– Ладно, – сказала Клэр, сделав вид, что все в порядке, будто хваталась за спасательный жилет. – Неважно. Я хотела у тебя спросить про вчерашние денежные переводы. Займы у брокерской компании для отдела управления активами. Он молчал. – Четыре займа, – продолжала она, пытаясь расшевелить его память, но ответом снова было молчание. – Слушай, – сказала она, – вообще-то я сейчас не пытаюсь делать никаких выводов. Но когда случились восьмой, девятый, десятый, одиннадцатый займ в этом квартале, и ни один при этом не погашен… послушай, пожалуйста, я хочу сказать, что со стороны это выглядит как нарушение. – Клэр, эти переводы – обычное дело. Мы расширяем свою деятельность в Лондоне. – Но зачем? – Не уверен, что понял вопрос. – Везде идут сокращения, – сказала она. – Я слышала твой разговор с Энрико на прошлой неделе, ты говорил, что инвесторов становится меньше, а не больше. – Клэр, ты выглядишь уставшей. – Потому что я всю ночь думала об этом и не могла уснуть. – Клэр, дорогая, я знаю, что делаю. – Да я понимаю, я просто говорю, что сейчас все выглядит настолько… – Ты права. Настолько. – Он заморгал. – Папа. – Она не называла его так уже больше десяти лет. – Я больше не могу продолжать, – тихо проговорил он. – Я думал, что смогу покрыть убытки. – Покрыть убытки? Что ты имеешь в виду? 2. Почему Симоне уничтожала документы? Почему Алкайтис оставил свою секретаршу одну в конференц-зале с коробками, в которых лежали улики? Алкайтис притворился в показаниях, что не понял этих вопросов. Харви предположил, что Алкайтис, с его потрясающей способностью к самообману, наконец осознал неизбежность ареста, но надеялся выгородить своего ключевого инвестора Ленни Ксавье, который с самого начала распознал схему Понци и тем не менее продолжал вкладывать деньги. Возможно, Симоне уничтожала документы именно потому, что была всего лишь секретаршей, и Алкайтис не думал, что она поймет, с чем имеет дело. Он был умен, но страдал от синдрома, свойственного большим начальникам, которые начинают воспринимать секретарей как часть офисной обстановки – может быть, не шкаф, но нечто вроде того. Возможно, дело в том, что Симоне была новенькой не только для офиса, но и для мира вокруг – модная девушка, типичная представительница гламурной молодежи из центрального Нью-Йорка, – к тому же ей было всего двадцать три, и Алкайтис рассчитывал на ее наивность – будто она не увидит ничего подозрительного в просьбе задержаться и помочь боссу «освободить место в шкафах для документов». А может, уничтожение бумаг было скорее символическим жестом, и мы уже оказались по ту сторону границы, за которой не имело значения, кто там что увидел. Прошло какое-то время, и Алкайтис вернулся в конференц-зал B. Его манера поведения заметно изменилась с того момента, как Симоне в последний раз его видела. Неужели в его глазах были слезы? Он выглядел как человек на грани краха. – Симоне, – сказал он, – позвони, пожалуйста, моей жене. Скажи ей, что это срочно, мне нужно как можно быстрее с ней поговорить. – Хорошо, – ответила она, – сейчас. – И когда она подошла к столу, он уже вернулся в офис и плотно закрыл дверь. Она позвонила Винсент, передала сообщение и вернулась к шредеру в конференц-зал B. Симоне с удивлением увидела на пороге Харви с пиццей в руках. На часах было около половины восьмого. Она почувствовала запах пиццы еще до того, как он вошел. – Ну ничего себе! – бодро воскликнул он. – Ты все еще здесь. – Я думала, ты уже ушел. – Я задержался на совещании, – ответил он. – Потом решил пройтись и вернуться с пиццей. – Чтобы меня проконтролировать? – Чтобы тебе помочь. Ты уже столько часов тут торчишь, и тебе не платят сверхурочные, а это явная несправедливость, тем более через полчаса начинается вечеринка. – Он положил на стол коробку с пиццей. – Ты не проголодалась? На вечеринке должна быть еда, но закуски ведь не заменят нормальный ужин. Она и в самом деле проголодалась. Симоне провела на работе почти одиннадцать часов и смертельно устала; от сухого воздуха в высотке у нее горели глаза. Конференц-зал был в форме буквы Г, с двумя диванами в углу и лампой на столике между ними. Она выключила лампы дневного света и зажгла настольную лампу; комнату окутал куда более мягкий свет, и ей стало немного легче. Если когда-нибудь в будущем она сможет сама выбирать рабочие интерьеры, у нее в офисе однозначно не будет никаких ламп дневного света. Может, найти работу на открытом воздухе? Она не представляла, где, поскольку все ее навыки предполагали работу в закрытых помещениях, но сама мысль казалась привлекательной. – Ешь, сколько хочешь, – сказал Харви, – а потом можешь идти на вечеринку. Я останусь и закончу. – А ты не идешь? – Я предпочитаю приходить попозже. – Зачем мы уничтожаем все эти бумаги? – Симоне доедала первый кусок пиццы. Она была с ветчиной и приторно-сладким ананасом. – Совершенно разумный вопрос, – произнес Харви. Она не отводила от него глаз, но ему, казалось, больше нечего было сказать. Он вытер пальцы салфеткой, чуть помедлил и взял второй кусок. – Ты не ответишь? – Нет, – сказал он. – Уж не обижайся. – Ладно. – Пойду предложу пиццу остальным. – Он вышел из комнаты с двумя коробками пиццы, Симоне доела свой кусок и тоже вышла, взяв пальто и сумку в приемной. Странно, но после долгого утомительного дня, когда она только и мечтала уйти, сейчас, оказавшись на свободе, она захотела вернуться обратно. Она не сомневалась, что вот-вот что-то случится. Ей становилось все любопытнее, что за бомба замедленного действия заложена в офисе, ей хотелось быть свидетелем грядущего взрыва. 3. Когда на 18-м этаже все ушли на вечеринку, дверь офиса Алкайтиса по-прежнему оставалась закрытой. На 17-м мы уныло тянули время, за исключением Энрико – он ожидал посадки на рейс AeroMéxico в аэропорту имени Джона Кеннеди – и Оскара, который сидел в соседнем баре с телефоном и выбирал недвижимость в Астане. Харви просматривал файлы Ксавье в конференц-зале B. Рон пытался оттереть в ванной пятно от супа на галстуке. Джоэль листала «Фейсбук». Но в итоге мы все собрались в ресторане неподалеку и столпились вокруг шоколадного фондю. Если бы приглашенными были только мы, отдел управления активами, мы бы не стали устраивать новогоднюю вечеринку, во всяком случае, так мы потом утверждали, мы ведь не были настолько бессовестными, но мы представляли всего один продажный отдел компании, в остальном абсолютно честной и прозрачной, и на вечеринку пригласили много людей, весь отдел управления активами и брокерскую фирму, около ста человек с 18-го, которые даже не знали нас в лицо. Позже все мы вспоминали вечеринку по-разному – возможно, тому виной выпивка в баре, а может, воспоминания всегда искажаются, и у каждого остается в голове своя история. Когда пришел Алкайтис с женой, мы сплетничали и выпивали; все, кроме Рона, знали, что обречены, и пытались отвлечься банальными фразами про закуски на подносах и разглядыванием жен наших коллег, которые казались экзотическими залетными птицами хотя бы потому, что не ходили каждый день с нами в офис. У жены Рона Шейлы были большие глаза с вечно удивленным выражением, как у оленя. Муж Джоэль Гарет был медлительным, апатичным мужчиной в мешковатом костюме, а его лицо казалось до того невыразительным, что почти сливалось с фоном. («Он почти как черная дыра, – сказал Оскар Харви едва ли не с восхищением. – Мог бы стать отличным тайным агентом».) Жена Харви Элейн была хорошенькой женщиной, излучавшей недовольство; она ушла спустя сорок минут, сославшись на головную боль. А потом пришел Алкайтис вместе с Винсент, которая неизменно затмевала всех остальных жен. Они прибыли на два часа позже начала; Алкайтис, которому было за шестьдесят, и его жена, на вид не старше тридцати с небольшим, образец «трофейной жены», ослепительно красивая в своем синем платье. Можно было придумать массу безвкусных шуток, но никто не стал этого делать, разве что Оскар попытался: – Как думаете, она младше их разницы в возрасте? – Он выпил на два бокала больше остальных. – Чего? – переспросил Гарет. – Это авторская формула Оскара, – объяснила Джоэль. – Он считает, что отношения можно назвать ненормальными, если разница в возрасте больше, чем возраст того, кто младше. – Под глазами у нее были темные круги. – Допустим, ему шестьдесят три, – сказал Оскар, – а ей, например, двадцать семь… – Ох, давай не будем, – сказал Харви самым спокойным и дипломатичным тоном, на какой был способен. Его письменные показания растянулись на восемь страниц. – В любом случае, она вроде бы приятная, – сказал Оскар, почувствовав легкую вину. – Я с ней немного пообщался на барбекю прошлым летом. – Она всегда казалась мне какой-то жесткой, – встряла Джоэль, и Оскар распознал в этом личный эвфемизм Джоэль для слова «эскорт» и почасовой оплаты, что в общем-то было дикой идеей. Или нет? – Энрико нет, – сказал Оскар, явно надеясь сменить тему разговора. Отсутствие Энрико было одним из немногих воспоминаний, которое не оспаривал ни один из нас. В тот момент он летел в самолете на юг. Позже Рон рассказывал следователям, что Джонатан Алкайтис выглядел совершенно нормально: был доброжелательным, внимательно слушал, непринужденно общался с сотрудниками и работал на публику. Но Оскару запомнилось, как Алкайтис несколько минут сидел один в баре с опустошенным видом; Оскар говорил о «пустом выражении лица», но такое описание не совсем верно, скорее было похоже, что на Алкайтиса упала тень смерти, подумалось ему, словно тень смерти упала ему на лицо и отражалась в глазах. Некоторые из нас вспоминали, что Алкайтис рано ушел с вечеринки. «Мне кажется, они пробыли там не больше часа, – говорила Джоэль на первом допросе в ФБР. – Вечер выдался не самый веселый». Сама она тоже ушла довольно рано, как и Харви, сказав, что в офисе случился какой-то форс-мажор. Они поручились бы и за Оскара – в конце концов, шредеров было четыре штуки, – но Оскара нигде не могли найти. Он стоял у двери, когда уходили Джонатан с Винсент. Оскар видел, как вздрогнула Винсент, когда муж обнял ее за талию, и это зрелище показалось ему настолько интимным, что он не хотел никому о нем рассказывать, даже когда из него во второй или третий раз выпытывали подробности того злосчастного вечера. И разумеется, он никому не сказал, что выскользнул из зала вслед за ними, отчасти из любопытства и отчасти потому, что невыносимо хотел сбежать. Когда он вышел из лифта в лобби, Алкайтис с женой стояли на тротуаре. У обочины их ждала черная машина. Алкайтис открыл дверь для жены. Она покачала головой. Оскар тайком наблюдал за ними и мог слышать, о чем они говорят. Она отказалась садиться в машину. Алкайтис сказал с невыразимой усталостью в голосе: «Хотя бы позвони мне, когда доберешься, пожалуйста», но Винсент только рассмеялась в ответ. Она отвернулась от него и зашагала на север под холодным ветром. Алкайтис проводил ее взглядом, потом сел в машину и уехал. Оскар немного помедлил и пошел за Винсент. 4. Вернувшись в офис, Харви перетащил шредер и файлы Ксавье из конференц-зала в кабинет Алкайтиса. Раз уж Алкайтису он больше не понадобится, он мог насладиться его кабинетом хотя бы последние пару часов перед концом. Харви нравился кабинет Алкайтиса. В нем была мебель из темного дерева и дорогие предметы интерьера, мягкий ковер и роскошные светильники. Комната сияла, как оазис, луч теплого света посреди хаоса, а к половине десятого Джоэль затащила наверх шредер и несколько коробок с папками и присоединилась к нему. Харви сел за стол, Джоэль уселась на диван, и вдвоем они продолжили уничтожать улики. В этом занятии даже было что-то приятное. – Что ты сказала мужу? – спросил Харви, прервав молчание. Он уже обменялся со своей женой несколькими предельно лаконичными сообщениями. – В смысле почему я осталась допоздна? Срочное задание на работе. – Джоэль плакала в тот день, но сейчас казалась отстраненной, почти как в полусне. Харви подумал: наверное, выпила что-нибудь от нервов. – Звучит довольно абстрактно, – заметил он. Харви методично опускал документы в шредер, но сидел в такой позе, что Джоэль не могла видеть, как он прятал каждую третью или четвертую страницу. Он решил сохранить самые компрометирующие страницы, потому что его поразила мысль столь же ужасающая, сколь и абсолютно иррациональная: что, если он признается в преступлении, но ему никто не поверит? Что, если подумают, будто он спятил? – Что ты имеешь в виду? – спросила Джоэль. – Что это довольно расплывчатое оправдание. – Но ведь именно так попадают в ловушку, когда придумывают оправдания, – возразила Джоэль. – Начинают нервничать и сочинять лишние подробности, и все понимают, что это вранье. – Сохраняла ли Джоэль документы, как и он? Харви не мог сказать наверняка. Иногда она останавливалась и рассматривала некоторые бумаги, но вроде бы опускала в шредер все подряд, если только не оставила отдельные важные файлы на 17-м. – Муж все равно никогда меня особо не расспрашивает, – добавила Джоэль. Харви пришел к выводу, что муж Джоэль, скорее всего, ей изменяет, но решил промолчать. Он ловко перетасовывал бумаги, выхватывал одним взглядом самые изобличающие документы и незаметно опускал их вместо шредера в мешок для мусора за столом Алкайтиса. – А вот моя жена захочет меня расспросить, – сказал он после паузы. – Когда я вернусь домой, она спросит: «Что за срочное дело, из-за которого ты остался в офисе после вечеринки?» – Он умолк и стал возиться со шредером, в котором застряла бумага. – Хочешь выпить? – У Алкайтиса в офисе есть алкоголь? – Есть, – ответил Харви, с трудом поднявшись со стула. У него заболели колени. На рабочем месте Алкайтиса было множество потайных шкафчиков и полок, поэтому Харви не сразу отыскал скотч. Харви налил бокал Джоэль, а себе взял кофейную кружку. Она была непрозрачной и тем самым давала ему преимущество. Джоэль не видела, что Харви налил себе совсем мало, поэтому он мог оставаться более или менее трезвым и спасать свидетельства их преступлений.