На сером пластике стола перекатывалась и дрожала вода. Я машинально потянулась за тряпкой, но, взглянув на тётю Клаву, убрала руку. У меня эмоции порой зашкаливают — я могу плакать и смеяться одновременно. Только что мне хотелось зарыться в землю, а теперь, взглянув на лужу воды на столе, я простодушно выпалила: — Ворожите, Клавдия Егоровна? Тетя Клава, склонив голову набок, всматривалась в лужу. — Начнём с того, что до нас жили люди, и после нас будут жить, и это не я придумала… Она в сиянии — ты посмотри на её волосы!.. И мне показалось: я увидела в воде Марину — всего-то на пару секунд!.. Я сморгнула, и в этот миг к нам в проводницкую зашёл какой-то жуткий панк. — Э-э-э-э-э… Больше он ничего не сказал, уставившись на нас; состав тряхнуло, и вся лужа со стола утекла на пол. Мы переглянулись, и панк понимающе осведомился: — Я насчёт чая, но, если вы заняты, я попозже зайду. — И попятился в дверь. На часах была половина третьего ночи. Мы снова переглянулись, и тётя Клава сказала, удивившись: — Он же не из нашего вагона!.. Чего это он бродит-то?.. — И выскочила из купе. Я взяла веник и стала подметать, вода-то была уже разлита. — Ваши фокусы — вот у меня где! — в сердцах сказала я вошедшей Пушистой. У той затряслись губы, но она довольно спокойно ответила мне: — На нашей дороге есть пара мест, где можно узнать будущее, и даже изменить его… Я отбросила веник. — Колдуны, что ли? — Меня не тронул этот вздор. — Да идите вы! — сказала я спасительную фразу и перекрестилась. — Как хочешь, — махнула рукой Пушистая. — А вы туда заглядывали? — поддразнила я. — Я? А что? Я… — нехотя ответила тётя Клава. — Ты маешься, а не я… — А откуда вы про это знаете? — я всё-таки спросила, хотя не очень-то верила. — Помнишь, у меня сын пропал? — спросила тётя Клава. Я с трудом вспомнила, как давно она на полгода уезжала в Чечню. А перед этим ей пришло уведомление из Ростова, где опознали похожего на её Марата солдатика. — Помню. — На нашем пути примерно тысяча станций… Вот в Новопесчанске — радиация, а на Мосту — проходит грань… Она так и сказала: «Проходит грань…» и замолчала. Я спросила: — Как вы узнали-то… про станцию Мост? — Я сама не понимаю, — поморщилась тётя Клава. — Хотя я могу угадать, например, что-то… Просто, скажу и угадаю. Хочешь, тебе что-нибудь наворожу? — Марина останется жива? — выпалила я. Тётя Клава закрыла глаза и молча пошевелила губами: — Не знаю, — через секунду ответила она. — Там, — она кивнула на чёрное небо в окне, — ещё не решили… — Ну, вот! Не знаете… И про Мост также угадали? — Свет… Я ехала в Ростов на опознание и заснула — проспала… и мне приснился сынок, просил узнать у цыганок про него… Я проснулась и подумала: у каких ещё цыганок? Искать их, что ли… И вдруг вспомнила: в тот год в нашем вагоне часто ездили две старые цыганки, не «дай, погадаю», а такие, — тётя Клава прищурилась, подыскивая сравнение, — артистки… Барыни… — И что? — Я вдруг вспомнила их. — Я просто не поехала в Ростов, вернулась, вышла на работу и дождалась тех двух цыганок, когда они снова поедут. — И вы у них спросили? — поторопила я. — Нет, я пошла вслед за ними… Сын назвал их… топотушками. Я вдруг вспомнила Длинного Колю. — Кем-кем? Тётя Клава проигнорировала мой вопрос. В окне пролетали чёрные, неосвещаемые пространства и мне вдруг стало почти уютно в стальной шкатулке вагона, в котором я проработала половину жизни. Через несколько минут машинист затормозил у маленькой станции Бор, и я тоже вышла, помогая сойти двум ветхим пассажиркам. Никто не вошёл на два освободившиеся места, и мы снова уселись в купе. — Давай, спать? — зевнув, предложила Клавдия Егоровна. — Давайте, — кивнула я, не решаясь начать разговор о возвращении её Марата. Я легла, а тётя Клава взяла Маринкину чашку, налила в неё воды и поставила на стол рядом со мной. — Вода, хлеб, сахар и соль сохраняют информацию… — Тётя Клава подождала, пока я отхлебну, и добавила: — Может, Маринка тебе что-то скажет во сне? — предположила она. Мне приснились одни лишь звёзды. Они пролетали мимо, задевали и царапали меня прямо по носу. Я проснулась и с ужасом обнаружила кошку Ночку, которая устраивалась спать у меня на подушке. Я про неё совсем забыла и со сна, не разобравшись, отшвырнула её. Кошка удивлённо взглянула и молнией юркнула в приоткрытую дверь. Я встала и, согнувшись, пошла за ней. Когда я вернулась, прижимая к себе обиженную кошку, тётя Клава похрапывала, укутавшись сразу в три одеяла. Мне больше ничего не оставалось, как тоже постараться заснуть… — Ну, что? — под утро спросила меня Пушистая. — Ничего? Странно… Я снова на очередной станции побежала к вокзалу и набрала код и номер. Гудки… гудки… гудки… — Она умирает, — после долгого молчания ответили мне и бросили трубку. Был день без солнца, как и все дни, пока ты болела, Марин… Я не поверила. — Этого не может быть! — всхлипнула я. — Что с тобой случилось в ту ночь? Кто пытался тебя убить? — Света! — крикнул кто-то. — Быстрей!.. Опоздаешь… Я добежала до нашего вагона, и Пушистая втянула меня внутрь. Что было потом? Пелена. Марина, мы были лишь на полпути к Адлеру, и что-то сделать, даже просто посидеть рядом, держа твою руку, — я не могла. И мне стало так больно внутри! У меня снова невыносимо заболело сердце, и я заплакала. Я — здесь, а ты умирала там — на пятом этаже горбольницы… Зачем мы привыкаем к кому-то?.. Зачем наши души становятся близкими?.. Неужели, чтобы оплакивать тех, кто уходит раньше нас? Мы сели в купе, и тётя Клава, посмотрев на воду, сказала: — Она умрёт… Кошка Ночка вскочила и помчалась к выходу, но, помяукав у закрытой двери, забилась под титан… Я вышла забирать билеты и делать обычную работу, отвечала на какие-то вопросы, а в голове сверлило — как же мне помочь тебе? Всё человечество так истово молится каждый день, моя молитва, скорее всего, затеряется в чужих слезах и воплях о помощи. Вечер. Поезд простучал половину пути. Через час город Борисов, перед ним — станция Мост. Мимо по вагону, подняв хвост, прошла кошка в белых чулках. Я удивилась — кошка в чулках! — Ночка! — позвала кошку тётя Клава. — А сколько таких станций Мост? — спросила я. — Всего три, — ответила она, вглядываясь в темноту позади меня. — А где? — Откуда я знаю? — съязвила Пушистая. — Ну, ты сойдёшь? — Да! — решила я. — Я обязательно сойду… А куда мне идти? Что мне делать там? Тётя Клава сидела напротив и молчала. Её необъятная грудь колыхалась, как море. — Иди за женщинами, которые сойдут там, — сказала она. — Ты хоть слышишь меня? Света!!! Я вздрогнула, мой голос прозвучал, как сквозь вату. — И что там? Что?! Говорите…