Она послушалась. На тюбике, правда, было написано не «женский гламур», а «Вишневый гламур». Армануш от души намазалась помадой, тут же промокнула рот салфеткой и почти все стерла. Именно в этот миг позвонили в дверь. Семь тридцать два. Пунктуальность оказалась-таки одной из добродетелей Мэтта Хэссинджера. Минуту спустя Армануш улыбалась юноше, который стоял на пороге опрятно одетый, заметно взволнованный и несколько растерянный. Он был на три года моложе, ничтожная мелочь, о чем Армануш не сочла нужным распространяться, но что сейчас было очевидно при первом взгляде на его лицо. То ли Мэтт как-то странно причесал коротко стриженные волосы, то ли напялил одежду, которую обычно не носил, темно-коричневый замшевый пиджак и медового цвета брюки, но выглядел он как подросток во взрослой одежде. В левой руке у него был огромный букет алых тюльпанов. С улыбкой юноша переступил порог и вдруг оцепенел, заметив собравшуюся на заднем плане публику. За спиной Армануш выстроилось все семейство Чахмахчян. – Проходите, молодой человек, – сказала тетушка Варсениг. Она старалась говорить самым доброжелательным тоном, который по странному совпадению был также самым устрашающим. Мэтт обменялся рукопожатиями со всеми членами семьи, чувствуя на себе их испытующие взгляды. Он совсем потерялся и весь покрылся испариной. Кто-то забрал цветы, кто-то взял его пиджак. Без пиджака Мэтт имел вид ощипанного павлина. Он проскользнул в гостиную и пристроился на первом попавшемся стуле. Чахмахчяны расселись рядом тесным полукругом. Они перебросились парой слов о погоде, потом перешли к учебе Мэтта (он учился на юриста, что могло быть истолковано и за него, и против), обсудили его семью (он был единственным ребенком, что также могло быть истолковано и за него, и против), родителей (они были юристы, и это тоже могло быть истолковано и за него, и против), выяснили, много ли Мэтт знает об армянах и Армении (оказалось, что знает немного, и это говорило против него, но жаждал узнать побольше, что говорило за него), снова перешли на погоду, а потом погрузились в неловкое молчание. Минут пять они так и сидели, никто не проронил ни слова, будто у них что-то застряло в глотке, но при этом они просто сияли. Беседа грозила зайти в удручающий безвыходный тупик, но снова заиграл «Танец Феи Драже». Армануш посмотрела на экран – номер скрыт, выключила звук, однако телефон продолжал вибрировать. Она подняла брови и скривила губы, эта гримаска предназначалась Мэтту и означала: ерунда, не обращай внимания. Но ни он, ни окружающие этого не поняли. В семь сорок пять Армануш Чахмахчян и Мэтт Хэссинджер наконец выбрались из дома, и «сузуки-верона» карминного цвета помчала их к ресторану «Косое окно», о котором Мэтт много слышал и полагал, что это милое романтичное место. – Надеюсь, тебе понравится азиатский фьюжн с легким карибским оттенком. – Mэтт хохотнул, его позабавили собственные слова. – У этого места прекрасные отзывы. «Прекрасные отзывы» не были в глазах Армануш показателем высокого качества, главным образом потому, что она всегда остерегалась получавших высшие отзывы бестселлеров. И все же она не возражала, надеясь, что в итоге ее скепсис окажется неоправданным. А вышло все совсем иначе, чем предполагал Мэтт. Место, где собирались городские интеллектуалы и богема, «Косое окно» уж точно не было милым, романтичным рестораном. Это был выпендрежный ангар с высоченными потолками, подвесными светильниками в стиле ар-деко и мерцавшими на стенах образцами современного абстрактного искусства. С ног до головы одетые в черное официанты суетились, как колония обнаруживших груду сахарного песка муравьев. Они подавали искусно сервированные блюда с полным сознанием того, что скоро вас сменит другой посетитель, который, возможно, щедрее даст на чай. Что касается меню, то оно находилось за пределами человеческого понимания. Но это было полбеды. Маловразумительному содержанию соответствовала и форма: каждое блюдо было скомпоновано и украшено особым образом, как бы намекая на какую-нибудь картину кисти абстрактных экспрессионистов. Шеф-повар ресторана, голландец по происхождению, имел в жизни три честолюбивые мечты: стать философом, стать художником и стать шеф-поваром ресторана. Еще в юности он потерпел полное фиаско и в философии, и в искусстве и решил, что ничто не мешает ему применить свои неосуществленные таланты в кулинарии. Он гордился тем, что претворял абстракции в реальность и возвращал в организм нечто возникшее по воле художника. Сначала он придавал внешнее выражение своему внутреннему эмоциональному состоянию, а потом переводил эту абстракцию в конкретную материальную форму, которая могла быть вновь поглощена человеком. Здесь, в «Косом окне», трапеза была делом скорее философским, чем кулинарным, и сам акт принятия пищи совершался не под действием первобытного желания утолить голод и набить живот, но представлял собой возвышенный катарсический танец. Они долго пытались определиться с заказом, наконец Армануш остановилась на тартаре из желтоперого тунца в кунжутной панировке и фуа-гра с соусом «Якинику», а Мэтт решил попробовать стейк без костей из говядины высшей категории с острым сливочно-горчичным соусом на подушке из мексиканской репы с винегретной заправкой из маракуйи. Мэтт ума не мог приложить, какое вино подойдет к этим блюдам, но очень хотел произвести хорошее впечатление, поэтому минут пять изучал винную карту в полном замешательстве, а потом сделал то, что делал всегда, когда не знал, на чем остановиться: выбрал вино, исходя из цены. Каберне-совиньон тысяча девятьсот девяносто седьмого года, казалось, идеально подходило, достаточно дорогое, но вполне по карману. Сделав заказ, они попытались прочесть на лице обслуживавшего их официанта, не ошиблись ли с выбором, но видели лишь маску профессиональной вежливости. В разговоре Мэтт поведал о том, какую хотел бы сделать карьеру, а она – о детстве, которое хотела бы стереть из памяти, он – о планах на будущее, она – о следах прошлого, он – о надеждах, она – о семейных воспоминаниях. Они собирались было сменить тему разговора, но вновь дала о себе знать «Фея Драже». Армануш раздосадованно посмотрела, кто звонит. Номер был незнакомый, но не скрытый. Она приняла вызов. – Эми, ты как? Армануш была так ошарашена, что даже стала заикаться: – Ма-ма! Ты… почему у тебя теперь другой номер? – Да потому, что это мобильник миссис Гриннель, – призналась Роуз. – Мне не пришлось бы прибегать к такого рода уловкам, если бы ты потрудилась отвечать на мои звонки. Озадаченно моргая, Армануш смотрела, как официант ставит перед ней странного вида тарелку с некой композицией из оттенков красного, бежевого и белого. Положенный размашистыми мазками соус окружал три куска сырого красного тунца сферической формы и яркий яичный желток, а все вместе складывалось в какое-то угрюмое лицо с запавшими глазами. Армануш уже не слушала мать, хотя и держала телефон у уха. Наморщив губы, она пыталась сообразить, как же приступить к поеданию человеческого лица. – Эми, почему ты не отвечаешь? Разве я не твоя мать? Почему я так бесправна? Почему мне нельзя претендовать даже на половину того, что позволяется этим Чахмахчянам? – Мама, ну пожалуйста! – вот и все, что могла сказать Армануш. Как ответишь на подобный вопрос? Разве что попросишь не говорить такого. Она сгорбилась и словно стала вдвое тяжелее. Ну почему же ей так сложно общаться с матерью? Армануш поспешно извинилась, пообещала перезвонить, как только вернется домой, и повесила трубку. Украдкой покосилась на Мэтта, не напрягся ли он от их разговора, убедилась, что беспокоиться не о чем: он не мог оторвать глаз от тарелки. Она была не круглой, но прямоугольной, а словно по линейке прочерченная полоса горчично-сливочного соуса отделяла друг от друга две зоны. Мэтт под впечатлением тяжело сглотнул, словно ему было страшно испортить этот идеальный прямоугольник. Им принесли реплики двух экспрессионистских полотен. Армануш подали блюдо, отсылавшее к картине Франческо Боретти «Слепая проститутка». А на тарелке Мэтта повар воспроизвел одну из работ Марка Ротко под весьма подходящим названием – «Без названия». Они были настолько поглощены созерцанием своих тарелок, что даже не заметили, как подошедший официант поинтересовался, все ли в порядке. Остаток вечера прошел приятно, но не более того. Все оказалось на редкость вкусно, и они быстро приноровились к тому, чтобы поглощать произведения искусства. Когда принесли десерт, Мэтт с легким сердцем внес хаос в стройные ряды ягод ежевики, у него была «Апрельская тоска приносит майский желтый» Питера Китчелла. Армануш не задумываясь вонзила ложку в трепещущий нежный заварной крем, представлявший «Мерцающую субстанцию» Джексона Поллока. А вот беседа не клеилась. Есть у них получалось гораздо лучше, чем говорить. Хотя, вообще-то, ей было приятно с Мэттом, и как мужчина он ей вполне нравился. Но чего-то фатально не хватало. И не в том смысле, что недоставало какой-то части от целого, но само это целое словно распадалось. Может быть, они объелись философией. Как бы там ни было, Армануш осознала, что ее возможности, увы, ограниченны и она при всем желании ну никак не сможет влюбиться в Мэтта Хэссинджера. Это открытие положило конец ее сомнениям, и теперь, потеряв к Мэтту всякий любовный интерес, она могла просто хорошо к нему относиться. На обратном пути они вышли из машины и в задумчивом молчании немного прогулялись по Коламбус-авеню. Ветер переменился, и Армануш на миг почуяла резкий соленый запах моря. Ей так захотелось убежать отсюда куда-нибудь на берег океана. Тем не менее, оказавшись перед книжным магазином «Сити лайтс», она невольно оживилась, увидев в витрине одну из своих любимых книг – «Гробницу для Бориса Давидовича» Данило Киша. – Ты читал вон ту книгу? Она потрясающая! – воскликнула Армануш и, получив отрицательный ответ, принялась излагать первый рассказ сборника, а потом перешла к остальным семи. Она была искренне убеждена, что понять эту книгу можно, только разобравшись в том, как устроена восточноевропейская литература. На протяжении последующих десяти минут Армануш просвещала Мэтта, хотя еще утром обещала матери ни словом не заикнуться о книгах, по крайней мере на первом свидании. Так они добрались до Рашен-Хилл и стояли лицом к лицу перед кондоминиумом бабушки Шушан. Вечер подходил к концу, и обоим хотелось, чтобы конец был лучше начала. Им пришел в голову только один способ. Вместо долгожданного страстного поцелуя, воплощения давних мечтаний, у них получился поцелуй нежный и невинный. Оба были столь далеки от страсти, что Армануш запечатлела его, движимая состраданием, а Мэтт – робким восхищением. – Я весь вечер хотел сказать, – пробормотал, запинаясь, Мэтт, словно собирался сделать горькое и неприятное признание, – ты так удивительно пахнешь… Чем-то необычным, экзотическим, как… – Как – что? – Армануш побледнела, перед глазами стояла тарелка с дымящимися мантами. Мэтт приобнял ее и прошептал: – Фисташки… да, от тебя пахнет фисташками. В пятнадцать минут двенадцатого Армануш выудила связку ключей, чтобы открыть запертую на множество замков входную дверь. Она с ужасом думала о том, что все семейство собралось, наверное, в гостиной, беседует о политике, пьет чай, ест фрукты и, конечно, ждет ее возвращения. Но дома было темно и пусто. Бабушка с отцом уже легли, остальные ушли. На столе стояло блюдо с яблоками и апельсинами. Фрукты аккуратно очистили и явно оставили для нее. Армануш взяла потемневшее яблоко, и у нее сжалось сердце. Среди призрачной ночной тишины она грызла яблоко и чувствовала, как ее охватывают грусть и усталость. Скоро возвращаться в Аризону, но как она выдержит удушающую атмосферу материнского мирка? Здесь, в Сан-Франциско, ей было хорошо, она даже подумывала о том, чтобы взять академический отпуск на один семестр и пожить с папой и бабушкой Шушан. Но все равно и здесь чего-то не хватало, недоставало какого-то куска ее души, и без этого она не могла начать жить своей жизнью. Неудачное свидание с Мэттом Хэссинджером лишь усилило это чувство. Она стала мудрее, лучше осознавала свое положение, но ценой этого знания стала печаль. Армануш скинула туфли и поспешила в свою комнату, прихватив с собой фрукты. Там она стянула волосы в хвост, сняла бирюзовое платье и скользнула в купленную в китайском квартале шелковую пижаму. Закрыв дверь, включила компьютер. Еще пара минут – и она была в своей единственной тихой пристани, в своем единственном прибежище: «Кафе Константинополь». Так назывался чатрум, или, как говорили его завсегдатаи, киберкафе, основанное кучкой ньюйоркцев греческого, сефардского и армянского происхождения, которых, кроме общего города, объединяло одно важное обстоятельство: их предки были родом из Стамбула. Страница открывалась под звуки привычной песенки: «Стамбул был Константинополь. Теперь это Стамбул, не Константинополь». Под музыку появлялись очертания города под неверными переливами заката, опускавшего многослойные покрывала всех оттенков желтого, черного и лилового. В центре экрана вспыхивала стрелочка, по ней надо было кликнуть, чтобы войти в чатрум. Дальше надо было ввести пароль. Это было совсем как в иных реальных кафе: теоретически открыто для всех, а на практике – доступно лишь для постоянных посетителей. Время от времени в чат заходили какие-то случайные люди, однако ядро участников оставалось неизменным. После того как вы благополучно залогинились, нижняя часть силуэта начинала блекнуть и раздвигалась, как бархатный театральный занавес. На входе в киберкафе раздавался звон колокольчиков, а потом, на этот раз откуда-то издалека, доносилась все та же мелодия. Войдя в киберкафе, Армануш не удостоила вниманием форумы для армянских, греческих и еще бог знает каких одиноких сердец и кликнула на форум «Дерево Ануш». Форум, где встречались только завсегдатаи с интеллектуальными интересами. Армануш наткнулась на эту группу десять месяцев назад и с тех пор стала ее постоянным членом, почти ежедневно участвовала в дискуссиях. Некоторые участники могли запостить что-нибудь и днем, но действительно жаркие обсуждения происходили по ночам, вдали от дневной суеты. Армануш нравилось думать, что этот форум – что-то вроде такого обшарпанного, прокуренного бара, куда она бы заглядывала по дороге домой. Это тоже было убежище, при входе в которое можно было отбросить свое будничное Я, как вешают в прихожей мокрый плащ. Группа «Дерево Ануш» включала в себя семь постоянных членов: пять армян и двух греков. Эти люди никогда не встречались лично и совершенно не имели такой потребности. Они были родом из самых разных мест, работали на разных работах, имели очень разную жизнь. У всех были ники. Армануш именовалась Мадам Душа-Изгнанница. Она так назвалась в честь писательницы Забел Есаян, единственной женщины в списке армян, осужденных на смерть младотурецким правительством в 1915 году. Забел была удивительной личностью. Она родилась в Константинополе, но почти всю свою бурную жизнь провела в изгнании, занимаясь литературой и журналистикой. Армануш поставила на письменный стол портрет, на котором Забел задумчиво выглядывала из-под полей шляпы и словно всматривалась в какую-то неведомую точку за пределами рамки. У других участников форума тоже были ники, и никто не спрашивал, почему они решили так назваться. Еженедельно здесь обсуждали какой-нибудь определенный предмет. Темы были всевозможные, но вертелись вокруг их общей истории и культуры, причем слово «общий» зачастую означало «общего врага», то есть турок. Ничто не способно объединить людей так быстро и сильно, пускай ненадолго и ненадежно, как общий враг. На этой неделе они обсуждали янычар. Армануш пролистала последние записи и с радостью обнаружила, что Барон Багдасарян был в сети. Ей было известно о нем совсем немного: как и она, он тоже во втором поколении происходил от людей, переживших геноцид, но, в отличие от нее, горел яростным гневом. Порой он бывал очень резок и циничен. За последние месяцы Армануш стала невольно чувствовать к нему какую-то бессознательную склонность, и призрачность киберпространства скорее поспособствовала, а не помешала рождению этой привязанности. Без его сообщений день казался неполным. Это чувство могло быть дружбой, могло быть любовью, могло быть просто любопытством, одно Армануш знала наверняка: оно было взаимно. Те, кто считает Османский режим справедливым, не подозревают о таком парадоксальном феномене, как янычары. Янычары были пленными христианскими детьми, которых Османское государство обращало в ислам и давало им возможность занять в обществе самое высокое положение, но ценой возвышения было презрение к собственному народу и отречение от прошлого. Для всякого меньшинства парадокс янычар так же актуален в наши дни, как и в прошлом. Вот вы, дети эмигрантов. Вы должны вновь и вновь задавать себе этот извечный вопрос. На каких вы позициях? Как вы относитесь к этому парадоксу? Вы готовы взять на себя роль янычар? Готовы отречься от вашего народа, примириться с турками и позволить им обелить прошлое, чтобы, как они говорят, мы все смогли двигаться дальше? Не в силах оторваться от экрана, Армануш нервно грызла яблоко. Никогда еще мужчина не внушал ей такого восхищения, ну, не считая папы, конечно, но это совсем другая история. Было в этом Бароне Багдасаряне нечто влекущее и вместе с тем пугающее. Только страх внушал ей не сам барон и не его смелые высказывания. Скорее уж она боялась самой себя. Его слова обладали огромной силой, они грозили вытащить на свет божий ту, другую, сокровенную Армануш, спавшую беспробудным сном где-то в глубинах ее души. Барон Багдасарян, словно копьем, колол это таинственное спящее создание, тыкал и тормошил его – не ровен час, проснется и с рыком вырвется наружу. Все еще размышляя о том, какой это будет ужас, если дела зайдут так далеко, Армануш обратила внимание на длинный пост Леди Павлин-Сирамарк, сомелье армянского происхождения, которая работала на винный дом в Калифорнии, часто ездила в Ереван и была известна своими остроумными аналогиями между США и Арменией. Сегодня она опубликовала тест для самооценки, чтобы оценить степень «армянства». 1. Все детство вы спали под самовязанными одеялами или ходили в школу в самовязанных кофтах. 2. Каждый год, пока вам не исполнилось шесть или семь лет, вам дарили на день рождения армянскую «Азбуку». 3. У вас дома (или в офисе, или в гараже) висит изображение горы Арарат. 4. С вами всегда ворковали и сюсюкали по-армянски, отчитывали, делали внушения по-английски и пытались скрыть от вас нечто по-турецки. 5. Вы подаете гостям хумус с кукурузными чипсами и баклажанную икру с рисовыми вафлями. 6. Вам знаком вкус мантов, запах суджука и проклятие бастурмы. 7. Вас легко достать и разозлить по совершенным мелочам, но при этом вы сохраняете полное самообладание перед лицом действительно тревожных и пугающих событий. 8. Вы делали (или собираетесь сделать) пластическую операцию по уменьшению носа. 9. В холодильнике у вас стоит банка «Нутеллы», а в кладовке лежат нарды. 10. На полу в гостиной у вас лежит любимый коврик. 11. Вам невольно становится грустно, когда вы танцуете под звуки «Lorke Lorke», хотя мелодия вроде бодрая и вы не понимаете слов. 12. В вашем доме принято есть фрукты после ужина, и ваш отец до сих пор чистит вам апельсины, даже если вы давно вышли из детского возраста. 13. Родственники продолжают пичкать вас едой и не понимают, когда вы говорите, что сыты. 14. Вас бросает в дрожь при звуках дудука, и вы невольно спрашиваете себя, как флейта из абрикосового дерева может так горько плакать. 15. В глубине души вы чувствуете, что в прошлом есть нечто такое, что вам никогда не узнать. Дав положительный ответ на все без исключения вопросы, Армануш пролистала страницу, чтобы посчитать очки. 0–3 очка: извини, чувак, ты, кажется, не из наших. 4–8 очков: похоже, вы имеете отношение к Армении. Возможно, вы в браке с армянином (или армянкой). 9–12 очков: вы почти наверняка армянин. 13–15 очков: без сомнения, вы гордое дитя Армении. Армануш с улыбкой смотрела на экран. И в этот момент до нее дошло нечто, что она и так знала. У нее в голове словно отперли потайную дверцу, хлынул неудержимый поток мыслей, захлестнувший ее волной рефлексии. Вот что ей нужно: отправиться в путешествие. Она должна туда поехать. Все ее детство распадалось на какие-то куски, и ей так и не удалось обрести чувство принадлежности и преемственности. Только совершив путешествие в прошлое, она наконец сможет начать жить своей жизнью. Это снизошедшее вдруг озарение вдохновило ее на послание, на первый взгляд обращенное ко всем, но в действительности предназначенное Барону Багдасаряну: