Осс бросился, чтобы спасти их, и вытащил-таки одного ребёнка, но сам страшно обгорел, едва остался жив. Ребёнок всё-таки не выжил, через несколько дней умер – но не в огне, а в родном доме, с отцом и матерью. А Осс изменился – не только внешне, но и внутренне. Раньше они с братом регулярно подшучивали над всеми, используя своё сходство. Например, показывали балаганный трюк, где один входил в установленную на сцене дверь, а второй появлялся из другой – на другом конце сцены, и казалось, что это первый мгновенно перенёсся в пространстве. Теперь же никакого сходства между ними не было. Нисс остался таким же, каким был, – красивым, приятным, улыбчивым, а Осс превратился в чудовищную пародию на самого себя, лицо его стало неподвижной маской. Его стали сторониться. И Осс уехал – как можно дальше, сказал он, чтобы никто не знал там ни меня прежнего, ни что со мной случилось. Новая жизнь с новым лицом, так он мрачно пошутил и исчез навсегда. С тех пор и не появлялся. Скотобойню восстановили, и Нисс управлял ею в одиночестве. Юрги поблагодарил рассказчика и пошёл, куда тот указал, – на восток, к холму. Там у дороги стоял дом Осса и Нисса, а неподалёку – скотобойня. Он разбил лагерь в близлежащем лесу, установил палатку и стал ждать. Ночью он отправился к дому – большому, двухэтажному, с мезонином и эркерами. Несколько окон второго этажа светились. Юрги забрался на дерево, с которого окна можно было рассмотреть через забор, и увидел братьев – обгоревшего и здорового. Они сидели за столом и ели. Следующие несколько дней Юрги думал, как поймать Осса, но тот вовсе не выходил из дому, разве что ночью во двор. Пробраться на территорию усадьбы Юрги не мог – там были собаки, и он не знал, как с ними разобраться. Кроме того, у него не было оружия, а у братьев оно вполне могло быть. Поэтому он решил поймать Нисса, который усадьбу регулярно покидал – ходил на скотобойню и в город. На шестой день ему повезло: Нисс двинулся в сторону леса, где Юрги стоял лагерем, и дошёл до самой опушки. Тут Нисс сел на камень у дороги и о чём-то задумался. Юрги сделал вид, что просто идёт мимо, а потом набросился на здорового брата, повалил и оглушил его. Нисс очнулся через час привязанным к дереву. Юрги сидел перед ним на земле. Сперва Нисс ничего не понимал, но Юрги рассказал ему всю историю – от начала и до конца, об изувеченном человеке, поселившемся в его родной деревне, об исчезновении детей, о сыне, об обыске и детских головах в погребе. Он хотел, чтобы Нисс знал, что сделал его брат, хотя не представлял себе, как тот отреагирует. Сперва Нисс звал на помощь и пытался освободиться, но когда понял, что с ним просто разговаривают, успокоился. Он выслушал историю Юрги и спросил, чего тот хочет. Юрги сказал, что от него, Нисса, – ничего, но сейчас он пойдёт в дом и убьёт Осса. Нисс задумался, а потом сказал: «Я расскажу тебе, как было на самом деле, и мы вместе решим, что делать». И Нисс рассказал. Они действительно были близнецами, и их действительно любила вся округа. Каждый розыгрыш, основанный на их портретном сходстве, пересказывали потом неделями. Несколько раз один из них звал на свидание девушку, а приходил другой, и девушка ни о чём не догадывалась, пока брат не признавался. Иногда они играли в зеркальном лабиринте на ярмарке, купив два билета и оставшись внутри на весь день; за счёт отражений их было не просто много, а очень много – посетители пугались и улепётывали из лабиринта со всех ног. Как-то раз они запутали приехавшего из центра налогового инспектора, поочерёдно появляясь перед ним на улице и показывая дорогу якобы к районной ратуше, но на самом деле уводя чиновника к местной помойке. До самого конца инспектор не мог понять, откуда в пригороде столько одинаковых людей (или это один человек?) и куда они его ведут. Староста впоследствии страшно ругал братьев, потому что инспектор устроил ему выволочку. Братья жили душа в душу. Вместе вели дела, вместе развлекались, вместе охотились, вместе гуляли. Тем не менее у каждого было по несколько часов личного досуга в неделю. Нисс в это время гулял с девушками – всегда с разными, он не хотел постоянства и не созрел ещё для женитьбы. Осс чаще всего оставался дома, закрывался в библиотеке и читал. Но как-то раз Нисс сказал Оссу, что не вернётся до завтра – он хотел провести ночь в городе, у очередной девушки. Он так делал время от времени, хотя чаще приводил девушек к себе – всё-таки у братьев был огромный дом, а Нисс любил похвастаться. Свидание сорвалось – когда Нисс приехал к дому девушки, оказалось, что она заболела и не может никуда пойти. Он подарил ей цветы, сходил в ближайшую лавку за продуктами, пожелал выздоровления и отправился домой. Но в библиотеке он Осса не застал, да и вообще в доме брата не было. Нисс пошёл на скотобойню, и кто-то из рабочих сказал, что видел, как Осс шёл к складу-сеновалу, пристроенному позади здания. Нисс направился туда. Дверь была заперта изнутри, но Нисс знал, что можно подняться через второй этаж, несколько досок там сдвигались в сторону. Он приставил лестницу и поднялся. То, что он увидел, его ужаснуло. К трём опорным столбам деревянного сооружения были привязаны дети, три мальчика. С первого взгляда Нисс не узнал ни одного, видимо, не местные, хотя, возможно, их не смогли опознать бы и родители. Дети были обнажены и окровавлены. Головы левого и центрального мальчишек свешивались вниз, по-видимому, они были уже мертвы. А рядом с правым Нисс увидел брата, и то, что делал брат, не поддавалось описанию. Нисс не стал ничего говорить, не стал останавливать Осса. Он тихо выбрался с сеновала, отправился в подсобный сарай и принёс оттуда канистру с керосином. Он облил керосином внешние стены склада, а потом забрался на второй этаж и сбросил открытую канистру вниз. Осс, конечно, это заметил, но Нисс уже спрыгнул вниз и чиркнул огнивом. Деревянное здание занялось мгновенно, а ещё несколькими секундами позже вспыхнуло сено. Рабочие в панике убегали со скотобойни, кто-то тащил бесполезные вёдра с водой, а Нисс стоял и смотрел, как горит склад, внутри которого навсегда должен был остаться его брат и следы его чудовищного преступления. Нисс хотел двух вещей: наказать убийцу и защитить доброе имя семьи. Только брат имеет право покарать брата, и никто посторонний не должен о том знать. Глядя на огонь, он уже выдумал легенду об игравших на сеновале детях и героическом Оссе, который пытался их спасти из пламени. Чего Нисс не ждал, так это того, что Осс выберется, да ещё и с ребёнком на руках. Осс пылал – горела его одежда, горели его волосы, но он сумел распахнуть прогорающую дверь и выйти наружу. Будь Нисс один, он бы довершил дело, но он не мог сделать этого при рабочих, и те сбили с Осса и ребёнка огонь, уложили их на траву поодаль. Осса положили в дальней комнате дома. Каждый день к нему приходил врач, каждый день над ним хлопотали две сиделки, меняя повязки на обожжённой коже. Несколько недель Осс был на грани жизни и смерти, но постепенно начал выздоравливать. Пострадало всё – лицо, грудь, спина, конечности, половые органы. Это уже не был прежний Осс, это был огрызок человека. Нашлись родители детей – в соседних деревнях. Они так и не узнали, чем на самом деле занимался Осс, и, напротив, благодарили его за то, что он пытался спасти их сыновей. Мальчик, которого он вынес из огня, умер на третий день, и всё же его родители приходили к Оссу, приносили ему цветы и подарки. Мать мальчика рвалась посидеть с обожжённым вместо медсестры, но Нисс отказал ей. Когда Осс выздоровел настолько, что уже мог разговаривать и адекватно воспринимать окружающий мир, Нисс решился рассказать ему о произошедшем. Он признался, что видел случившееся с мальчиками и что сам поджёг склад. Он не мог предсказать реакцию Осса, но тот оставался спокоен. «Ты поступил правильно, – сказал Осс, – и мне жаль, что я остался жив, потому что умри я, стало бы проще нам обоим. Но я знаю, что мы сделаем дальше. Когда я поправлюсь, я навсегда уеду из города, и ты больше никогда обо мне не услышишь». «Ты будешь делать это в другом месте?» – спросил Нисс. «Я не знаю, – ответил Осс. – Это сильнее меня. Я не хочу этого делать, но что-то просыпается во мне, тянет меня вниз, и я забываю сам себя». Нисс не мог этого понять, но и лишить брата жизни сил уже не находил. Он понял, что Осс предложил хорошее решение. Совесть Нисса при этом оставалась более или менее чиста, репутация семьи незапятнана, а дети округи – в безопасности. И Осс уехал. Он взял двух лошадей и приличную сумму денег, которая позволяла ему осесть на новом месте. Больше Нисс ничего о нём не слышал до недавнего времени, когда Осс внезапно объявился – ночью, растрёпанный и уставший. Он сказал, что надолго не задержится, поживёт какое-то время и снова уедет прочь. Он ничего не рассказывал о том, что произошло, но Нисс, конечно, догадался, что тёмное снова вышло наружу и Осс не смог взять над ним верх. Юрги выслушал историю Нисса и даже поверил в неё – всё сказанное совпадало с текущими событиями, а Нисс не выглядел лжецом. «Я должен убить его», – сказал Юрги, и Нисс опустил голову. «Я понимаю, – сказал он, – и не имею права тебе мешать». Юрги оставил Нисса привязанным к дереву и пошёл к дому братьев. Он перебрался через забор и вошёл в дом через заднюю дверь, ключ от которой взял у своего пленника. Осс ничего не подозревал, он спустился со второго этажа навстречу человеку, которого считал своим братом, и Юрги, недолго думая, подбежал к нему и пырнул ножом в живот. Осс упал, но пока что не умер, а хрипло дышал, глядя в потолок. «Ты помнишь, кто я такой?» – спросил Юрги, и Осс ответил: «Да». «Ты знаешь, почему я убил тебя?» «Да». Юрги уже занёс нож, чтобы добить Осса, как вдруг тот спросил: «Где мой брат?» «Не волнуйся, он жив, – ответил Юрги. – Он не убийца, и я его не трону». Осс начал смеяться. Это выглядело жутко: при каждом смешке его лицо искажала гримаса боли. «Почему ты смеёшься?» – спросил Юрги. «Потому что ты глупец», – ответил Осс. И Осс рассказал. Он говорил сбивчиво, с перерывами на дыхание, и слабел с каждой минутой, но из его отрывочной речи Юрги выцедил третью историю, отличную от двух первых. Да, они действительно некогда были близнецами, жили душа в душу и развлекали всю округу своими безумными выходками и представлениями. Но была у них обоих и тёмная сторона – одна на двоих. Когда им было по тринадцать лет, они забрались в лесную чащу. Лес пугал многих детей, но не близнецов – они пропадали там неделями и знали каждую тропку наизусть. Внезапно братья услышали крик – кто-то заблудился и звал на помощь. Они поспешили на звук и встретили девочку лет девяти-десяти, которая отправилась с семьёй собирать чернику, увлеклась и потеряла родителей. Осс хотел помочь ей выбраться из леса и привести к отцу, после чего они бы нашли её родителей, Нисс же полагал, что лучше поискать её родителей вместе с девочкой – в лесу. Некоторое время они спорили. Но затем Нисс внезапно поменял своё мнение. Он предложил брату никуда девочку не вести и никак ей не помогать. Она была полностью в их власти, помощи прийти было неоткуда, а братья ни разу в жизни не были с женщиной. Девочка отчаянно сопротивлялась, но братья были сильнее и по очереди изнасиловали её, после чего Нисс забил её насмерть камнем. Осс не хотел убивать девочку, но Нисс подумал, что она их выдаст, если всё-таки сумеет выбраться к людям – в округе больше нет мальчиков-близнецов их возраста. Нисс предложил Оссу тоже ударить, и тот ударил – и испытал неожиданное удовольствие, значительно большее, чем во время насилия, и Нисс спросил его: «Ты чувствуешь?» – а Осс ответил: «Да». Тёмная сторона проявлялась не всегда. Иногда она затихала на долгие месяцы, однажды даже на полтора года, но потом снова всплывала, и братья шли убивать. До смерти отца они завлекали жертв в лес, но после того, как дом достался им, братья выработали другую методику. Они отыскивали детей в дальних деревнях, на малых хуторах, обычно один отправлялся за ребёнком и привозил его в дом. В доме они обустроили пыточный подвал, в котором ребёнок мог жить, подвергаясь ежедневным истязаниям, до нескольких недель. Иногда братья забирали детей из городского приюта – в этом им помогали наёмные проститутки, получавшие хорошие деньги за то, что играли «приёмных матерей», а также за молчание. За все годы был лишь один инцидент, вызвавший у братьев тревогу, – неизвестный парень проник в особняк в их отсутствие. Его заметил садовник, которому строго-настрого запрещено было входить в дом, и отправил к ним мальчишку с запиской – благо они в тот момент были у старосты. Парень шарился по дому около пятнадцати минут и совершенно точно видел пыточный подвал и, кроме того, сумел сбежать, хотя Осс стрелял ему вслед. После этого случая братья ликвидировали подвал и все следы своих преступлений, а потом «затихли» почти на год. Но, видимо, парень никому ничего не сказал, потому что последствий не было, и тёмная сторона снова взяла верх. В день пожара они заманили на сеновал при скотобойне троих детей и развлекались с ними. Двое уже были мертвы, третий ещё дышал, и в руках у Нисса был факел, которым он прижигал кожу жертвы, но мальчишка дёрнулся, факел упал, и сеновал вспыхнул. Нисс бросился наружу, но Осс был невменяем и потащил за собой мальчишку, чтобы «закончить позже». В тот момент это казалось ему логичным. Из-за мальчишки он двигался медленнее и не успел добежать до выхода, когда обрушились перекрытия. Он выбрался из-под балки, но сильно обгорел, как и ребёнок. Нисс понял, что глупость Осса можно подать в положительном ключе, и сочинил легенду о том, как дети играли на сеновале, случайно подожгли его, а Осс попытался их спасти. Тёмную сторону снова пришлось временно задушить. Осс больше не хотел жить в доме рядом с братом, который каждый день напоминал ему о том, как он выглядел до пожара, и уехал как можно дальше. Брат не препятствовал. Когда Осса раскрыли на новом месте жительства, он понял, что может вернуться – его боль прошла, он привык к тому, как выглядел, и хотел снова увидеть брата. «Ты отпустил такого же, как я, – сказал Осс. – И он снова будет убивать таких же, как твой сын». Осс рассмеялся в последний раз, и Юрги перерезал ему горло. Потом Юрги пошёл обратно к опушке, где он оставил Нисса, и, конечно, никого там не нашёл – освободился ли Нисс самостоятельно, развязал ли его кто-то из прохожих, Юрги так и не узнал. Нисс исчез, бросил и дом, и скотобойню, и больше никто из жителей Мишивы его никогда не видел. Говорили, что он ушёл то ли в Хураан, то ли в Джерру и осел там. У него были немалые накопления, и ему было нетрудно быстро обосноваться в другом месте. Ходили слухи, что он связался с торговлей Стеклом, но под ними не было никакого основания, это были просто домыслы. Юрги потратил несколько лет на поиски Нисса – хотя за сына он отомстил, ему казалось, что он должен уничтожить зло в любом проявлении, даже если оно не имело прямого отношения к его трагедии. Но он ничего не добился – Нисс как в воду канул, и Юрги отправился домой, в свою деревню, потому что ему больше было некуда идти. Он не дошёл – на границе лодка, которая перевозила нелегалов, попала в засаду, и всех, кого она везла, убили. В Юрги попали две пули – одна в грудь, другая в голову, он умер мгновенно. Тайна Нисса канула в безвестность вместе с ним. 18. Последний Появляется уже впереди деревня, и видит Тыкулча дымки, и хорошо ему – не вещим был страшный сон, не взаправду приходил Хозяин, миловала сендуха, вернулся живой и здоровый и весну вовремя принёс. Горько у него на сердце оттого, что Анка-Ны приходила во сне, и теперь стоит её лицо перед глазами, и не прогнать его, не оттолкнуть, потому что как любимое оттолкнёшь, хуже же будет. Но это горечь давняя и знакомая, приходит и уходит, надолго не задерживается, радости всё-таки больше, весна – всегда радость, свет, жизнь, пережили ещё одну темноту, прогнали ещё одно чудовище. Провалился дябдар под землю, пополз по тоннелям прочь, мир настал и спокойствие.