- Я хочу поговорить с русским, - тихо произнёс умирающий. Люди, стоявшие вокруг него, расступились смущённо и неохотно, словно закрывали собой неприличный рисунок на стене пакгауза, и стало видно белое, словно мел, осунувшееся лицо: казалось, оно никогда не было живым, никогда не ощущало румянца на щеках. Выражение этого лица нельзя было назвать умиротворённым, выражения просто не было. Кровь, несмотря на накрученный платок, пропитала штаны и через изорванный край до сих пор стекала струйка, капая на палубу тяжёлыми красными каплями. Тут и врачом не надо быть, дабы понять, какого рода нанесена рана. - Месье, - произнёс я. - Нам обоим известно, что обсуждать сложившиеся отношения между нами безнравственно, и я прекрасно понимаю, что я Вам не наперсник и не советчик. Однако в этом случае неведение ставит меня в тупик. И если Вы не способны рассказать мне о том, что уготовили, не беспокоясь о собственной репутации, возможно, Вам следует сосредоточить внимание на своей душе. Бедренная артерия - это серьёзно. - Я всё объясню, - прошептал Абель. - Время ещё есть. Я хотел поступить с вами не совсем честно. Простите меня за это и не вредите моим людям. - Я прощаю Вас, - склонившись над Дюбуа, произнёс я. - Прошу, приподнимите меня. Оказавшийся рядом со мной Модест аккуратно приподнял Абеля и положил его на свёрнутую бухту каната. Рука раненого потянулась к карману камзола и случайно задела мёртвого пса. - Тьфу! Мерзость, - произнёс он. - Где Пьер? Человек в чёрном. - По пгиказу Её Светлости я отпгавил его в ад, - сказал Модест. - Очень хорошо. Туда ему и дорога. Этим днём - обращаясь ко мне - владелец этого зверя пытался убедить меня, что я обязан уговорить Вас остаться в Льеже. Он пообещал, что дела примут неприятный оборот, если я этого не смогу сделать. И поверьте, мне лучше других известно, что время, проведённое в беседе с этим человеком, способно творить странности с душами даже самых храбрых людей. Раненый закашлялся, и Модест дал ему испить из фляги. - Проклятье! Такие деньжищи за то, чтобы избавиться от препятствия в Вашем лице. Будь проклято всё и вся, трижды проклято! В том числе и эта жизнь, которая поставила меня в такое идиотское положение. Я умираю и не хочу, чтобы меня помнили под именем мошенника Абеля Дюбуа. Я Рене де Батц. Он запустил руку в карман камзола и, вытащив серебряный медальон с миниатюрой, открыл крышечку и показал мне. На портрете оказалась необыкновенно красивая женщина с большими голубыми глазами; она улыбалась кому-то. - Я стоял за спиной живописца, - пояснил он - когда делались наброски. Она смотрит именно на меня. Моя Луиза, я иду к тебе. Рука Рене разжалась, и медальон выпал. Да, жизнь порой преподносит дары в яркой обёртке, но и страдания часто бывают упакованы в красивую бумагу. Я поднял выпавший медальон и задумался: де Батц... если отбросить в сторону всю мистику и те фортели, которые иногда преподносит жизнь, то в этом случае Мойры перестарались. Ведь именно здесь, под стенами Маастрихта был убит легендарный граф д'Артаньян , и если Рене, вдруг, его потомок, то не иначе, ему было предначертано умереть именно здесь. И смерти какие показательные: воин погиб от пули, а мошенника загрызла собака. - Выкиньте пса за борт, - распорядился я. Модест подошёл к мёртвой собаке, расстегнул ремешки широкого ошейника, спрятав его под камзол, и с трудом приподняв тушу, выбросил её в Маас. Тем временем баржа отошла от причала на достаточное расстояние, и ко мне обратился шкипер с предложением пристать где-нибудь к берегу, так как у ближайшего посёлка Боргариен начинались банки, и посадить баржу на мель в светлое время суток немудрено, а уж тем более, ночью, при свете единственного фонаря. Его рассуждения мне показались здравыми и, сообщив, что полностью доверяю его чутью, вернулся в карету. На чёрном небе блестели звёзды, словно светлые семена, которые разбросал щедрыми горстями по чернозёму сеявший вразброс беззаботный крестьянин. В их слабом свете я кое-как смог разглядеть линию горизонта. Напротив часовни, на другом берегу вздымался ещё один холм. Эти два холма были похожи на пару впавших в отчаяние влюблённых, навсегда и совершенно безнадёжно разделённых рекою. И на вершине другого холма темнело массивное здание. В одном из его окон был едва виден тёплый свет единственной свечи. И мне показалось, что именно там, бодрствующая в ночные часы находилась дорогая Рене женщина. Через это непреодолимое пространство между ними, мне захотелось окликнуть её, и она бы не удивилась, услышав мой зов. - О чём Вы задумались, мой дорогой друг? - спросила Полина, выйдя из кареты. - О том, как неисповедимы пути Господни, - ответил я. - Думаю, Рене стоит похоронить в той часовне. - Красивое место. - Он оставил медальон, - доставая из кармана серебряную вещицу, - произнёс я. - Но никто из его товарищей не знает о ней ничего. Только имя - Луиза. - Пусть она останется в неведенье, - сказала Полина. - Хватит уже горя. Куда мы направляемся? - Неймеген. А оттуда в Амстердам. Она только покачала головой. Холодный воздух на реке не располагал к долгому общению. Полина беззвучно шагнула обратно и закрыла дверцу. Едва забрезжил рассвет, и матросы вернулись из часовни, где оставили тело Рене, баржа тут же отошла от берега и, оставляя Боргариен позади, устремилась на север. Часы перетекали в сутки, а полноводные воды Мааса несли нас всё дальше и дальше. Через день я вынужден был признать, что путешествовать по реке гораздо комфортнее, нежели по дорогам, да и расстояние мы проходили далеко не те, если бы тряслись в карете. *** Центр Амстердама непривычному взгляду обывателя представлялся полным контрастов. Только на северной окраине старого города, вблизи порта на заливе, можно было проехать по улицам Рокин или Дамрак, застроенным исключительно добротными особняками зажиточных людей: здесь обитали представители голландского правящего класса, ибо деньги сделали это место таким, каким оно стало. Ближе к рынку нам попадались то старинные конторские здания времён расцвета Ганзы и Золотого века Ост- и Вест-Индских компаний (квартал Золотая излучина), то крохотные лавочки, торгующие мясными обрезками для бедноты; наши взгляды то и дело переходили от роскошных дворцов к убогим меблированным комнаткам, от которых несло тушёной капустой. В Амстердаме никто не мог утверждать, что одна половина населения знает, как живёт другая. Однако в этом переплетении одну вещь я уяснил твёрдо: если кому-то охота спокойно и мечтательно поглазеть тёмные, чуть лоснящиеся ночной порой воды каналов, лучше всего этого не делать. Вопрос с канализацией в городе решался точно так, как сто лет назад и заметить в руках дам шатлен с уксусницей можно было много чаще, чем её отсутствие. Вскоре мы миновали Весовую палату и остановились напротив здания с аккуратной вывеской 'Королевский приют'. Место для ночлега нам подсказал молодой офицер, спешащий провести в кругу семьи свой краткосрочный отпуск. Мы встретились с ним в гостинице в пригороде Роттердама, и он оказался настолько любезен, что пригласил нас погостить в заведении его дяди. 'Идут разговоры, - говорил он, - что 'Королевский приют' утрачивает прежний лоск, но мне кажется, что он становится лишь уютней. В том году в фойе повесили новую люстру на тридцать свечей, а потом на нас жалуются те, кто не хочет афишировать своё совместное пребывание в роскошном месте. Служащие работают быстро, комнаты просторны, кухня превосходна. Выбор блюд небогат, стоимость их достаточно высока, но если клиент отдаёт предпочтение рыбе или бифштексу, то у нас их готовят лучше, чем где бы то ни было в Амстердаме. Интересующиеся последними сплетнями могут посидеть у стойки распорядителя и послушать Жана-Луи. Он пишет в саму 'Gazette de France', и что бы ни говорили, а месье Севеке режет правду-матку, невзирая на лица. Это, кстати, он посоветовал мне идти в армию'. Выйдя в сопровождении Полины из прихожей, мы миновали выложенный каменными плитами вестибюль и оказались в гостиной. Это было высокое просторное помещение с покатым, мощённым камнем полом и великолепной мебелью из оливкового дерева, которую делали на юге Италии. С потолка свисала изящная люстра, где действительно могли разместиться три десятка свечей в бронзовых чашках. Тяжёлые гобелены и пара больших картин на грубых стенах казались здесь лишними и находились по принципу: чем больше, тем лучше. Сопровождавший нас офицер куда-то отошёл и больше мы его не видели. К слову, кухня была так себе, и, слава богу, мы не успели распробовать всё, так как на следующий день уже стали пассажирами и владельцами груза трёхмачтового парусника. Самого быстроходного судна Северных морей. И всё благодаря Жану-Луи. В моём времени их называют 'маклер' и он в точности соответствовал этому эпитету. Не было ни одного, значимого или не совсем события, о котором месье Севке не знал бы. Утром он собирал городские сплетни, в полдень пропускал стаканчик-другой в 'Королевском приюте' и составлял тезисы, а вечером, если повезёт, находил 'внимательные уши' и продавал информацию. Острый ум, умение подмечать ключевые мелочи и извлекать верные выводы, делало его интересным собеседником. Он-то и сосватал нам младшего сына каретного мастера, собравшегося срочно покинуть страну. Причём у меня сложилось впечатление, что месье Севке искренне переживал за юношу, которому вместе с единомышленниками не давали продуху патриархи колеса и рессоры. Оно и понятно, в городе каналов, где лодка пользуется большей популярностью, нежели повозка, плодить новых конкурентов никто не хочет. Им оставалось попробовать свои таланты в Новом свете, но и в этом варианте находились свои подводные камни - а именно, оборотные средства, которых всегда не хватает. Вот и получилось, что в процессе беседы, затронув моё желание оказаться пассажиром корабля, я обзавёлся парочкой мастеров, стал владельцем конфискованного за долги типографского оборудования вместе с обслуживающей её семьёй и зафрахтовал судно, перекупив его груз. Смотреть типографию мы отправились ближе к вечеру. В глубине двора из окна скромного двухэтажного домика со щипцовой крышей струился свет. 'Неделю назад они жили этажом выше - доверительно сообщил мне на ухо Жан-Луи, - но обстоятельства поменялись. Кредиторы позволили переселиться в подвал, пока дом не продадут. И поверьте, это случится весьма скоро. Когда то Петрус был успешен, а у всех успешных людей есть враги, причём в большинстве своём менее одаренные, но более удачливые. Они взяли вверх и наш долг - тех, кто обладает здравым смыслом и чувством ответственности, - позаботиться о менее удачливых. Они рассчитывают на нас, и у них на это есть право. Посоветуйтесь со своей совестью, и Вам она подтвердит, что я прав'. Жан-Луи постучался в дверь и, получив приглашение войти в небольшое помещение с низким потолком, распахнул её передо мной, пропуская вперёд. Глава семейства сидел за массивным грубым столом с откидной крышкой. Перед ним лежали раскрытые конторские книги. На другом конце стола я увидел подростка с девочкой погодкой, они спрягали латинские глаголы под присмотром матери. Чадящая сальная свеча отбрасывала на их лица жёлтое сияние, скрывая в тени двухъярусные нары и огромные узлы со всевозможным скарбом. На полках у окна ещё оставались элементы разнородной глиняной посуды с оловянным чайником, громоздившимися вперемежку с пустыми бутылками и двумя подсвечниками. - Не взыщи Петрус, что пришёл к вам сюда, - обратился Жан-Луи, слегка поклонившись. - Контора закрыта со вчерашнего дня. Как дела, Роуз, смотрю, ты не перестаёшь мучать детей латынью. Хозяин коморки, казалось, растерялся, увидев гостей в своём жилище, что даже не спросил, по какому делу мы пришли. А может, ожидал прихода других. - Добрый вечер, месье Севеке и Вам, месье, - только и сказала женщина. - Наверно, мне не следовало приходить... Вы, я вижу, заняты. - Жан-Луи показал на заваленный бумагами стол. - Да, копаюсь в своих книжках. - Наконец-то пробурчал Петрус, глядя на нас в неразберихе бумаг, и, смущённо улыбнувшись, добавил: - Извините, что принимаю вас так. У нас с женой редко бывают гости. Доброго вечера, проходите. - Вам незачем извиняться, месье Петрус, - учтиво произнёс я. - У вас очень мило. Пожалуй, нам лучше бы было прийти в другой раз, но, к сожалению, время не терпит. Не соизволите выслушать мою просьбу? Мужчина прищурился и посмотрел на меня с таким ледяным безразличием, что при иных обстоятельствах его можно было счесть явной грубостью. - Пока Вы не изложили её, я не знаю её характера и посему вряд ли могу отказать. Что Вам угодно, месье... 'А мужичок с характером', - подумал я. - Можете обращаться ко мне монсеньор, пока, этого достаточно. Петрус привстал и произнёс: - Слушаю Вас, монсеньор. - Я хотел бы обсудить возможность вашего переезда вместе с вашим оборудованием в Россию, чтобы вы вновь занялись своим делом. - Заманчивое предложение, и видит бог, я бы ухватился за него двумя руками и привлёк бы к этому всю семью, но как Вы сказали, монсеньор, к сожалению, - Петрус указал рукой на станки, - оно уже не наше. Сегодня в полночь, истекает срок оплаты по залогу, и я вряд ли разыщу нужную сумму. К несчастью, герр Кёниг слишком поздно прислал свою машину. Над неспокойным серым морем дул холодный, пронизывающий ветер. В хмуром небе с пронзительным криком кружили чайки, не решавшиеся опуститься к грохочущему белой пеной прибою. Качка ощущалась даже в бухте, и Модест с сыном, и Марго: с видом мучеников готовились к свиданию с морской болезнью. Хотя по суровым меркам этой бухты погода была далеко не самой худшей, сильный северо-западный ветер неистово вспенивал гребни серо-зелёных морских валов и окутывал завесой брызг, видавший виды деревянный причал. Наконец, когда карета была зафиксирована, а лошади заведены в специально огороженное место, матросы стали заносить только что доставленные продукты. Кок, осматривая свежую рыбу, вдруг ухватил самую бойкую, которая ещё крутила хвостом из стороны в сторону, силясь выбраться из бочки, и выбросил её в море. Произошло своего рода жертвоприношение, ритуал, необходимый для удовлетворения какого-то древнего инстинкта, восполнявшего эмоциональную отдушину моряков; это была своего рода примета, которая признавалась как капитаном, так и командой корабля. И стоило этому случиться, как спустя час, когда судно выходило из бухты, погода внезапно смилостивилась. Стоит заметить, что и в дальнейшем нам не пришлось испытывать каких-либо катаклизмов. Я часто проводил время на палубе. Вечно и постоянно меняющееся море засасывало взгляд, манило в свои смертельные объятия. Мне всегда нравилось это зрелище. Пожалуй, сложно найти человека, который родился у Баренцева моря и всю жизнь прожил на берегах Чёрного и не испытывал того трепета перед стихией, когда можно вздохнуть полной грудью пропитанный йодом воздух, прикрыть глаза и почувствовать нечто. Просто потому, что море само по себе подобно колышущемуся бесконечному полотну жизни, и я чувствую сродство с ним. Впрочем, мне до сих пор не удалось объяснить Полине, в чём состоит притягательность волн и восторг души от солёных брызг, когда резвятся Нереиды. В море не имеет значения ни то, что с тобой было, ни то, что с тобой будет. Пока стихия дремлет под присмотром Тритона, величаво поднимающиеся и опускающиеся барашки на волнах словно убаюкивают воспоминания, лишают страха тревог, даже самих мыслей. Всё гармонично и всё хорошо. Судно шло ходко, порою, даже чересчур, а время пролетало настолько незаметно, что мы и не успели соскучиться по тверди, как оказались у конечной точки маршрута. На судне присутствовал ещё один пассажир, возвращавшийся в Россию гувернёр, с документами ветеринара, по имени Жером Фуркад, но мы с ним практически не общались. *** В первых числах марта Рига встретила нас снежной крошкой и завыванием ветра над песчаными косами Балтийского моря. Вид скучных дюн и неба, покрытого грозными клубящимися тучами, таил в себе суровое очарование и умиротворение. Впрочем, весьма вероятно, что в моей памяти просто шевельнулись детские воспоминания об этом янтарном крае. Когда с чемоданом в руке отец долго стоял на вокзале, вглядываясь в номера проезжающих автобусов. Мне же с моим ростом удавалось лишь рассмотреть прохожих. И в эти минуты ожидания вальяжная неспешность рижан, словно все они двигались в киселе, после спринта Москвы, надолго стала ассоциироваться со всей Прибалтикой. Возможно, окажись мы тогда в городе в будний день, когда все спешат на работу, всё бы выглядело иначе, но вышло так. Тем временем серебристые блики играли на гребнях волн, и залив потихоньку превращался в бурный поток из водорослей и песка, где у берега, прибрежные дюны скрывали брызги водяной пыли. По холмам гулял ледяной ветер, срывая песчаные верхушки, а в здании таможни входная дверь сотрясалась и угрожающе скрипела. Необходимо было найти хоть какой-нибудь транспорт, так как до рекомендованной гостиницы, оказалось, без малого полторы версты. Будь я один, я бы не отказался от пешей прогулки, но оставленный за спиной груз ответственности вынуждал действовать со всей поспешностью. Едва наши бумаги были осмотрены, как мне на глаза попался целый табор торгового люда и, вычленив среди них самого представительного, я отозвал его в сторонку и показал амулет с клыками. Молча посмотрев на предмет в моей руке, купец отдал своим товарищам распоряжения и предложил последовать за ним. Попав в амбар на самой окраине порта, где трудились лишь несколько грузчиков, а воздух, тяжёлый и влажный, был пропитан запахом конопли и дёгтя, мы ни секунды не задерживаясь, прошли его насквозь. Холодный склад был почти пуст и заканчивался узким ведущим вниз коридором, через который мы проследовали в новое помещение. И тут я обозрел целую армию работников, которые передвигали коробки, бочки и ящики с места на место, действуя слажено и уверено, словно армия муравьёв в муравейнике. Высокие штабеля товаров, от которых шёл аромат пролитого вина и сладких сушёных фруктов, рулоны тканей и ещё чего-то, более контрабандного напоминали пещеру Али-Бабы. - Какая помощь потребуется? - уточнил купец, когда мы оказались в закутке с письменным столом и карсельской лампой. - На судне из Амстердама находится моя карета с личными вещами и две тысячи пудов сахара с прочей мелочью. - Есть что-нибудь такое, о чём не стоит никому знать? - Нет, всё прилично. - Я сейчас напишу записку одному человеку, - после недолгого размышления произнёс купец. - Племянник пойдёт с Вами, он его знает. Заплатите ту сумму, которую назовут. - Сахар и прочий груз надо доставить в Смоленск, - добавил я. - На склады к Иллариону Фёдоровичу. - Знаю такого, - многозначительно прищурившись, сказал купец. - Только сейчас непомерно дорого выйдет. Предлагаю обождать месяц-два, а как реки вскроются, и дорога подсохнет, тогда и везти. Дешевле на баржах, но решение остаётся за Вами. - Я подумаю и сообщу. Буквально уже к вечеру, избежав пристальных таможенных досмотров, сахар и прочий груз оказался на складе купца, а карета и наш многочисленный багаж стояли во дворе небольшой гостиницы, - до которой и идти особо не потребовалось - где в своё время останавливался Ромашкин. Утром мы ехали в Смоленск, прихватив в качестве второго кучера гувернёра-ветеринара Жерома. Молодой человек оказался совершенно стеснённый в средствах и напросился на любых условиях. Каретные мастера с типографской семьёй отправлялись за нами спустя неделю, как будет выписана подорожная; и уже со всей уверенностью можно было заявить об окончании французских каникул. 2. Делай что должно. В конце концов, все грозовые, бурные и неистовые ветры от наших недружелюбных соседей стихли, тёмные облака лишений разошлись, густой туман невыносимейших страданий рассеялся, а сильнейшие ливни преследований прошли. Бог с радостью послал России тихую и спокойную погоду, ясное и яркое солнце. Как же многое надо было успеть за это отведённое горними силами время. В пору было позвать детей Урана и Геи, дабы они, своими титаническими усилиями смогли совершить невозможное: раскрутить это увязшее в непролазной грязи невежества колесо надежды, надежды на светлое будущее.