(«Но проблема в том, – рассказывала Тиффани Джонатану, – что, когда заказываешь украшения в интернете, непонятно, насколько они массивные»). – Ты с ней больше не работаешь? – Нет, потому что она полная идиотка. В общем, эта девушка, Анника, когда я с ней познакомился, ей было девятнадцать. Она была просто нереально красивая, понимаешь? Прямо нереально красивая. Не сказать, что дико талантливая, но вполне ничего. Отличная фигура. Голос более или менее, но знаешь что? Над голосом можно поработать. Она пишет стихи, и тексты у нее неплохие. Она играет на скрипке, и, хотя этот инструмент на фиг никому не сдался в поп-музыке, у нее хотя бы есть музыкальные навыки. И вот мы начинаем с ней работать, готовим альбом, строим планы, как ее лучше продвигать, как подать для публики. Я уже говорил, она красивая, но еще в ней есть изюминка, довольно редкое качество, когда девушка очень секси, но не выглядит вульгарно, понимаешь? Когда она не выставляет все напоказ, а в ней остается какая-то тайна. – Тайна? – То есть она немного отстраненная, но не как Снежная королева, а скорее – даже не знаю – отстраненная в интеллектуальном смысле – есть типаж девушек, которым такая манера очень идет. – Его взгляд быстро скользнул по груди Винсент. – В общем, у нас процесс в самом разгаре, мы собираем группу подтанцовки, ищем хореографа, а она к нам приходит и говорит: «Я хочу уйти». Мы такие: «Что, прости?» Мы в полном шоке, и я, и мои партнеры. Мы взяли ее в этот проект. Мы оплачивали ей уроки вокала, уроки гитары, платили композиторам, личному репетитору. Любой музыкант, да любой артист убил бы за возможности, которые у нее были. Мы ей все это высказали, а она: да, мол, я понимаю, я ценю то, что вы для меня сделали, но вы мешаете развиваться моей творческой личности. – Ленни замолчал и сделал глоток вина. – Умора, правда? Винсент улыбнулась, не зная наверняка, что именно должно показаться ей уморительным. («О, это? Я думаю, это топаз, – говорила тем временем Тиффани Джонатану. – А вокруг него маленькие бриллиантики».) – Мы ей говорим: «Что-что? Твоей творческой личности? Тебе девятнадцать. У тебя пока еще толком нет личности». Ну ладно, допустим, как личность она сформировалась, как человек, но творческая личность? Это же полная херня. Она еще маленькая девочка. – И что было потом? – Как я сказал, она вернулась в Канаду. Я однажды решил почитать про нее в интернете, и знаешь, чем она занималась? Ездила в туры по Канаде, выступала в малюсеньких клубах и на музыкальных фестивалях в захолустных городках. Понимаешь, к чему я веду? Не заметила возможность. Возьмем, к примеру, меня, когда я познакомился с твоим мужем. Я понял, как работает его фонд. Я увидел ввозможность, и я ее не упустил. – Ленни, – вмешался Джонатан, оборвав Тиффани на полуслове, – давай не будем утомлять наших прекрасных дам разговорами про инвестиции. – Я просто хочу заметить, что мои инвестиции принесли мне больше прибыли, чем я мог мечтать. – Ленни поднял бокал. – В общем, вот что. Анника. Все отлично, и знаешь, почему? Я умею предсказывать будущее. – Он улыбнулся и постучал пальцем по лбу. – Она ко мне еще вернется. – Не сомневаюсь, – сказала Винсент. Она заметила – и это показалось ей странным, – что Джонатан очень внимательно следил за ее разговором с Ленни, пускай и не отводил глаз от Тиффани и кивал головой. Казалось, Джонатан хотел что-то скрыть от Ленни. – Какой бы год ни шел на дворе, рано или поздно, зуб даю, она снова объявится. – Без всяких сомнений. Скорее бы этот вечер закончился. Лицо Винсент помрачнело от усталости. – Она такая скажет: эй, привет, помнишь меня, у нас с тобой был проект, а я ей: да, мы кое-что собирались сделать вместе, мы с тобой, но это в прошлом. Это было пять лет назад или шесть лет назад, а сейчас тебе уже не девятнадцать. В памяти Винсент остался смутный образ Анники, и с тех пор она не раз к нему возвращалась. Ей было любопытно, где она сейчас, счастлива ли, жалеет ли о том, что ушла, или воспоминания о прошлом сделали ее сильнее. Нужна недюжинная смелость, чтобы уйти от своего покровителя. У бассейна – Расскажи о своем родном городе, – попросила Мирелла, когда уже близился конец. Эпоха царства денег на тот момент длилась чуть меньше трех лет. Последним летом, за полгода до конца, Файзаль поехал на несколько дней домой в Эр-Рияд – навестить отца, у которого диагностировали рак, и в то время Мирелла завела привычку почти ежедневно приезжать в Гринвич. Винсент и Мирелла неспешно проводили время, купались или лежали в тени у бассейна, изнуренные жарой, пока телохранитель Миреллы читал газету или сидел на стуле вне зоны слышимости, уставившись в телефон. – Я выросла в доме посреди дороги, которая оканчивается двумя тупиками, – сказала Винсент. – Вот и все, что можно рассказать об этом месте. – Перестань снимать, ладно? Камера мне действует на нервы. – Я не снимаю тебя, я просто снимаю деревья там, вдалеке. – Хорошо, но это же обыкновенные деревья. Они не делают ничего интересного. – Справедливо, – сказала Винсент, улыбнулась и убрала камеру, хотя ей мучительно не хотелось останавливать запись на отметке «3 минуты 27 секунд». Она осознавала, что привычка снимать видео длиной ровно в пять минут была чем-то вроде недиагностированного обсессивно-компульсивного расстройства, но никогда не воспринимала его всерьез. – Как у дороги может быть два тупика? – Если до нее можно добраться только на лодке или гидросамолете. Представь себе ряд домов в бухте. Вокруг только лес, вода и больше ничего. – У тебя была лодка? – У некоторых была своя лодка. Но у нас ее не было. По утрам, чтобы добраться до школы, я садилась на почтовую лодку, с другой стороны на пристани нас ждал автобус, и мы ехали до ближайшего города. У нас появился телевизор, только когда мне исполнилось тринадцать. – У вас не было телевизора? – Мирелла посмотрела на нее так, будто она только что ей сообщила, что прилетела с Марса. – Не было сигнала. – А если бы ты включила телевизор, что бы он показывал? – Просто помехи, – сказала Винсент. – На каждом канале? (Картина в памяти: ей тринадцать, ее отстранили от занятий в школе после случая с граффити, она сидит у окна на кухне с книгой и вдруг видит, как папа выходит из водного такси и поднимается на холм с громоздкой коробкой в руках. «Посмотри, что бабушка для нас купила, – сказал он ей. – Мне позвонили из магазина электроники в Порт-Харди и попросили забрать заказ». Бабушка Каролина тем утром уехала, чтобы на пару дней вернуться к своим делам, но, как выяснилось, оставила подарок на прощание. Телевизор! За пару месяцев до того в Грейс-Харбор установили телебашню, прямо над бухтой, а это означало, что впервые в истории в Кайетт появился сигнал. Мама ни за что бы не разрешила смотреть телевизор, но от нее уже ничего не зависело, потому что она пропала три недели назад. Винсент с отцом переключали каналы с помехами, пока она не наткнулась на беседующих в студии женщин с американским акцентом: одна была длинноволосой брюнеткой в очках, другая – платиновой блондинкой в обтягивающем наряде. «Радио Цинциннати, – сказал папа. – Я смотрел это шоу в восьмидесятых». Одна из женщин сказала что-то смешное, и папа засмеялся – впервые за последние три недели. Где этот Цинциннати? Город на экране телевизора мягко светился, как волосы актрисы-блондинки. Позже Винсент достала с полки наверху географический атлас и нашла этот город – точку в середине ближайшей к югу страны. Она стала искать статью о юго-западе Британской Колумбии, но, само собой, Кайетт был слишком крохотным, чтобы его отразили на карте.) Мирелла рассказала, что жила в дуплексе в пригороде Кливленда, где стояла еще куча точно таких же дуплексов, с одной стороны было кукурузное поле, а с другой стороны – автомагистраль. Ее мать работала на двух работах, а отец отбывал срок в тюрьме. Мирелла с сестрой каждый день часами сидели одни дома и смотрели телевизор; они высаживались из школьного автобуса, шли домой от остановки, закрывали за собой дверь, и больше выходить им не разрешалось. Они разогревали себе на обед полуфабрикаты и через раз делали домашние задания. – На самом деле все было не так уж плохо, – сказала она. – Мне, в общем-то, повезло. Со мной не случилось ничего ужасного. Просто было скучно. А ты росла в полной семье? – Мама утонула, когда мне было тринадцать. – Винсент была признательна Мирелле за то, что она ограничилась кивком. Возможно, теперь ей суждено заводить дружбу только с теми, кто вырос, по крайней мере, без одного родителя. – Мой папа работал озеленителем и в течение учебного года неделями пропадал в поселке далеко от дома, поэтому я переехала к тете в Ванкувер. Разговор перешел от их детства к другим темам, что вполне устраивало Винсент. Все, что касалось Кайетт, было либо невозможно облечь в слова, либо тяжело вспоминать, а говорить о жизни после Кайетт было неинтересно или неловко. Мирелла рассказала о знакомстве с Файзалем. Она пыталась стать моделью, но не слишком преуспела. Агент объяснил ей, что она красива, но ее красота чересчур «обыкновенная». Лицо Миреллы было прелестно, но не отличалось ничем необычным, а в тот период в модельном бизнесе было мало «просто быть красивой», сказали ей. Нужно было еще и обладать некой странностью. У востребованных моделей того времени были необычно широко расставленные глаза, или непримечательные в целом лица, но с чертами, которые немедленно бросались в глаза, или оттопыренные уши, похожие на ручки у чашек. После знакомства с Файзалем Мирелла решила попробовать себя в киноиндустрии, раз уж не задалась модельная карьера, но и в ней не добилась успеха. У нее были способности, но их не хватало для того, чтобы выделиться на фоне толпы других красивых и умеренно талантливых женщин. В тот вечер, когда Мирелла встретила Файзаля, она была на вечеринке в дорогом платье, которое одолжила у соседки, – прошло всего несколько часов после ее разговора с помощником своего агента. Агент перестал отвечать на ее звонки, а его помощник, когда-то и сам мечтавший стать актером, осторожно сообщил Мирелле, что ей в очередной раз отказали в роли. До чего утомительно получать бесконечные отказы. Мирелла стояла у окна, глядя на панораму центрального Лос-Анджелеса, когда поняла, что слишком устала от такой жизни. Она думала о том, что, возможно, стоит наконец заняться образованием, выучиться и найти хорошую работу по профессии, но ее сестра закончила университет и теперь задыхалась под грузом студенческих займов, и Мирелла сомневалась, стоит ли оно того. Она стояла там, пытаясь представить, что с ней будет дальше, как вдруг рядом возник Файзаль, элегантно одетый и с двумя бокалами вина в руках, и она подумала: «Почему бы и нет?» – Мы тоже познакомились за выпивкой, – сказала Винсент, – только я работала барменом. Мирелла улыбнулась. – Я не удивлена. Коктейли у тебя получаются отличные. – Спасибо. Тогда было странное время. Как раз умер отец. Глаза Миреллы округлились. Потерять одного из родителей было для нее в порядке вещей, но обоих сразу – это уже другое дело. – Я вернулась в родной город, чтобы прийти в себя, а в отеле поблизости была открыта вакансия, поэтому я решила какое-то время пожить там. – Что с ним случилось? – Сердечный приступ. – Сочувствую. – Спасибо. – Винсент не любила думать о родителях. – Тот самый отель, которым владеет Джонатан? Помню, он рассказывал. – Да, именно. Мне казалось, что жизнь станет проще, но уже через месяц я поняла, что совершила ошибку. Моя лучшая подруга тоже там работала, потом через пару месяцев объявился брат и устроился туда же; в общем, стало как-то неуютно жить в одном месте с людьми, которых я знаю чуть ли не с рождения. – Не знала, что у тебя есть брат. – Мы с ним очень мало общались, – сказала Винсент. – Я уже несколько лет его не видела. – Так ты все бросила и поехала бог знает куда из-за того, что вместе с тобой работал брат? – Нет, я… произошел один странный случай. В лобби была стеклянная стена с видом на воду. Я работала в ночную смену, в лобби сидел гость, мужчина с бессонницей, он то ли читал, то ли работал, и вдруг я слышу, как он издает странный звук и подскакивает в кресле. Я оглянулась и увидела, что кто-то оставил жуткую надпись на стекле снаружи. – Что именно? – Что было написано? «Почему бы тебе не поесть битого стекла?» – Жуть, – сказала Мирелла. – Да уж. А буквально через минуту мой брат Пол вернулся с обеденного перерыва, и было настолько очевидно, что это сделал он, – у него был такой предательский вид, он даже не мог смотреть мне в глаза… – Но зачем?..