- Это не шутка, - сухо сказал я, и, положив дерринджер в миниатюрную кобуру, вновь протянул Полине. - Всегда носите с собой. Это даже не обсуждается. Если Марго умеет обращаться с оружием в четверть от Ваших умений, то я вооружу и её. Полина наклонилась к моему уху и прошептала: - Она умеет стрелять из охотничьего мушкета. - Это великолепно! - Но только с закрытыми глазами, - смеясь, пояснила она. Город мы покидали в спешке. Во дворе гостиницы привратник и ломовик с грохотом разгружали бочки с вином, а я обратил внимание на одежду стоявшего чуть поодаль, напротив конюшни, мужчины. На усатом бюргере, который вроде бы считал бочонки, она была до того в обтяжку, что, казалось, пуговицы сюртука вот-вот с треском разлетятся по двору, словно пули из картечницы. И если бы меня вдруг попросили сообщить о его особых приметах, то я сразу бы указал на ту, которую невозможно было не заметить: одежда на нём была явно с чужого плеча. И этого человека я видел среди тех, кто был с Лисом. За то время, пока на дормезе закрепляли сундуки с чемоданами, повозка уже с пустыми бочками покинула двор, а вот усатый остался. Он пыхтел трубкой и лениво поглядывал по сторонам, словно дворовой цепной пёс осматривал подконтрольную ему территорию. Карета медленно катилась по брюссельской мостовой на выезд из города и напоминала мастабу египетского фараона из-за многочисленных коробок, ящиков и сундуков. Полина ни в чём себе не отказывала, и вчерашние сутки в гостинице превратились в день открытых дверей для продавцов платья, белошвеек, модисток, ювелиров и прочих торговцев, которыми так славилась бельгийская столица. Впереди нас брёл нищий, спотыкаясь как пьяный. Он был грязен и весь в лохмотьях. Часть правой руки до локтя отсутствовала. Видимо, он потерял конечность недавно, так как рана была свежей и выглядела ужасающе. Полина, которая всегда была добра, возможно, излишне добра, к городским нищим, почувствовала прилив щедрости и запустила руку в ридикюль, дабы достать несколько монеток, когда окно кареты поравнялось с ним. - Ваша Светлость, - тихим голосом произнесла горничная. - Не делайте этого. Я слышала, что подобным образом здесь наказывают воров. В этот момент, словно почувствовав, что обсуждают именно его, нищий обернулся, и мне показалось, что где-то я уже его видел. Растрёпанная борода, обезумевший взгляд и шрам поперёк лица до неузнаваемости изменили того, кого совсем недавно именовали Барсуком. 'Так вот, какое оно - изгнание', - подумал я, и в эту секунду усатый мужчина в сюртуке не по размеру грубо толкнул калеку под колесо кареты и юркнул в переулок. Тяжёлое, окованное колесо дормеза проехало по голове упавшего, словно по кокосовому ореху, раздавив её на куски с характерным хлопком. Кучер потянул поводья, карета остановилась, но преступника и след простыл. Оказавшийся вскоре на месте преступления полицейский комиссар или жандарм - общался с ним Модест - распорядился убрать тело нищего и не чинил никаких препятствий. Словно и не было убийства. Единственное, что я услышал, так это слова кучера о том месте, куда мы ехали. 'Дист! Туда-то мы и едем'. *** Плотные клубы тумана поднимались метра на два над землёй и висели вдоль дороги на несколько вёрст вперёд. Столица Австрийских Нидерландов и Бельгийских провинций осталась позади. Перестраховавшись, в Дист мы не заезжали. Хоть и говорят, что преимущество несведущих в неведении подстерегающих их опасностей, и оттого они легко и беззаботно преодолевают их - я в это не верю. Скорее всего, эти несведущие уже ничего никому не могут поведать по причине отсутствия на этом свете. Конечно, один-два раза может повезти, но искушать-то зачем? Так что едва мы отъехали от места убийства Барсука, я дал чётко понять Модесту, что маршрут претерпел изменения и двигаться мы должны по направлению к Льежу, а там, если кучер собирается заработать лишний франк, то легко может оказаться в Кёльне или в Берлине, а то и в Варшаве. И что нисколько меня не удивило, получил полное согласие с одним уточнением. Проблемы с пересечением границ мне придётся взять на себя. Естественно, никакого паспорта, кроме муниципального разрешения на занятие почтовыми перевозками выданного в Ронсе, ни у Модеста, ни тем более у его сына не оказалось. Каретам же ещё не присваивались идентификационные номера , но мой договор найма дормеза из Кале, с подробным описанием транспортного средства и именем другого кучера, как-то не стыковался с нынешними реалиями. В общем, при всём при том, что у нас ни разу никто не требовал документов, выправить бумаги стало необходимостью. И я не единожды пожалел, что не воспользовался в полной мере услугами того седеющего толстячка, который отыскал мне Модеста. Наверняка этот плут достал бы любую нужную бумажку, и я напрямую спросил об этом кучера, а потом уточнил, есть ли такой человек в Льеже? И если есть, то насколько он надёжен? - Не тревожьтесь об этом, монсеньог, - улыбнулся Модест. - Тот, о ком я думаю, слишком дорожит свободой, чтобы торговаться или попытаться Вас обмануть. Он знает, что его ждёт, если он нагушит данное слово и у него есть опгеделённый кодекс чести. К тому же, этот человек не единожды весьма успешно издевался над властями и устгаивал завагушки вончакистам, вполне соответствующие его неуёмному темпегаменту. Скажем, он авантюгист и фгондёг. - Фрондёр? - уточнил я. - Все семь лет , как мы живём по Кодексу импегатога. - Меня это меньше всего беспокоит, Бог дал человеку выбор. Что ещё можете добавить? - Он быстго сообгажает, и ему нет гавных в умении выпутываться из самых безнадёжных пегедгяг. Я знаю, о чём говогю, поскольку находился под его началом без малого четыге года. - Были в переделках? - Я возил пушку, монсеньог, - тихо произнёс Модест. - И ещё, благодагю, что одели моего сагванца. Без матеги он совсем от гук отбился. Сына кучера переодели в Брюсселе, когда кто-то из служащих гостиницы обозвал его оборванцем. Марго поведала об инциденте Полине, а та просто приказала галантерейщику подобрать соответствующие одежды и немедленно доставить. Я ещё некоторое время поразмыслил, прикрыв глаза и задумчиво потирая подбородок, делая вид, будто прикидывал и так и этак. После чего вздохнул и посмотрел на Модеста. - Хорошо. Устройте нам встречу. Я соглашусь с Вашим суждением. Но учтите, лично хочу его увидеть и услышать, чтобы составить более полное представление о характере этого человека. Модест ощерился как крыс, получивший фунт сыра, и, слегка приподнявшись с козел, вскинул два пальца к полям своей шляпы. - Слушаюсь, монсеньог, - произнёс он. Через двенадцать часов, с двумя остановками на завтрак и полдник, мы были в пригороде, и ситуация закрутилась так, что впору было думать о том, не плюнул ли нам кто-нибудь в след или как минимум проклял. Не доезжая до гостиницы сорока-пятидесяти шагов, карета словно наткнулась на непреодолимое препятствие и с хрустом резко просела на правый бок, противно скрепя деревянной рамой о мостовую. Недавно отремонтированное колесо покатилось вперёд, и, смешно крутясь, как несбалансированная юла, завалилось, а многочисленные коробки посыпались с крыши. Лошади протянули поверженный дормез ещё с десяток метров точно до лужи и встали, не довезя до парадного входа каких-то пару метров. Эта пара метров не дала мне под маской внешнего спокойствия и беззаботности, как ни в чём не бывало, словно это был и впрямь заранее подготовленный трюк, свеситься с лошади, распахнуть дверцу избитой длительным путешествием кареты и подать руку Полине. К месту аварии стали подбегать люди, однако маркиза моментально оправилась от первоначального шока и повела себя, словно оторвавшееся колесо - это такой пустяк, о котором не стоит беспокоиться. Протянув мне руки, она позволила подхватить её и усадить перед собой. - Модест! - сказала она повелевающим голосом, когда мой конь поравнялся с кучером. - Эту рухлядь сдать на дрова! И обращаясь ко мне: - Надеюсь, в Льеже остались приличные кареты? Подъехав к монтуару , я позволил Полине на него встать, после чего сам слез с коня и, как галантный кавалер, подав руку, помог даме спуститься на землю. Сынишка Модеста за это время успел добежать к парадному подъезду и что-то передать на словах портье, который спустя секунду шмелём метнулся внутрь и появился уже в сопровождении хозяина гостиницы и двоих мужчин. Последние поспешили к карете, а отельер, представившись как Джузеппе, стал рассыпаться в любезностях. Вставляя через слово что-то вроде 'Nous vous prions de bien vouloir nous excuser pour la gêne occasionnée ', он извинялся и настойчиво предлагал зайти внутрь. К нашей радости, мы оказались единственными постояльцами сей славной гостиницы, и во мне даже открылось подозрение: а не специально ли была оставлена канава на дороге? Но чувства, вызвавшие сомнения во мне, быстро улеглись, так как в фойе витал умопомрачительный запах готовящейся еды. - Признаюсь, Джузеппе, этот соблазнительный запах выпечки и шоколада заставил меня почувствовать, как я голоден, - сказал я. - Монсеньор, - вставил слово не отходящий ни на шаг Джузеппе. - Вы принесли в наш дом безупречные манеры, надеюсь, как и хороший аппетит. Наш повар огорчится, если Вы не оцените его усилий. Все будут очень рады, если Вы отобедаете. Когда изволите подавать? Полина выразительно посмотрела на меня таким взглядом, что даже не смыслящий в физиогномистике человек совершенно точно определил бы: решение о положительном ответе уже давно принято, и обсуждать тут совершенно нечего. - Я сообщу чуть позже, - тем не менее, произнёс я. - Надо бы стряхнуть дорожную пыль. - Моя дочь готовит для Вас комнаты, - добавил он. - Должно быть, уже всё сделано. Но я пошлю ещё мальчика ей в помощь. - На улице карета и вещи... - Не извольте беспокоиться, - с поклоном ответил Джузеппе. - Все вещи будут перенесены, а с каретой что-нибудь придумаем. В Льеже, несомненно являвшемся оружейным центром, проще было отыскать револьверное кремневое винтовальное ружьё или нанять Франсуа Прела , чем починить или купить новую карету. Тем не менее, кто ищет, тот всегда найдёт. Модест зашёл на почтовую станцию, где неоднократно бывал, затем в сопровождении мало запоминающегося юноши проследовал в мэрию, и вскоре мне был представлен мелкий чиновник из почтового ведомства. Я отлично знал: сегодня Франция, вынужденная держать высокую марку в глазах мира, и с призраком, весьма живучим, поглощения самой себя, больше уже не могла скрывать свои изъяны. Самые суровые политики сравнивали её с роскошным гробом из эбенового дерева, уложенным в величественный катафалк, катившийся по разбитым войной дорогам. Репутация полного благополучия, эта гордая слава Наполеоновской экспансии, напоминала раздутый мыльный пузырь. Мошенничество, лень, роскошь - подорвали все ценности революции и, как следствие, расцвела коррупция. Абель Дюбуа, мужчина среднего роста, с прикрытыми бакенбардами впалыми щеками, с высокими залысинами, сменивший военный мундир проигравшей армии на партикулярное платье, встретил меня у городской мэрии. Из-за его худобы казалось, что одежда на нём болтается. В глазах, проницательных и живых, частенько мелькала ирония, подчёркнутая морщинкой в уголке рта, будто нарисованного карандашом. Две узенькие, почти невидимые полоски, временами изгибавшиеся в саркастической усмешке, жили от лица отдельной жизнью. Решительность и спокойная энергичность, читаемые в его глазах, по-моему, были сродни обманчивой глади озера, в глубине которого кипят бурные чувства и не могут выйти наружу. Но всем своим видом он давал понять, что перед вами давно уставший человек. Тем не менее, Дюбуа обладал бурным темпераментом, о чём свидетельствовала подвижность его рук, которые он не знал куда пристроить. Именно такой человек и нужен. - Монсеньор, Модест сказал мне, что Вы путешественник из России? - после короткого приветствия и обмена именами спросил у меня Абель. - Это что-то меняет? - Ни в коем случае, наоборот. Десять к одному, что мы с Вами больше не увидимся, и если Вы настолько щедры, как мне рассказали, я в полном Вашем распоряжении. После того, как я объяснил, что хотел бы получить от чиновника, Дюбуа, загибая пальцы, что-то подсчитал в уме и выдал конечную сумму, в которую обойдутся бумаги. Сумма мне понравилась, но не понравились сроки. Абель подумал еще с минуту и предположил, что если заняться этим немедленно, то пятидесяти франков хватило бы с лихвой. А вот по новому дормезу уверенности в его голосе не наблюдалось совсем. - В самом городе есть лишь одна каретная мастерская, - говорил он, - и принадлежит она итальянцу Каросини. - Снова итальянец, - пробурчал я. - Люттих - город оружейников, монсеньор. И здесь верны старым традициям. - То есть, иностранца и близко не подпустят к изготовлению оружия? - Зато они могут печь вафли с шоколадом и чинить кареты, - с усмешкой ответил Дюбуа. Неделя ремонта. Вот что мне заявил Каросини, когда прибыл в конюшню гостиницы и осмотрел повреждения. Такой роскоши я себе позволить не мог. Фланировать по Льежу без цели и определённого направления, только лишь с целью траты времени, пусть и наслаждаясь местами совершенно мне незнакомыми, - это уж слишком. Я пробовал поговорить с мастером и так и этак, но чем больше я это делал, тем в большее уныние впадал, понимая всё отчётливее и неотвратимее, что объять необъятное не смогу. Технологии начала XIX века давали ту производительность труда, которую могли. На место правого колеса приделали палку с подобием лыжи, и дормез уволокли в каретную мастерскую. И тогда, отчаявшись, я чуть ли не решил бросить всё, нанять слуг, погрузить самое ценное на лошадей и следовать дальше. Попытка внести в свой маршрут новую систему и отказаться от старого плана привела к интересным результатам. Прогуливаясь на следующий день с Полиной по Льежу, мы позволяли себе многие вольности в лавках и места для утоления голода выбирали наугад, исходя только из названия, внешнего вида и собственного на этот момент настроения. Иначе можно было уподобиться пресловутому Буриданову ослу и умереть от истощения, так как центр города через каждые пятьдесят шагов услужливо распахивал не только двери оружейных лавок, а ещё всевозможных трактиров, пивных и рестораций. Каждый дом, каждая улица была в своём роде уникальной и неповторимой. Одни имели своё собственное имя, другие историю. Носильщики с портшезом и Марго шли позади, а мы смело шагали по мостовой с коряво выложенными булыжниками, пересекали лужи по деревянным настилам, пускались в переулки и улочки, сворачивали в любую сторону и, наконец, вышли к какому-то заведению со скромным и загадочным названием 'Два дуба'. Колоритная вывеска, висящая на двух поржавевших цепях, пыталась сообщить безграмотному прохожему суть названия трактира, не иначе, наречённому, в память о последних деревьях, усохших или срубленных на дрова в самый расцвет епископства, когда городок был небольшим, а улица заканчивалась рощей на берегу Мааса, а не тупиком. Старое здание полуподвала с выгороженными уютными закутками с арками, на которых заботливо были оголены подлинные вековые камни в обрамлении серой извести, дохнуло на нас добротой и ухоженностью. Я сделал заказ и с четверть часа развлекал маркизу, пока заведение не стало интересно ещё одним посетителем. Абель Дюбуа появился в 'Двух дубах', в то время как Полина восхищалась десертом, а я отдавал должное крепкому кофе. - Сама судьба привела меня сюда, - сказал мне Абель, едва мы оказались в одиночестве на отполированной не одной сотней сотен терпеливых посетителей лавке с изящным столиком перед ней, где лежали курительные принадлежности и газета. - Если Вы подготовили документы, можете не спешить, - небрежно махнув рукой, сказал я. - Проблемы с транспортом оказались куда более значительные, чем мне казалось. - Именно по поводу кареты я и хотел с Вами поговорить, - доверительно сообщил Дюбуа. - Мне тут птичка напела, что Каросини с трудом уложится в отведённый срок. - Это ещё почему? - недоверчиво спросил я. - Его сын, который ему во всём помогает, сегодня сломал руку. У него осталось ещё двое подмастерьев, но сами понимаете... - Весьма прискорбно, - сказал я, посматривая заголовки статей. В отличие от Дюбуа, я не притронулся к табаку, а взял в руки лежавшую на столике газету. Бюллетень 'Gazette de France'. - Не отчаивайтесь, вальяжно похлопав меня по плечу, произнёс он. - Я тут поспрашивал... - Абель! Не тяните кота за хвост, - раздражённо произнёс я, сбрасывая его руку. - Кота за хвост? А, понял. Никогда не слышал такого выражения. Так вот, у моих друзей есть подходящая для Вас карета. - Интересно. - Большая, нисколько не уступающая вашей, даже шире, по-моему. Но есть сложности. - Я расправляюсь со сложностями с известной щедростью. - Дело совсем не в оплате, монсеньор. Хотя она, безусловно, важна. Вы не сможете выехать на ней из города. - Уж не хотите ли Вы сказать, что на ней можно полететь? - Гхым... - поперхнулся Абель. - То кота, теперь полететь. Не совсем так, монсеньор. - Тогда какого дьявола? - начал заводиться я.