– Да не волнуйся. Почистишь зубы, пожуешь мятную жвачку – и никакого запаха, – сказала тетушка Зарухи, внося в комнату блюдо мусаки, украшенное веточками петрушки и кусочками лимона. Поставив блюдо на стол, она раскрыла объятия племяннице. Армануш обняла ее в недоумении: а она-то что тут делает? Но постепенно до нее стало доходить. Какое прекрасно запланированное совпадение: все семейство Чахмахчян неожиданным образом собирается у бабушки Шушан именно тогда, когда Армануш идет на свидание! Все явились под разными предлогами, но с одной целью: собственными глазами посмотреть на этого самого Мэтта Хэссинджера, на счастливчика, который сегодня вечером встречается с их ненаглядной девочкой. Армануш обратила на родственников почти что отчаянный взгляд. Что же ей делать? Как тут будешь самостоятельной, когда они всегда так близко, что аж жутко. Ну как уговорить их не опекать ее, тем более что у них и без того предостаточно забот? Как освободиться наконец от этого багажа, притом что он у нее тоже в крови и какая-то часть ее личности им гордится? Как ей защищаться от доброты близких? И можно ли вообще защититься от доброты? – Это не поможет, – с трудом выдавила Армануш. – Никакая зубная паста, никакая жевательная резинка, ни даже это ужасное… полоскание, ничто не способно перебить запах бастурмы. Он все равно держится минимум неделю. Если поесть бастурму, то потом на много дней пропахнешь бастурмой, и твой пот тоже будет пахнуть бастурмой, и дышать ты будешь бастурмой. Даже моча у тебя будет пахнуть бастурмой. Армануш услышала, как за ее спиной совсем сбитая с толку тетушка Варсениг шепчет тетушке Сурпун: – Я не очень понимаю, какое отношение моча имеет к свиданию. Полная возмущения, но не в силах дальше с ними препираться, Армануш бросилась в ванную и обнаружила там дядюшку Дикрана, который стоял на четвереньках, раскорячив грузное тело, а голову засунул в шкафчик под раковиной. – Дядя? – почти взвизгнула Армануш. – Привет, – промычал Дикран откуда-то из недр шкафчика. – Этот дом наводнили какие-то чеховские персонажи, – буркнула Армануш. – Как скажешь, – отозвался голос из-под раковины. – Дядя, что ты делаешь? – Видишь ли, твоя бабушка вечно жалуется на старую сантехнику. Вот я и подумал: закрою-ка магазин пораньше, заскочу к Шушан и починю эти чертовы трубы. – Понятно. – Армануш еле сдержала улыбку. – А сама она, кстати, где? – Прикорнула, – сказал Дикран, выползая из шкафчика, чтобы взять трубогиб, и протискиваясь обратно. – Сама понимаешь, возраст. Организм требует сна. Но ты не волнуйся, к семи тридцати она точно проснется. К семи тридцати! Казалось, у всех членов семейства Чахмахчян был какой-то внутренний будильник, заведенный ровно на то время, когда Мэтт Хэссинджер позвонит в дверь. – Дай мне, пожалуйста, разводной ключ, – донеслось из-под раковины. – Этот, кажется, не работает. Армануш, надув губы, уставилась на лежавший на полу мешок, в котором поблескивала добрая сотня разнокалиберных инструментов. Сначала она протянула ему цепной ключ, потом труборасширитель и ручной гидравлический опрессовщик HTP300 и наконец выудила разводной ключ. К несчастью, этот тоже «не работал». Понимая, что, пока великий сантехник дядя Дикран остается на рабочем месте, душ ей принять не удастся, Армануш направилась к бабушкиной спальне, приоткрыла дверь и заглянула в щелочку. Шушан спала чутким, но блаженным и безмятежным сном, как спят только старые женщины, окруженные детьми и внуками. Она всегда была, как Дюймовочка, всегда несла непосильный груз на худеньких плечах, а в старости совсем усохла и съежилась. Теперь ей непременно нужно было поспать днем. Чем старше она становилась, тем нужнее. Впрочем, по ночам она спала все так же плохо. Старость нисколько не избавила ее от бессонницы. Домашние считали, что это прошлое не дает ей толком отдохнуть, разве что вздремнуть урывками. Армануш закрыла дверь. Пусть спит. Когда она вернулась в гостиную, стол был уже накрыт. Ей тоже поставили тарелку. Армануш не стала даже спрашивать, как они собрались ее кормить, когда у нее свидание меньше чем через полчаса. В этой семье просто неприлично проявлять рассудительность. Ладно, она поклюет немного, порадует их. К тому же ей нравилась эта еда. В Аризоне мать не допускала армянскую стряпню даже на порог своей кухни, а беседуя с подругами и соседками, не жалела красок, чтобы описать ее во всей мерзости. Два блюда были ей особенно ненавистны. Она предавала их публичному поношению при каждом удобном случае: вареные телячьи ножки и фаршированные кишки. Армануш хорошо помнила, как Роуз однажды жаловалась соседке, миссис Гриннель. – Кошмар! – воскликнула миссис Гриннель с ноткой отвращения в голосе. – Они что, правда едят кишки? – О да, – оживленно закивала Роуз, – едят, вы уж мне поверьте, приправляют чесноком и травами, набивают рисом и пожирают за милую душу. Женщины снисходительно захихикали и, возможно, похихикали бы еще, если бы отчим Армануш не заметил с каменным лицом: – И что с того? Подумаешь! Похоже на мумбар. Советую попробовать. Очень вкусно! – Он что, тоже армянин? – прошептала миссис Гриннель, когда Мустафа вышел из комнаты. – Конечно нет, – осеклась Роуз, – но у них есть кое-что общее. Вдруг задребезжал звонок. Армануш очнулась от забытья, остальные вскочили как ужаленные. Еще не было семи. Похоже, пунктуальность не входила в число добродетелей Мэтта Хэссинджера. Как по команде, все три тетушки бросились к двери и остановились, не решаясь отворить. Все еще корячившийся под раковиной дядюшка Дикран стукнулся головой о шкафчик, а бабушка Шушан проснулась в испуге. Только Армануш оставалась хладнокровной и бесстрастной. Под взглядами тетушек, нарочито размеренной походкой, она прошествовала к двери и отворила. – Папочка! – восторженно взвизгнула Армануш. – Я думала, у тебя сегодня совещание? Почему же ты так рано вернулся? Но, не успев задать вопрос, она уже знала ответ. Барсам Чахмахчян нежно улыбнулся, на щеках у него появились ямочки, а глаза заблестели гордо и чуть-чуть тревожно. – Ну да, что-то не состыковалось, пришлось перенести, – ответил он Армануш. Убедившись, что она не услышит, шепотом спросил у сестер: – Ну что, уже пришел? До прихода Мэтта Хэссинджера оставалось полчаса, и все, кроме Армануш, с каждой секундой паниковали все больше. По их настоянию она примеряла платье за платьем, а потом еще в каждом из них дефилировала, пока все единодушно не остановились на бирюзовом. К наряду подобрали сережки, бордовую расшитую стеклярусом сумочку, которая, по мнению тетушки Варсениг, придаст всему облику женственного шарма, и пушистую темно-синюю кофту, чтобы, если что, не замерзнуть. Все семейство Чахмахчян было почему-то убеждено, что за пределами их квартиры простирается Арктика. За стенами дома были холодные просторы, и выходить туда можно было только в кофте, желательно – самовязке. Армануш знала это с самого детства, проведенного под мягкими шерстяными одеялами, на которых бабушка вывязывала ее инициалы. Лечь спать, не укрывшись, было немыслимо. И уж совсем безумием было бы выйти на улицу без кофты. Дому обязательно нужна крыша, а человеку для тепла и уюта необходимо отделиться от мира какой-то защитной прослойкой. Когда Армануш все-таки согласилась на кофту и с одеванием было покончено, родственники выступили еще с одним требованием, которое показалось бы форменным абсурдом всем, но только не членам семейства Чахмахчян. Они хотели, чтобы она села с ними за стол и подкрепилась перед предстоящим ужином. – Дорогая, ты же клюешь, как птичка. Неужели ты даже не попробуешь мои манты? – причитала тетушка Варсениг с поварешкой в руке и с таким отчаянием в темно-карих глазах, что Армануш невольно засомневалась, не дело ли здесь в чем-то гораздо более жизненно важном, чем просто манты. – Тетушка, я не могу, – вздохнула Армануш. – Ты уже положила мне полную тарелку десерта. Дай хотя бы его доесть, этого и так более чем достаточно. – Ну, ты не хочешь, чтобы от тебя пахло мясом и чесноком, – подхватила тетушка Сурпун немного шаловливым тоном, – поэтому мы и сделали для тебя экмек кадаиф. Твое дыхание будет благоухать фисташками. – А какой смысл пахнуть фисташками? – спросила удивленная бабушка Шушан. Она пропустила начало дискуссии, которая, впрочем, показалась бы ей совершенно бессмысленной. – Я не хочу пахнуть фисташками. – Армануш посмотрела на отца широко распахнутыми от ужаса глазами. Это был сигнал бедствия, он должен как-то спасти ее. Но Барсам Чахмахчян и слова сказать не успел, как на мобильнике Армануш зазвучал «Танец Феи Драже» Чайковского. Она вытащила телефон и с недовольным видом посмотрела на экран. Номер скрыт. Это мог быть кто угодно. Это мог быть даже Мэтт Хэссинджер. Вдруг он звонил, чтобы под каким-то дурацким предлогом отменить сегодняшний ужин? Армануш стояла, напряженно сжимая телефон. После четвертого сигнала она наконец ответила, уповая лишь на то, что это не ее мать. Но это была она. – Дорогая, с тобой там нормально обращаются? – спросил голос в трубке первым делом. – Да, мама, – сухо проговорила Армануш. Она уже, можно сказать, привыкла. Всегда, когда Армануш оставалась у Чахмахчянов, мать вела себя так, словно жизнь ее девочки в опасности. – Эми? Только не говори, что ты еще дома! И к этому Армануш, в общем, привыкла. С тех пор как родители расстались, мать тоже будто рассталась с ее именем. Она перестала называть ее Армануш, словно больше не могла любить ее под этим именем. Девушка не рассказывала об этом никому из Чахмахчянов. Есть вещи, которые лучше держать в тайне. У Армануш таких тайн было хоть отбавляй. – Ты почему не отвечаешь? – не унималась мать. – Ты ведь собиралась уходить вечером? Aрмануш молчала, прекрасно понимая, что все присутствующие внимательно слушают ее разговор. – Да, мама, – выдавила она из себя после неловкой паузы. – Ты ведь не передумала? – Нет, мама, но почему ты скрыла номер? – У меня есть причины. Как у любой матери на моем месте. Ты не всегда подходишь, если видишь, что это я звоню, – добавила Роуз с тихой грустью, но тут же снова завелась: – Мэтт с ними познакомится? – Да, мама. – Нет, не допускай этого. Это будет самая страшная ошибка. Да они его испугают до смерти. Эти твои тетки, ты их не знаешь, ты такая добрая девочка, ни в ком не видишь зла, но они же ужас наведут на бедного мальчика, набросятся на него с вопросами, прямо допрос ему устроят. Армануш ничего не ответила. В трубке раздавалось какое-то непонятное шуршание. Похоже, мать одновременно расчесывала волосы и произносила гневную речь. – Дорогая, ну чего ты молчишь? Они что, все там? – спросила Роуз. Снова послышалось приглушенное шебуршание, только теперь это была не щетка для волос. Скорее, похоже, будто нечто кашеобразное шлепается в жидкость, а если быть точным – на то, что в шипящую сковородку льют блинное тесто. – Ох, и что я спрашиваю! И так понятно, конечно, они все явились, все до единого. Держу пари, они меня все так же ненавидят. Армануш нечего было ответить. Мать стояла у нее перед глазами, в полутемной кухне с ламинатными шкафчиками лососевого цвета. Роуз давно собиралась заново отделать кухню, но не могла найти ни времени, ни денег. Волосы забраны в небрежный пучок, ухо прижато к трубке беспроводного телефона, в другой руке – лопаточка. Она напекла гору блинов, хватит на целую ораву детей, да только детей никаких в доме нет, и в итоге она все съест сама. Отчим сидит рядом, за кухонным столом, помешивает кофе и просматривает газету «Аризона дейли стар». После окончания университета и женитьбы Мустафа Казанчи поступил на службу в местную компанию, занимавшуюся добычей минеральных ресурсов. Армануш поняла: если ему что-то и нравилось, так это всякие скалы и камни. Он был неплохой человек. Просто немного скучный. Казалось, его вообще ничего не увлекало. Он уже бог знает сколько лет не был в Стамбуле, а у него же там осталась семья. Иногда у Армануш создавалось впечатление, что он бежит от прошлого, но почему, оставалось загадкой. Пару раз она пробовала поговорить с ним о событиях 1915 года, о том, что турки сделали тогда с армянами. «Я об этом мало знаю, – ответил Мустафа в своей учтивой, но натянутой манере, словно стенку поставил. – Это вопросы далекого прошлого. Тебе стоит обсудить их с историком». – Эми, отвечай, ты будешь со мной разговаривать или нет? – Роуз явно начинала раздражаться. – Мама, мне надо заканчивать. Я перезвоню позже. В телефоне что-то щелкнуло, потом шлепнуло. Кажется, мама то ли зачерпнула и вылила в сковородку очередную порцию теста, то ли всхлипнула. Армануш предпочитала думать, что скорее первое. Злая как черт, она снова села за стол и, стараясь ни на кого не смотреть, стала жадно поглощать содержимое своей тарелки. Она не сразу заметила, что по ошибке ест то, к чему вовсе не хотела притрагиваться. – Господи, почему я ем манты?! – ужаснулась Армануш. – Не знаю, милая, – воскликнула тетушка Варсениг и испуганно уставилась на нее, словно имела дело с каким-то невиданным чудищем. – Я тебе положила, подумала, вдруг захочешь попробовать. Похоже, тебе понравилось. Армануш чуть не плакала. Она извинилась, вышла из-за стола и бросилась в ванную комнату чистить зубы, проклиная всю эту идиотскую затею со свиданием. Там она взяла полупустой тюбик пасты и встала перед зеркалом с видом человека, готового навеки отречься от общества и одиноким затворником удалиться на какую-нибудь забытую богом гору. Да разве отбеливающая паста «Колгейт тотал» способна перебить запах злополучных мантов? Может, просто позвонить Мэтту Хэссинджеру и все отменить? Ей хотелось только одного: залезть в кровать и, упиваясь отчаянием, читать купленные днем романы. Читать и читать до потери пульса, до полной отключки. Это было ее единственное желание. – Эх ты, оставалась бы лучше в постели с книжкой, – с укором обратилась она к своему отражению. – Глупости какие! – Рядом с ней в зеркале неожиданно возникла тетушка Зарухи. – Ты молодая, красивая и достойна самого лучшего мужчины на свете. А теперь давай добавим немного женского гламура. Подкрась-ка губы, красавица!