Но вопреки его обещаниям, ничего с Волькиной бородой не произошло. — Что же ты мешкаешь? — спросил Волька. — А ещё хвастал! — Я не хвастал, о прекраснейший из учащихся шестого класса «Б». Я, к счастью, вовремя передумал. Если у тебя не станет бороды, тебя выгонят из любезного твоему сердцу кино. Как вскоре выяснилось, старик слукавил. Но Волька этого ещё не знал. Он сказал: — Ничего, отсюда уже не выгонят. Хоттабыч сделал вид, будто не слышал этих слов. Волька повторил, и Хоттабыч снова прикинулся глухим. Тогда Волька повысил голос: — Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб! — Слушаю, о юный мой повелитель, — покорно ответствовал старик. — Нельзя ли потише? — сказал кто-то из соседей. Волька продолжал шёпотом, нагнувшись к самому уху печально поникшего Хоттабыча: — Сделай так, чтобы немедленно не стало у меня этой глупой бороды. — Нисколько она не глупая! — прошептал в ответ старик. — Это в высшей степени почтенная и благообразная борода. — Сию же секунду! Слышишь, сию же секунду! — Слушаю и повинуюсь, — снова промолвил Хоттабыч и что-то зашептал, сосредоточенно прищёлкивая пальцами. Растительность на Волькином лице оставалась без изменения. — Ну? — сказал Волька нетерпеливо. — Ещё один миг, о благословеннейший Волька ибн Алёша… — отозвался старик, продолжая нервно шептать и щёлкать. Но борода и не думала исчезать с Волькиного лица. — Посмотри, посмотри, кто там сидит в девятом ряду! — прошептал вдруг Волька, забыв на время о своей беде. В девятом ряду сидели два человека, ничем, по мнению Хоттабыча, не примечательные. — Это совершенно чудесные актёры! — с жаром объяснил Волька и назвал две фамилии, известные любому нашему читателю. Хоттабычу они, конечно, ничего не говорили. — Ты хочешь сказать, что они лицедеи? — снисходительно улыбнулся старик. — Они пляшут на канате? — Они играют в кино! Это известнейшие киноактёры, вот кто они! — Так почему же они не играют? Почему они сидят сложа руки? — с осуждением осведомился Хоттабыч. — Это, видно, очень нерадивые лицедеи, и мне больно, что ты их столь необдуманно хвалишь, о кино моего сердца. — Что ты! — рассмеялся Волька. — Киноактёры никогда не играют в кинотеатрах. Киноактёры играют в киностудиях. — Значит, мы сейчас будем лицезреть игру не киноактёров, а каких-нибудь других лицедеев? — Нет, именно киноактёров. Понимаешь, они играют в киностудиях, а мы смотрим их игру в кинотеатрах. По-моему, это понятно любому младенцу. — Ты болтаешь, прости меня, что-то несуразное, — с осуждением сказал Хоттабыч. — Но я не сержусь на тебя, ибо не усматриваю в твоих словах преднамеренного желания подшутить над твоим покорнейшим слугой. Это на тебя, видимо, влияет жара, царящая в этом помещении. Увы, я не вижу ни одного окна, которое можно было бы растворить, чтобы освежить воздух. Волька понял, что за те несколько минут, которые остались до начала сеанса, ему никак не растолковать старику, в чём сущность работы киноактёров, и решил отложить объяснения на потом. Тем более, что он вспомнил об обрушившейся на него напасти. — Хоттабыч, миленький, ну что тебе стоит, ну постарайся поскорее! Старик тяжело вздохнул, вырвал из своей бороды один волос, другой, третий, затем в сердцах выдернул из неё сразу целый клок и стал с ожесточением рвать их на мелкие части, что-то сосредоточенно приговаривая и не спуская глаз с Вольки. Растительность на пышущей здоровьем физиономии его юного друга не только не исчезла — она даже не шелохнулась. Тогда Хоттабыч принялся щёлкать пальцами в самых различных сочетаниях: то отдельными пальцами, то всей пятернёй правой руки, то левой, то сразу пальцами обеих рук, то раз пальцами правой руки и два раза левой, то наоборот. Но всё было напрасно. И тогда Хоттабыч вдруг принялся с треском раздирать свои одежды. — Ты что, с ума сошёл? — испугался Волька. — Что это ты делаешь? — О горе мне! — прошептал в ответ Хоттабыч и стал царапать себе лицо. — О горе мне!.. Тысячелетия, проведённые в проклятом сосуде, увы, дали себя знать! Отсутствие практики губительно отразилось па моей специальности… Прости меня, о юный мой спаситель, но я ничего не могу поделать с твоей бородой!.. О горе, горе мне, бедному джинну Гассану Абдуррахману ибн Хоттабу!.. — Что ты там такое шепчешь? — спросил Волька. — Шепчи отчётливей. Я ничего не могу разобрать. И Хоттабыч отвечал ему, тщательно раздирая на себе одежды: — О драгоценнейший из отроков, о приятнейший из приятных, не обрушивай на меня свой справедливый гнев!.. Я не могу избавить тебя от бороды!.. Я позабыл, как это делается!.. — Имейте совесть, граждане! — зашипели на них соседи. — Успеете наговориться дома. Ведь вы мешаете!.. Неужели обращаться к билетёру? — Позор на мою старую голову! — еле слышно заскулил теперь Хоттабыч. — Забыть такое простое волшебство! И кто забыл? Я, Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, могущественный из джиннов, я, тот самый Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, с которым двадцать лет ничего не мог поделать сам Сулейман ибн Дауд, мир с ними обоими!.. — Не хнычь! — прошептал Волька, не скрывая своего презрения. — Скажи по-человечески, надолго ты меня наградил этой бородой? — О нет, успокойся, мой добрый повелитель! — отвечал старик. — К счастью, я околдовал тебя малым колдовством. Завтра к этому времени лицо у тебя снова станет гладким, как у новорождённого… А может быть, мне ещё раньше удастся припомнить, как расколдовывается малое колдовство… Как раз к этому времени на экране кончились многочисленные надписи, которыми обычно начинается всякая картина, потом на нём появились, задвигались и заговорили люди. Хоттабыч самодовольно шепнул Вольке: — Ну, это я всё понимаю. Это очень просто. Все эти люди пришли сюда сквозь стену. Это я тоже умею. — Ничего ты не понимаешь! — улыбнулся Волька невежеству старика. — Кино, если хочешь знать, построено по принципу… Из передних и задних рядов зашикали, и Волькины объяснения прервались на полуслове. С минуту Хоттабыч сидел как зачарованный. Потом он стал возбуждённо ёрзать, то и дело оборачиваясь назад, где в девятом ряду, как помнят наши читатели, сидели два киноактёра, и он проделал это несколько раз, пока окончательно не убедился, что они одновременно сидят позади него, чинно сложив руки на груди, и несутся верхом на быстрых лошадях там, впереди, на единственной освещённой стене этого загадочного помещения. Побледневший, с испуганно приподнятыми бровями, старик шепнул Вольке: — Посмотри назад, о бесстрашный Волька ибн Алёша! — Ну да, — сказал Волька, — это киноактёры. Они играют в этой картине главные роли и пришли посмотреть, нравится ли нам, зрителям, их игра. — Мне не нравится! — быстро сообщил Хоттабыч. Мне не нравится, когда люди раздваиваются. Даже я не умею в одно и то же время сидеть сложа руки на стуле и скакать на стремительной, ветру подобной лошади. Это даже Сулейман ибн Дауд — мир с ними обоими! — не умел делать. И мне поэтому страшно. — Всё в порядке, — покровительственно усмехнулся Волька. — Посмотри на остальных зрителей. Видишь, никто не боится. Потом я тебе объясню, в чём дело. Вдруг могучий паровозный гудок прорезал тишину. Хоттабыч схватил Вольку за руку. — О царственный Волька! — прошептал он, обливаясь холодным потом. — Я узнаю этот голос. Это голос царя джиннов Джирджиса!.. Бежим, пока не поздно! — Ну что за чушь! Сиди спокойно!.. Ничто нам не угрожает. — Слушаю и повинуюсь, — покорно пролепетал Хоттабыч, продолжая дрожать. Но ровно через секунду, когда на экране помчался прямо на зрителей громко гудящий паровоз, пронзительный крик ужаса раздался в зрительном зале. — Бежим!.. Бежим!.. — вопил не своим голосом Хоттабыч, улепётывая из зала. Уже у самого выхода он вспомнил о Вольке, в несколько прыжков вернулся за ним, схватил за локоть и потащил к дверям: — Бежим, о Волька ибн Алёша! Бежим, пока не поздно!.. — Граждане… — начал билетёр, преграждая им дорогу. Но сразу вслед за этим он вдруг совершил в воздухе красивую, очень длинную дугу и очутился на эстраде, перед самым экраном… — Чего ты кричал? Чего ты развёл эту дикую панику? — сердито спросил уже на улице Волька у Хоттабыча. И тот ответил: — Как же мне было не кричать, когда над тобой нависла страшнейшая из возможных опасностей! Прямо на нас нёсся, изрыгая огонь и смерть, великий шайтан Джирджис ибн Реджмус, внук тётки Икриша! — Какой там Джирджис! Какая тётка? Самый обычный паровоз! — Не собирается ли мой юный повелитель учить старого джина Гассан Абдуррахмана ибн Хоттаба, что такое шайтан? — язвительно осведомился Хоттабыч. И Волька понял: объяснять ему, что такое кино и что такое паровоз, — дело не пяти минут и даже не часа.