Койка начала поворачиваться – он как будто вставал на ноги, продолжая быть прикованным. Теперь он видел всё помещение и окружающих его людей. Их было много – человек двадцать. Большинство – в серой армейской форме. Они стояли по периметру комнаты, и неизвестно сколько их оставалось за его спиной. Было двое офицеров, трое в зеленых халатах, видимо, медики, человек в чёрном и ещё несколько лиц неопределённого рода занятий. Медики обернули его чем-то вроде большого больничного халата – прямо вместе с койкой. Теперь он выглядел одетым. Помимо того, подумал он, теперь никто не видит моих рук, и, если я освобожусь, они не будут об этом знать. Видимо, они доверяли своим кандалам. Поехали, сказал человек в чёрном, и его покатили вперёд. Ехать вертикально было значительно приятнее, чем горизонтально. Он не рассматривал дворец – его больше интересовала дислокация охраны и взаимные перемещения солдат, но золото, шёлк и прочий безвкусный шик бросались в глаза, ослепляли, мешали думать. Роскошь в Хураане была другой и в основном достигалась сложностью узоров на коврах, которыми выстилался пол и обвешивались стены. Здесь же роскошь была помпезно-дорогой, можно сказать – стационарной, её нельзя было перенести из одного дворца в другой, она была навсегда прикована к своему месту. Параллельно он пытался достать руку из зажима, но ничего не получалось. Он умел выщёлкивать палец из сустава, делая кисть узкой, как у женщины, но и этого не хватало. Тем временем они приехали. Невысокая дверь, за ней – небольшая комната, личный кабинет. За столом сидел человек – он что-то изучал на экране планшетного компьютера. Человек показался ему знакомым. Он видел это лицо – на плакатах, на футболках, на стенах домов, и ещё он видел, как к этому лицу пририсовывают очки и рога. Рад твоему визиту, даян, сказал человек. Прости за некоторые неудобства. Если захочешь пить или есть, просто скажи, тебе всё подадут. Человек встал, обошёл стол и пожал руку самому себе – так, как если бы пожимал её другому. Меня называют Лидером, добавил он, и у меня, как у тебя, нет другого имени. Поэтому, я надеюсь, нам удастся поговорить на равных. 13. Тайна За Великаном равнина как будто изменилась. То, что было серым, побелело и посветлело, а воздух казался более чистым и прозрачным. «Граница наступает, – сказал Проводник. – Она движется на юг. Местные постепенно отходят, бросают старые поселения, перебираются в новые. Старые становятся схронами, где они ночуют весной и летом». «Почему стало светлее?» – спросил Шимон. «Стекло меняет воздух. Свет иначе преломляется. Я не могу объяснить это по-научному». Свет вселял надежду. Идти стало заметно легче, хотя это можно было объяснить ещё и изрядно уменьшившимися рюкзаками с припасами. Спина Бабы уже не казалась такой унылой, наоборот, её мерное покачивание задавало ритм, облегчавший движение. Лагерь мы разбили за час до границы. Впрочем, Проводник сказал, что мы её не почувствуем – сейчас зима везде, и перед ней, и за ней. Граница – это линия, за которой лета не бывает вовсе, только зима. Она накатывает волнами, выплескиваясь из-за границы и обращая в Стекло животных, не успевших вовремя уйти. Возвращаясь, она отхватывает ещё кусок территории – если речь о нескольких сантиметрах в день, то за сезон она может сдвинуться на четыре-пять метров. Мы регулярно встречали стеклянных животных – зайцев, леммингов, песцов, иногда видели прозрачных птиц, перелетевших через невидимую границу и Стеклом рухнувших вниз. А я хотел увидеть Хозяина. Я сам не мог этого объяснить – но я поверил в историю Проводника, в путешествие Лелекая, в таинственного сукиджэврэй чупчэ и его жён. Иногда я смотрел по сторонам, надеясь заметить не только белый туман, но и тёмную точку волшебной яранги, и приземистого человека, направляющего к нашей цепочке свою упряжку. Мы поставили столовую, как обычно, забрались внутрь. Разогревая питательную массу, Близнец спросил: «Если ты не знаешь, сколько нам идти, как ты мог рассчитать, сколько нам потребуется пищи?» Проводник, не оборачиваясь, ответил: «Мы будем возвращаться уже в начале весны, граница пойдёт нам навстречу, и путь станет короче. А там и охота начнётся, и местные проснутся. Так что хватит с запасом». Он ушёл от ответа – тут он был мастер. Близнец не стал переспрашивать. Всем хотелось услышать продолжение истории Лелекая, но, когда кто-то спросил Проводника, тот ответил, что история не окончена, но и продолжения у неё нет. Лелекай по-прежнему бродит где-то в сендухе вместе с Хозяином и ищет свою судьбу. – Я хочу, чтобы сегодня историю рассказал Цифра, – сказал Проводник, когда все расселись. – Я? – спросил Цифра. – Ты. – Мне… мне нечего рассказывать. Ну… родился в Виффе. Отец пропал, когда мне было тринадцать. Мать одна воспитывала, добрая была. Учился в хедере, потом в иешиве, но недолго, ушёл оттуда на экономические курсы. Окончил, устроился на мытню. Ну… ну и всё. Он пожал плечами. У меня этот краткий рассказ вызвал двойственные ощущения. Есть такая заезженная мысль: жизнь – лучший выдумщик, лучший писатель или драматург, ни в одной книге не найдёшь более удивительных историй, нежели в реальности. Но это глупость. Если некто с умным видом изрекает подобное, услышав необычную историю, знайте: он невеликого ума человек. Да, в жизни случаются удивительные вещи. Наша история – тому доказательством. Но эти вещи ограничены временем, законами физики, развитием технологии, социальным фоном. Фантазия же снимает все ограничения – она позволяет человеку летать к далёким звёздам, перемещаться во времени, жить вечно; фантазия несоизмеримо объёмнее реальности. Тот, кто умеет воплощать фантазию в реальность, всесилен. Рассказ Цифры был подлинной иллюстрацией того, что жизнь бедна на сюжеты. Девяносто девять человек из ста проживают свою жизнь за письменным столом, или за конвейером, или, подобно местным, за охотой на мелких сендушных зверушек. В их историях нет экспозиции, завязки, кульминации, развязки, между датами их рождения и смерти – только тире. Но была и другая сторона. В каждом из нас жила трагедия. Наши сердца были разбиты, а судьбы сломаны, и лишь потому мы пошли за Проводником. Нам было нечего терять. А Цифра был одним из нас – значит, за его монотонным рассказом крылось нечто большее. – Расскажи о Йоханаане, – сказал Проводник. Цифра дёрнулся. Проводник улыбнулся. – Ты не можешь проверить, где лежит твой отец, но ты можешь спросить себя, откуда я знаю о Йоханаане, – добавил он. – И откуда? – Я сказал «спросить себя», а не «спросить меня». Цифра усмехнулся. – Хитрый. – Нет, Цифра. – Проводник стал серьёзен. – Я не хитрый. Ты похож на кувшин с широким дном и узким горлышком. В тебе прячется целый мир, но он не может выбраться наружу, поскольку сужение не пускает. Я хочу вывернуть тебя, извлечь то, что внутри, потому что иначе ты не переживёшь это путешествие, не вернёшься из Стекла. Никто из вас не вернётся из Стекла, оставаясь внутри себя. Повисла тишина, никто не знал, что ответить. – Говори, Цифра, – наконец сказал Проводник. – Мы слушаем. И Цифра рассказал. – Йоханаан, точнее Йохан – мой друг. Очень близкий друг. Ближе любого другого. Точнее, он был моим другом много лет назад. Мы познакомились в хедере – подрались в первый же день, отведали канчика и стали неразлучны. Так мы окончили первую ступень и вторую ступень, а потом наши пути разошлись. Я поступил в иешиву, он вынужден был принять на себя груз отцовского дела – его отец работал плотником и погиб на строительстве очередного храма. Но мы всё равно виделись очень часто – если не каждый день, то два-три раза в неделю как минимум. Нам уже исполнилось по четырнадцать лет, и мы стали заглядываться на девушек. И, конечно, нам нравилась одна и та же – Ревекка, черноволосая, высокая, старше нас на два года. Мы были ей неинтересны – ни я, ни он. Она водила знакомство с парнями постарше. Постоянного ухажёра у неё не было, и верностью она не отличалась – спала то с одним, то с другим. Ходили слухи, что в какой-то момент она забеременела и сделала аборт, но точно мы не знали. Может, слухи распустил кто-то из парней, которым она отказала, или девчонки-завистницы. Мы ходили за ней хвостиком и пытались притереться к её компании, но оставались не более чем мальчиками на побегушках, она замечала нас, только когда кто-то должен был сбегать за пивом. А потом она исчезла. Пропала с концами. Её мать ходила безутешная, а по району рыскали меджаи, но никто ничего не нашёл. В последний раз её видели, когда она выходила из дому вечером – шла на вечеринку, чтобы подцепить там очередного парня. Но на вечеринке её не было – она пропала где-то по пути. В итоге меджаи списали всё на побег. Мало ли, с кем решила уехать ветреная девица из рабочего квартала. Мы тоже были безутешны – и я, и Йохан. Мы поклялись друг другу, что найдём Ревекку, чего бы нам это ни стоило. Мы начали собственное расследование, и мы были уверены, что справимся лучше меджаев. Мы знали район, знали тёмные стороны города, знали, у кого можно спросить и как задать вопрос так, чтобы получить ответ. Мы были «своими», а меджаи были ненавистной властью, сотрудничать с которой никто не хотел. И мы спрашивали. Кто видел Ревекку последним? Какой дорогой она могла идти? Кто пригласил её на вечеринку? Кто знал, что она там будет? Кто мог желать ей зла? Мы копались в подноготной каждого, кто хоть раз заговаривал с ней, – и проследили её путь до сантиметра, до минуты. Она вышла из дому в восемь ноль шесть и шла по Кузнечной улице, она длинная, поворотов нет, но сама по себе извилистая. Ей надо было свернуть в Райский переулок, но до него она не добралась – свернула раньше в один из безымянных проходов между домами. Жители слышали, что её кто-то звал, им показалось, что женщина с низким голосом. Вроде как она спросила, нет ли у Ревекки прикурить. Ревекка не курила – это мы знали, но при этом зачем-то пошла в проход к женщине. Значит, было что-то ещё. Мы вдоль и поперёк прошерстили местный проспект Шлюх и все близлежащие улицы. Мы говорили с каждой мамкой, с каждым сутенёром. Мы получали по шее, а один раз меня чуть не зарезали. Но мы ничего не нашли – здесь Ревекка не бывала. Куда она делась после того, как вошла в проулок, оставалось тайной. Время текло. Минул месяц, полгода, год. Всё оставалось таким, каким было. Ревекку мы найти не смогли, хотя продвинулись, конечно, дальше меджаев. Я бросил иешиву, переехал в Теани, учился там, потом работал, потом вернулся в Виффу, потом в Хураан, в общем, болтало меня по разным местам. Йохан всё это время оставался в Виффе. Я приезжал к нему в гости, мы разговаривали о разном, и во всех разговорах обязательно всплывала Ревекка. Я забыл её – у меня были другие женщины, один раз я даже почти женился, но мы решили не торопиться с официозом, и правильно – в итоге разошлись во мнениях и мирно расстались. О личной жизни Йохана я ничего не знал. Пару раз задавал ему вопрос в духе «жениться не надумал?», но он отшучивался и говорил, что ещё не нагулялся. Прошло пятнадцать лет – нам исполнилось по двадцать девять. Мы в очередной раз встречались в Виффе – я приехал по своим делам, и мы договорились пересечься в небольшом ресторанчике. Он потягивал пиво, я же заказал полноценный обед, потому что страшно проголодался. Конечно, разговор в очередной раз «съехал» на Ревекку, и я задал риторический вопрос – интересно, как она выглядит сейчас, спустя столько лет. Неожиданно Йохан ответил: красивая, как и прежде. Я удивился и спросил, откуда он знает. Он попытался отшутиться, мол, просто предположил, потому что она не может быть некрасивой, но я продолжал допытываться, поскольку сорвавшаяся фраза имела совершенно другую интонацию. Он не предположил – он знал, о чём говорит. В конце концов я его расколол. Он рассказал, что поехал по делам в Шиноиц и там на улице заметил девушку, невероятно похожую на Ревекку. Он проследил за ней, чтобы узнать, где она живёт, а после подкараулил у подъезда и заговорил. Она почти не отнекивалась – да, это была не кто иная, как Ревекка. В тот день она просто не пошла на вечеринку, а уехала навсегда – сумка уже была собрана, побег готовился много дней. Ей осточертела её жизнь, её семья, её друзья, единственной целью которых было затащить её в постель. Она хотела начать сначала – и сделала это в другом городе. Встреча произошла полгода назад, с тех пор они виделись ещё четырежды, и в последний раз – переспали. Йохан говорил об этом просто, как будто рассказывал чужую историю – так обычно пересказывают книги, – и это меня насторожило. Человек, много лет влюблённый в пропавшую девушку, сохнувший по ней, посвящавший ей стихи, молившийся ей, точно образу, внезапно говорит: ну, потом я её трахнул. Наигранное безразличие не согласовывалось с тем, что я знал о Йохане и его отношении к Ревекке. Подозрительным мне показался и ещё ряд нестыковок в истории Йохана. Мать обожала Ревекку, души в ней не чаяла и при этом была исключительно либеральна. Ревекка имела и карманные деньги, и полную свободу действий. Ни о каких натянутых отношениях с матерью речи не шло. Отца Ревекка не помнила – он ушёл, когда ей не исполнилось ещё и двух лет, а её брат на момент исчезновения девушки жил отдельно, в другом городе и с семьёй почти не контактировал. Ревекка исчезла, потому что ей осточертела мать? Я не поверил. Тем не менее я не мог опровергнуть слова Йохана, поскольку смутное чувство – это не повод для ссоры с лучшим другом. Я подумал, что во время следующего визита к нему попытаюсь снова свести разговор к этой теме и выведать побольше. Следующий визит случился через три месяца. Мы договорились встретиться у него – мы нередко сидели на кухне Йохана, пили пиво и обсуждали всё на свете. В принципе, так же было и в тот раз. Несколько раз я пытался перевести разговор на Ревекку, но Йохан отвечал неохотно, а потом прямо сказал, что не хочет о ней говорить, потому что обещал держать всё в тайне – и уже не сдержал слово, проговорившись мне. Я принял этот аргумент. В какой-то момент мой друг вышел в другую комнату, а я открыл холодильник, чтобы взять ещё пива. На нижней полке лежали нехарактерные для Йохана продукты – соевые консервы и молоко, причём и того и другого было много. При этом в холодильнике было и обычное молоко, а в морозилке – нормальное мясо. Внезапно я вспомнил, что Ревекка не ела продуктов животного происхождения – она считала, что таким образом защищает животных, а мы всегда смеялись над этим. Видимо, она бывала в доме Йохана, и он держал еду специально для неё. По крайней мере, именно так я подумал в тот момент. Через несколько месяцев я снова приехал к Йохану в гости. Я пришёл на двадцать минут раньше, чем договаривались, толкнул дверь и вошёл. Я позвал его, но Йохан не отзывался. Я прошёл через дом – его нигде не было. Наконец я заметил, что дверь, ведущая в подвал, открыта – возможно, он был там. Я начал спускаться, но успел дойти едва ли до середины лестницы. Йохан буквально набросился на меня снизу, толкая наверх. «Пошли, пошли», – говорил он торопливо – и успокоился, лишь когда мы снова оказались в доме. Он тщательно запер дверь на висячий замок, спрятал ключ и сказал, что рад меня видеть. Всё это складывалось в моей голове подобно кусочкам пазла. Ревекка необъяснимо пропала. Йохан её видел относительно недавно (он мог лгать насчёт обстоятельств, но в том, что они встречались, я не сомневался). У него в холодильнике запас вегетарианской еды. Он очень обеспокоился, что я спустился в подвал. Сам подвал зачем-то заперт на висячий замок. Напрашивающийся вывод меня пугал, и я должен был получить ему подтверждение. По сути, пятнадцать лет спустя я возобновил расследование. В очередной приезд в Виффу я напросился к Йохану пожить у него несколько дней. Сперва он отнекивался, но я наплёл небылиц о неудобстве размещения в гостинице и необходимости экономить, и он со скрипом согласился. У меня было две цели. Первая – посмотреть на него в естественной среде обитания, вторая – снять копии с ключей. Формы для слепков я заготовил заранее. Йохан работал, но на те четыре дня взял отгулы, чтобы посвятить время мне. Это выглядело странно, поскольку днём я уходил по своим делам и возвращался лишь вечером. Пропускать работу ради общения со мной не имело технического смысла. Я отследил, что связку ключей Йохан кладёт в ящик прикроватной тумбочки в своей комнате. Там же он их оставил – то ли случайно, то ли действительно ничего не опасаясь, – когда на третий день моего пребывания отправился вечером в душ. Этого времени хватило, чтобы снять отпечатки со всей связки. Через день мы тепло попрощались, и Йохан проводил меня на вокзал. Я сел в поезд, помахал ему через окно, а потом прошёл через вагон и выпрыгнул на другую часть перрона за несколько секунд до отправления поезда. У меня был забронирован номер в небольшой гостинице в двух шагах от дома Йохана, а копии ключей я сделал ещё утром, сходив в ближайшую мастерскую. Заплатить пришлось вдвое, поскольку ключника заинтересовало, почему копии делаются с отпечатков. Йохан работал руководителем строительной бригады, а стройплощадка находилась довольно далеко от места его жительства. На следующий день я пришёл к дому Йохана рано утром и на всякий случай проследил за своим другом. Нужно было убедиться, что он уехал, причём уехал именно на стройплощадку – это гарантировало, что он не вернётся как минимум до семи вечера. Я открыл дверь и направился к подвальной двери. Сняв висячий замок, я спустился вниз, освещая ступеньки фонариком. Выключатель нашёлся слева, и я зажёг свет. В дальнем конце подвала за полками с барахлом была ещё одна дверь – небольшая и незаметная, и при этом железная, как будто за ней скрывался банковский сейф. Я открыл и её. За дверью была маленькая комнатка, что-то вроде предбанника. Его потолок и стены были отделаны шумоизоляционными пирамидами, а вторая дверь была снабжена смотровым окошком с железной крышкой. Мне стало страшно. Я сдвинул крышку и заглянул. В комнате за дверью горел приглушённый свет, а на стоящей у стены кровати сидела Ревекка. Я не ошибся в своём предположении. К сожалению, не ошибся. Стекло в смотровом окошке было затемнённым – такой эффект обычно появляется, если с одной стороны оно наглухо затонировано. Я предположил, что могу видеть Ревекку, а она меня – нет. Тем не менее оконная крышка лязгнула при открывании, и Ревекка это услышала. Она медленно повернула голову к двери и посмотрела прямо на меня. Потом она плюнула на пол – не слюной, а скорее символически, выражая презрение. Мои руки тряслись. Даже с этой точки было видно, как она изменилась – располнела, даже можно сказать обрюзгла, волосы собраны в неаккуратный растрёпанный хвост. Было видно, что за собой она не ухаживает. Впрочем, это было целиком и полностью объяснимо. Она провела в заточении пятнадцать лет. Её комната, насколько можно было её рассмотреть, казалась обычной. В углу – отгороженный душ и санузел, тут же стол, стулья, кровать, полки с книгами, портативный компьютер (видимо, не подключённый к Сети), столик с зеркалом. Интересно, где Йохан держал её первые годы, когда ещё жил с родителями и не мог обустроить подвал? Видимо, в менее привлекательных условиях. Соседи в тот вечер слышали не низкий женский, а высокий мужской голос. Это он, Йохан, стоял в проулке и, видимо, попросил проходившую мимо Ревекку прикурить, Ревекка узнала его и подошла, а он оглушил её или просто уговорил пойти с ним – и оглушил позже. Но как, думал я, удивительно, невероятно он сыграл. Мы искали Ревекку много месяцев, опрашивали людей, шарились по помойкам в поисках улик – и ни разу он не сорвался, не подвёл, не ошибся. Ему бы в театр, подумал я. Я нашёл в связке Йохана ключ от комнаты и вставил его в скважину.