В столице губернии я оказался совершенно не случайно. Наконец-то прибыла баржа с заказанной паровой машиной и вместо того, что бы сразу следовать в Кислые, бригада мастеров-наладчиков обосновалась в Смоленске. Не иначе, как щедрые суточные сделали своё чёрное дело и в борьбе с 'зелёным змеем', проигравшая сторона познавала всю горечь поражения. Суббота была признана безнадёжно пропавшей, и мне ничего не оставалось, как наведаться в гости к Бранду. Следуя по хорошо уже изученной дороге, Степан с братом даже не обращали внимания по сторонам, полагаясь на лошадиную память. А я посматривал из экипажа. Утренние лучи света озаряли маковки церквей, разливали сияние над пристройками, преломлялись движущейся радугой на устремлённых ввысь крестах собора и, оживив стёкла зарешёченных оконцев, угасали в лиловой светотени под покрывалом каштанов. Вскоре мы поравнялись со знакомыми мне вывесками, как Тимофей что-то крикнул, а лошади резко остановились. На Дороге стоял Иван Иванович, собственной персоной в обществе с одноруким мужичком. Полушкин принёс мне безмерное облегчение, поприветствовал меня чуть ли не присказкой: 'на ловца и зверь бежит', после чего, за столом, поведал подробности. А подробности были любопытны: 'тощий' оказался варшавским негоциантом, скупавшим здесь скот, рассчитывающийся исключительно сотенными ассигнациями или векселями. Аполлинарий Николаевич действительно прибыл из Австрии, скрывавшийся там чуть ли не по 'политическим мотивам' за банальное мошенничество с Заёмным банком ; а кучер, не кто иной, как его управляющий именьем под Ковно, с одним дополнением: по описанию он был один в один с беглым каторжанином, разыскиваемым за убийство. То есть люди не хорошие и как уже выяснилось, весьма опасные. Но главная новость заключалась в том, что на завтра у 'тощего' запланирована встреча с Ежом. События недельной давности оставило во мне густой осадок минувшего; а новости не казались надёжными и успокаивающими, потому что после всех возможных сплетен, разбежавшихся как огонь по хворосту, после нависшей угрозы скандала, после тревоги первых дней поисков, после мрачных предчувствий и ожидания всего самого худшего, я оказался слишком уязвим. Причём в той области, где был совершенно уверен в своей безопасности. Действовать требовалось незамедлительно. На рассвете, в воскресенье, когда сквозь занавески едва стал пробиваться свет, мы выдвинулись к конторе Ежа и к нашему удивлению, немного опоздали. Пребывая в плену некоторого замешательства, мы наблюдали, как троица жуликов, оставив экипаж у ворот, проследовала через дверь, причём 'тощий' даже успел перекинуться парой слов с привратником, не иначе, как об аномальной жаре. - На воротах Гриня, - подсказал мне Полушкин, утирая платком лоб. - Мой человек ссылался на него. - Тот однорукий? - уточнил я. - Да, Сильвестр опознал 'тощего' и привратник был с ним. Предлагаю проследовать за этой троицей и действовать по обстановке. Степан с Тимофеем придержат Гриню в воротах, а мы с Вами пройдём. Не думаю, что в воскресенье будет ещё кто-то. Пришлось возвращаться к нашей карете и спустя некоторое время мы оказались у двери в кабинет. За дверью шёл разговор на повышенных тонах. Было отчётливо слышно, что в кабинете происходит нечто неприятное, но не зная преамбулы, не могли понять, что именно. *** - Я не желаю идти по стопам Лиса и вечно чувствовать себя загнанной крысой! Может, вы и сумели уверовать, будто истинная свобода - в деньгах, а по-моему, вы просто несчастные люди! Вы обманываете сами себя и слишком трусливы, чтобы открыто это признать! Да любой купец честно торгующий хлебным вином счастливее вас. Вы же продаёте не утешение, вы продаёте смерть. За всю жизнь вы не узнаете ни минуты покоя, ибо вы обкрадываете людские души и бессовестно пользуетесь человеческой слабостью. Да-да, жалкие вы людишки, и больше ничего! - Что б твоя душа сгнила средь золы и пепла! Ёж, побледнев как полотно, указал рукой на дверь: - Уходите! - Это вполне отвечает моим желаниям, - процедил сквозь зубы Аполлинарий Николаевич. - Но ты не учитываешь одну малость, наш Закон! И в этот раз голос Барсука станет решающим. Ты низложен! - Не смей разбрасываться словами, ничтожество! Аполлинарий Николаевич ослабил шейный платок и оголил грудь. - Моё слово, имеет веса не меньше твоего. А сейчас, наверно и поболее. - Ты не имеешь ни какого отношения к отцам-капитанам и не можешь стать Барсуком, - тихо произнёс Ёж. - Твои фокусы тебе в этом не помогут. - Ты так в этом уверен? Ха-ха-ха! Тебя, старого дурака, даже не соизволили поставить в известность. - Я проклинаю тебя! - Ты? Да ну? Когда человек живёт вне закона, все его проклятия не стоят и ломанного гроша. Прощай Ёж, бывший Ёж. *** Дальше выжидать было нельзя. За дверью послышался шум борьбы и когда мы с Полушкиным ворвались в контору, то застали самый последний момент убийства: два старика сцепившись друг с другом валялись на полу, а 'тощий', остервенело тыкал в спину хозяина кабинета стилет. Бабах! Мы выстрелили одновременно с Иван Ивановичем. Я попал в 'тощего', а Полушкин пристрелил кучера, уже доставшего огромные пистолеты. Едва дым рассеялся, как мы с Полушкиным освободили Ежа. Откинув голову назад, он вытаращенными глазами созерцал небытие, из уголков его губ вытекали две струйки крови. - Пропало дело, - только и смог произнести Ёж. На звуки выстрелов прибежали Тимофей со Степаном, и едва оценив обстановку, тут же бросились за врачом. Моё внимание отвлекла мышь, пробежавшая у самой стеночки и юркнувшая куда-то под стол. А в это время, с трудом, превозмогая слабость, из последних сил стараясь не терять сознания, Аполлинарий Николаевич посмотрел на Ежа. Взгляд его был прикован к ладони купца - из-под медленно разжимавшихся пальцев всё явственнее проступал крестик на шнурке, возле которого свисали барсучьи клыки. Дрожащей рукой он схватил амулет и выронил, как будто его чем-то обожгло. Зубы старика скрипнули, и выдавил на своём лице улыбку, он произнёс: - Делать нечего, племянничек. Похоже, моё время вышло, теперь ты Барсук. - Ты мне зубы не заговаривай! - перебил его я. - Куда украденное спрятал? Облокотившись на поваленное кресло, Аполлинарий Николаевич перевёл дух, бросил взгляд на своих убитых подельников и, прижимая руку с платком к животу, попросил воды. Несмотря на ранний час, с улицы через открытое окошко уже проникал обжигающий воздух. - Что старина медлишь, рассказывай, - настоял я. Сделав пару глотков из фляжки Полушкина, он начал говорить. В его голосе чувствовалось глубокое безразличие. - Не думал, что именно тебе придётся рассказать эту покрытую мхом историю. Однако делать нечего, слушай. Полтораста лет назад, где-то у чёрта на куличках пять капитанов взяли на саблю отбившийся от каравана и севший на мель галеон с серебром. Богатств было так много, что на радостях, они чуть было не передрались между собой, хотя, где большие деньги, там всегда кровь. Впрочем, кто сейчас станет вспоминать такие мелочи? Старик сделал ещё глоток и сплюнул. - Не обращайте внимание на моё поведение. - Посоветовал он всем присутствующим, напуская на своё лицо трагическое выражение. - Я конченный человек с тех пор, как меня крестили, кроме шуток. Тысячу раз это говаривала моя матушка. Его взгляд задержался на мне. - Может поэтому отец не спешил признавать меня, а? Ладно, не торопите. Так вот, когда страсти поутихли и все осознали, что им досталось, капитаны стали держать совет. Испанцы дорого продали свои жизни. Из всех нападавших в живых осталась жалкая дюжина. И тут сам дьявол им велел задуматься: возвращаться на Тортугу, где каждый встречный за пару монет готов всадить себе подобному нож в брюхо пахло самоубийством. Легализовать такую добычу невозможно. Зарыть сокровища - дураков нет, с такими богатствами просто так не расстаются. Оставались ещё и прежние владельцы - испанцы, те непременно стали бы искать и рано или поздно вышли бы на след, а значит, следует спешить. Вывод напрашивался один: тикать сейчас и как можно дальше. А так как поодиночке у каждого шансов меньше, то оставалось только бежать скопом, и Томас Сова предложил вернуться в Англию, где Закон стоит на стороне богачей. А они ведь, как ни крути уже богачи. Наивные глупцы. Ну да ладно. Большую часть серебра счастливчики перевезли на самую большую тартану, а вторую догрузили водой и солониной, куда Томас отправил своего сына в заложники. - Судя по всему, - произнёс слушавший с большим вниманием Полушкин, - до Англии они добрались. - Добрались. Да только через некоторое время шустрых флибустьеров прихватили за жабры. Кто-то проболтался и люди, снаряжавшие их, потребовали свою долю. Оказалось, что быть просто богачами не достаточно. Они уплатили по счёту. На мой взгляд, чересчур завышенному, но не суть. - И их осталось пятеро, - завершил я. Голова старика чуть шевельнулась, изображая кивок. Бескровные губы задрожали, как будто он хотел что-то дополнить в своём рассказе, и мне пришлось снова дать ему воды. Глотнув, он неожиданно взглянул на меня, словно не узнавая, но через секунду взял себя в руки. - Всё так. Сова, вернее его сын, Лис, Змей, Барсук и Ёж. Серебра осталось четверть привезённого, как раз, что загрузили на вторую таранту, которую им хватило ума спрятать. Барсук был родом с побережья Балтики. Взяв свою долю, и закупив товар, он отправился домой и как ни странно преуспел. Воодушевившись примером, Ёж и Змей тоже решили попытать счастья в коммерции и вскоре оказались в Архангельске. Вот так всё и началось. Со временем, дети капитанов приняли дела отцов. - И каким образом наследие Барсука оказалось у Вас? - По линии умершей жены. Она была единственной сестрой погибшего Барсука. А Марк, не без помощи кулона отказался в мою пользу ещё до отъезда. - Ну-ну, все от Адама. Так вот отчего Вы стали изгоем в семье? Épouser une dot . - Что? - не понял моего вывода Полушкин. - Женился на купчихе, на деньгах. В семье естественно не одобрили и перестали общаться. Ладно. Где мои бумаги, старик? Ответом мне стала лишь мерзкая ухмылка. - Я понимаю, вежливость - взаимная ложь между чуждыми друг другу собеседниками. Впрочем, можете не говорить. Сам амулет выдаст тайну. - И обращаясь к Полушкину, добавил: - Раз он назвался Барсуком, то и жилище покойного Барсука наверняка занял. Там всё и лежит. Ведь так? - Догадливый, как твой... Глаза Аполиннария Николаевича выступили из орбит и стали большими, как луковицы. Его лицо, оставаясь неизменно холодным, как будто приняло маску боли, словно обдалось сумраком Стикса. В ужасных судорогах он преставился спустя несколько минут, так и не договоривши. Рука, прижатая к животу, скрывала аккуратную рану оставленную шилом с ядом, которая и оказалась смертельной. Упокой господь его грешную душу. Полдень вслед за утром разбрызгивал свои знойные струи, погружал в расплавленное золото и свинец, изнывающий от жары Смоленск. Стоящий муар опалял багряным дыханьем в надежде ничтожного ветерка распахнутые окна. Но всё было тщетно, как и ничтожная попытка Ежа, противостоять своим компаньонам. В жизнь не поверю, что Аполлинарий Николаевич действовал на свой страх и риск. Сто раз прав Томас Джозеф Даннинг, что при трёхстах процентах прибыли, нет такого преступления, на которое капитал не рискнул бы, хотя бы под страхом виселицы. А значит, решение заняться наркотической дрянью уже принято и Змей, Сова и Лис мне явно не товарищи. Этим же днём мы навестили логово жуликов. Всё вернулось на круги своя, порядок был сохранён в неприкосновенности, а ведь сохранение устоявшегося порядка и составляло мои чаянья. *** (сон) 'Наверно, заблудился', - повторял я сам себе, поправляя лямки тяжеленого рюкзака, только совсем не понимая, как это случилось. Меня охватил страх, что я каким-то образом сбился с пути и всё дальше ухожу в неверном направлении. Шаг за шагом я шёл по лесной дорожке, пока не остановился на поляне, часто дыша и прислушиваясь, в надежде уловить хоть какой-то звук: шум людей, журчание ручья или крик птицы, - звуки, которые я бы точно услышал, - но тщетно. Внезапно весь мир стал чёрно-белым, и вся мелкая растительность леса стала похожа на плотоядных монстров, протянувших к моим ногам лапки, щупальца, какие-то нити и язычки. У меня мороз пробежал по коже. Впрочем, на этом загадки не закончились. Шустро перебирая ногами, я спустился с возвышенности и вошёл в чащу. Дорога сузилась настолько, что мне пришлось практически продираться, отодвигая ветки руками. После открытой всем ветрам поляны воздух чащи казался душным и нестерпимо влажным. Дорога передо мной убегала за поворот. Свет с трудом пробивался сквозь раскидистые кроны деревьев, и вдруг я почувствовал, что за мной наблюдают. Я ощутил лёгкое покалывание и холодок в затылке. Я украдкой посмотрел через плечо, но потом, упрекнув себя в нерешительности, просто развернулся. Вокруг не было никого, но, если бы я доверял только глазам, то и поворачиваться не имело смысла. Что-то стояло и наблюдало за мной. 'Ладно, - подумал я. - Наблюдай'. Не желая выдавать тревоги, я напустил на себя нарочито беспечный вид: расправил плечи и поднял голову, глядя перед собой, стал насвистывать фривольную песенку, после чего развернулся и прибавил шагу. Но тревожное ощущение в затылке не проходило. Более того, несмотря на мой быстрый шаг, дорога как будто растянулась и стала сильно петлять, словно я стал двигаться в раковине улитки. Деревья теперь росли ещё ближе друг к другу, словно пытались уничтожить тонкую ниточку дороги, разделявшую их. С каждым поворотом я надеялся выйти на открытое пространство, но снова и снова меня постигало разочарование: всякий раз это были лишь новые повороты сужающейся дороги, которая протискивалась между сдвигающимися стенами переплетённых ветвей, под шелест и шорох, будто кто-то крался в зарослях. Повернуть назад было нетрудно, однако меня охватил азарт. По каким-то причинам в голове у меня всплыл образ 'чёртового ядра', и вместе с этим меня посетила мысль, что те, кто создал его, людьми в привычном понимании этого слова не были. И стоило мне об этом подумать, как я увидел его. Увидел краем глаза, как оно движется. Абсолютно чёрное, оно выделялось среди деревьев лишь бликами гладко отполированного идеального шара. Я попытался убедить себя, что это просто игра света, даже махнул рукой, но шар вдруг пропал и тут же появился передо мной, прямо на тропинке. Я заколебался, не решаясь ступить и шага, а потом сообразил, что бояться бессмысленно. Наклонившись, я взял ядро в руки. 'Контакт седьмого уровня установлен, - прозвучало у меня в голове. Зафиксирован сбой в работе процессов. Выбранный режим, - и снова набор точек разнообразной величины и цвета. - Напоминаю, оператором выбран сектор повышенного риска. Примите меры безопасности для успешного окончания путешествия'. *** Иван Матвеевич гостей не ждал. Дождливый апрельский день был на исходе, и он намеревался, как делал всегда, когда позволяли обстоятельства, провести вечерние часы за чертёжным станком. Но прежде, облачившись в подаренный Полушкиным тёплый восточный халат и сафьяновые тапочки, решил подкрепиться лёгким ужином, состоящим из куска холодного пирога и кружки пива, в небольшой уютной гостиной своего дома. Сложив снедь на поднос, он посмотрел через стекло на улицу. За окном свирепствовала непогода. Возле церкви на горе и близлежащих улицах и переулках завывал пронизывающий северный ветер. Под его порывами скрипели и визжали вывески его оружейного магазина, салона краснодеревщика Тимофеева и медника Сушкова, расположившиеся на одной улице как солдаты в линию. Дождь громко и настойчиво барабанил в окна. Не разбирающая титулы и заслуги горожан вода неслась по мостовой, и, стекая в сточные канавы, уносила горы мусора, а стылый ветер хлестал и будто потрошил черепицу на крышах домов, заставляя дребезжать двери и стёкла. Во время катаклизмов ценность домашнего уюта воспринимается людьми с особой значимостью и Иван Матвеевич не стал исключением. Поблагодарив Господа за то, что у него есть сытный ужин и добрая жена, Бранд с наслаждением расправил салфетку на груди и принялся за трапезу. Через полчаса, бодрый и энергичный, словно пузырьки в бокале шампанского, он потёр руки и, выйдя из гостиной, оказался в мастерской. С удовольствием предвкушая, как следующие несколько часов перед сном, никем и ничем не тревожимый, он станет заниматься любимым делом, Иван Матвеевич подточил карандаш и зажёг дополнительные свечи, самодовольно улыбнувшись. Изготовленная его соседями чертёжная доска и бронзовая подвижная линейка ожидали плотного листа веленевой бумаги. Того самого, на котором уже были прорисованы некоторые части самого страшного оружия этого века - картечницы. Теперь предстояло 'облагородить' чертёж - добавить последние штрихи, светотенью оживить композицию, ибо в те времена чертёж несколько отличался от привычного для нас гостовского чертежа общего вида . Это была приятная работа, и он принялся вдохновенно создавать фон, нанося уверенные штрихи, подчёркивая детали, пока не достиг желаемого эффекта. Идея картечницы пришла ему в голову ещё тогда, на лесной поляне, когда он осознал удобство капсюля, но, сколько он ни бился над придумкой, ничего путного не выходило. Многоствольные системы предполагали слишком большой вес и фактически повторяли пушку, заряжённую картечным выстрелом, с той лишь разницей, что залп можно было остановить, разбив его на несколько частей. И если бы не пара-тройка дельных советов нового друга, то конструкция из четырёх стволов ещё бы долго не увидела свет. Неделю назад он отдал часть чертежей, дабы они воплотились в металле и если всё пройдёт удачно, то вскоре можно будет отправляться в Тулу, а если повезёт, то к концу года будет что показать и самому военному министру. За два часа до полуночи Иван Матвеевич всё ещё стоял за чертёжным станом, как вдруг сквозь шум ветра и стук дождя услышал звон дверного колокольчика. - Кого там принесло? - проворчал он, откладывая карандаш в сторону.