ОБНАРУЖЕНА УГРОЗА БЕЗОПАСНОСТИ ОЖИДАЕТСЯ АТАКА С ВОЗДУХА НЕМЕДЛЕННО ОТПРАВЛЯЙТЕСЬ В УКРЫТИЕ MENACE MILITAIRE DÉTECTÉE UNE ATTAQUE AÉRIENNE EST IMMINENTE TROUVEZ DE L’ABRI IMMÉDIATEMENT Нет, это совершенно невозможно. Немыслимо. Казалось, ночь затаила дыхание. Потом механический голос зачитал сообщение, сирены истошно завыли и начался самый настоящий хаос. Легионеры пытались призвать народ к порядку, но никто не слушал. Никто не останавливался. Я пробилась сквозь охваченную паникой толпу и бросилась бежать, думая лишь о том, как добраться до Арктура. Мороз сковывал движения, ладони горели, ноги превратились в ледышки, но мысли об Арктуре придавали мне сил. Это их возмездие. Испании или Португалии. Или обоих. Они решили уничтожить нас с помощью союзников, отомстить за убийство короля. Вдруг воцарилась гробовая тишина. Я замерла на мосту и, схватившись за грудь, устремила взгляд в безоблачное небо. Над головой сияли мириады звезд, холодные и безучастные, словно пули. Каждая моя клеточка, каждый нерв, каждая венка замерли в предвкушении. И вот свершилось. Сначала гул, как из-под воды. Мое учащенное дыхание. Потом раскатистый рокот, он наполнял грудную клетку, резонировал в ушах и наконец перерос в пронзительный вой, заглушавший сирены. Последней ясной мыслью в голове промелькнуло, что звук очень похож на свист, раздающийся за секунду до фейерверка. Мне следовало бежать, однако я зачарованно смотрела, как в небе вырисовывается смутный силуэт. А потом громыхнуло. Снаряд угодил в соседний мост. Тот рухнул в мгновение ока, однако я отчетливо, как в замедленной съемке, наблюдала каждый этап. Ощутимый удар. Взметнувшийся столп воды и брусчатки. Ударная волна прокатилась по всему руслу. Алые искры вознеслись к облакам. Темноту расколола ослепительная оранжевая вспышка. От чудовищного грохота, наводнившего цитадель, лопались барабанные перепонки. Какофония света и звука затмила все прочие чувства. Не помню, как очутилась на мостовой и заслонилась от невыносимого жара. В ушах звенело, из глаз струились слезы. Жадно хватая ртом воздух, я смотрела на черные клубы дыма, которые громоздились друг на друга, пока не выстроились в башню в сотни футов высотой. Гробовую тишину нарушал только стук моего сердца – впрочем, нет, для пульса чересчур медленно, – и с каждым ударом содрогалась земля. Потом все прекратилось. Зажглись фонари. Река была усеяна трупами и обломками моста. В воде барахтались люди. Я пыталась разглядеть, кто сбросил снаряд, но было уже слишком поздно – и слишком темно, глаза от ветра слезились. Грудь распирало от кашля. Цепляясь за балюстраду, я выпрямилась. Справа Сену озарил очередной взрыв. Небо крест-накрест рассекли миниатюрные кометы. Кометы, которые стремительно снижались. Инстинкт вывел меня из оцепенения. Я кубарем скатилась с моста и, слившись с толпой вопящих парижан, устремилась к южному берегу. Исчезла влиятельная подельница, бунтарка, мятежница, королева. Осталась перепуганная девчонка, которая мчалась со всех ног, спасая собственную шкуру. Никто не станет разбирать, где паранормалы, а где невидцы. С воздуха мы все одинаковые. Мост ознаменовал первый этап. Настал черед бомбардировки. Снаряды градом сыпались на город, поражая здания, дома, мечущихся в панике парижан. Я неслась вдоль южного берега, поминутно поглядывая наверх, осязание и слух обострились до предела, но сквозь темень и дымовую завесу было ничего не разобрать. В суматохе я нарочно обрубила нить, связывающую меня с эфиром. Рассудок отказывался воспринимать смерть. Все прочие чувства затмили шестое. Голос разума смолк, вытесненный примитивным животным инстинктом. Озябшая, растерянная, я слегка замедлила бег и столкнулась с каким-то мужчиной – паранормалом или невидцем, кто его разберет, – и мы оба повалились в сугроб. Мимо протискивались люди, наступали мне на пальцы, оттаптывали ноги. Я свернулась клубочком. Где-то совсем рядом плакал ребенок. Очередная бомба угодила в крышу, на мостовую посыпались осколки черепицы. Следующий снаряд подорвал вереницу припаркованных машин, на обоих берегах завыла сигнализация. Парижане повыскакивали из автомобилей и пустились наутек. Вдалеке громыхнуло. Куда более мощный взрыв сотряс Париж до самого основания. Через секунду погас свет. Померкли окна. Потухли фонари. Вопли зазвенели с новой силой, когда город погрузился в почти кромешную тьму. Костры. Костры озарят мне путь. Я перекатилась на колени и встала, задыхаясь от дыма, снега и гари. Пепел набился между пальцев, в рот. На языке ощущался привкус крови. Не моей, чужой. В девятнадцать меня чуть не затоптали в Эдинбурге. В шесть чуть не утопили в реках крови, пролитой солдатами на улицах Дублина. Правда, Сайен не бомбил Дублин с воздуха. В ту пору нет. Нашира проторила дорожку к войне. И она разразилась. Кругом творилось сущее светопреставление. Крики. Паника. Безумие, навеянное страхом. Ориентируясь на руины моста, я судорожно прикидывала, в какую сторону податься. Земля содрогнулась от рева бомбардировщика. Нужно успокоиться и разыскать Арктура. Припаркованный неподалеку автомобиль превратился в пылающий факел. Ударной волной меня сбило с ног и отбросило в сточную канаву, наполненную грязью. Слякоть моментально впиталась в волосы, одежду, холодила тело, тянула к земле. Полгода я кокетничала с войной, старалась привлечь ее внимание. Но добивалась совсем не этого. Не такого чудовищного финала. Я пригнулась, когда над набережной пронесся очередной бомбардировщик, озаряемый вспышками разрывающихся снарядов. Не этого я добивалась, не этого добивалась, не этого добивалась, не этого… Снег окрасился бурым. Повсюду валялись трупы. Оторванные челюсти. Куски плоти. Как в каменоломнях, только вместо скелетов – еще неостывшие тела. Рассудок отстранился от происходящего. Однако на каждом шагу меня подстерегали все новые ужасы, норовившие сломить защитный барьер. Мне шесть. Я спотыкаюсь о трупы, бреду по щиколотку в крови. Мне двадцать, и я в аду, откуда нет выхода. Мое настоящее и прошлое слились в одно. Ладонь утопает в сугробе. Локоть трясется, центр тяжести смещается на запястье. Поднимайся! Ноги нащупывают опору. Поднимайся! Откуда только силы взялись! Я бежала, пока не начала задыхаться от гари. Огибала кратеры, перешагивала через мертвецов, шарахалась от надтреснутых, рассыпающихся зданий. Мне рисовались глубинные раны цитадели, рисовалось, как снаряды таранят хрупкие стены каменоломен. Такими темпами Париж поглотит сам себя. Шатаясь, я миновала Рю Жи-ле-Кёр. Еще немного. Каждый метр приближал меня к залу с витражами, где я оставила частичку себя. Где бросила Арктура на произвол судьбы. Впереди уже виднелся шпиль, не задетый бомбежкой. Золотая пуповина запульсировала. С губ сорвался сиплый смешок. Он там. Мы непременно отыщем друг друга. И вместе попытаемся выбраться. Я хочу, чтобы ты была со мной. Это все, что я знаю. Быстрее. Через мост на Иль-де-ля-Ситадель. Собор был объят пламенем. Перед входом коленопреклоненная женщина молотила кулаками по снегу. Ее вопли не смолкали ни на секунду. Дым застилал глаза, но я не думала отступать. Пейдж? Арктур… На востоке, где занимается рассвет, поднялся ураган. Свист. Характерная дрожь с головы до пят. Мой взгляд метнулся вверх, мимо пылающих построек, к шпилю. Потом раздался его голос – либо у меня в голове, либо через пуповину, – который звал меня по имени. Голос звучал так отчетливо, словно его обладатель находился совсем рядом. В угасающем сознании отчетливо промелькнуло: Стой! Дальше ни шагу. Я была слишком близко. А потом – чистейшая, ни с чем не сравнимая ослепительная вспышка, как будто смотришь невооруженным глазом на солнце. Последний свет манил к себе, и эфир раскрыл объятия. Пробуждение. Припорошенные снегом пальцы. Под онемевшей щекой – мокрая брусчатка. Повсюду снег. И пепел. Серые хлопья. Вслед за кашлем нахлынула невыносимая боль. Сгусток воспоминаний, неотделимых друг от друга. Я лежала на боку, наполовину засыпанная обломками дерева и битым стеклом, наверху раскинулось испещренное угольными шрамами небо. Сирены смолкли, кругом царило безмолвие. Ни заунывного напева. Ни бесперебойного дыхания транспорта. Тишина. Ногу придавило металлической балкой. Застонав, я высвободилась, перевернулась плашмя и, втянув едкий дым, жалко поползла на брюхе. Волосы, одежду покрывал толстый слой пепла, выбеленного, как слоновая кость. Я пыталась приподняться на локтях, но мышцы превратились в желе. Я ползла и ползла, пока буквально не рухнула в мягкое тепло. Женщина. Мутные глаза под тяжелыми веками, на затылке запеклась кровь. Я медленно подняла свинцовую голову и увидела горы пепельно-серых трупов, усеивающих улицу. Какому-то мужчине оторвало руку, он лежал на залитом кровью снегу среди руин Бастиона правосудия. Именно сюда угодил первый снаряд. Мой взгляд устремился на дымящиеся останки часовни с витражными окнами, где мы в последний раз виделись с Арктуром. Раздробленные витражи мерцали в снегу и пепле. Осколки радуги на сером фоне. – Нет. – Я потянулась к золотой пуповине, но та норовила выскользнуть из пальцев. – Нет… Никто не шелохнулся среди руин. Даже рефаиту не уцелеть под такими завалами. Мой отчаянный всхлип перерос в приступ кашля. От гари невыносимо першило в горле. Покрасневшие глаза шарили по зданию, ставшему для Арктура тюрьмой, темницей с радужными стеклами. В других уголках цитадели не смолкали сирены. Набрав в грудь побольше воздуха, я завопила в унисон, и кричала, пока не согнулась пополам. Всегда ненавидел свой дар, вынуждающий меня помнить. Мне никогда не забыть застенок, где спину исполосовали шрамами. – Наши пальцы переплелись. – А теперь не забыть и эту спальню. – Пейдж! Руки непроизвольно сжались в кулаки. Ко мне спешил кто-то знакомый. Черные туфли с пряжками. Волосы не такие пепельные, как у меня. – Живая! – Кордье выдохнула облачко пара. – Нам с тобой несказанно повезло – в отличие от остальных в ближайшем радиусе. – Миниатюрные ладони легли мне на плечи. – Поднимайся, Пейдж. Вставай. Надо убираться отсюда. Моя грудь судорожно вздымалась. Все рухнуло, и я распростерлась на обломках, меня сотрясали рыдания, такие душераздирающие и мучительные, что звуки застревали в горле. Горячие слезы струились по щекам. Каждое воспоминание – словно нож в сердце. Не отнимая руку от моей спины, Кордье выругалась сквозь зубы и пошарила в кармане пальто. В багряных лучах рассвета меня накрыла ее тень. – Прости, Пейдж, но иначе нельзя. – Ее голос звучал почти ласково, только уже без французского прононса. – Клянусь, это ради твоего же блага. Теперь все будет хорошо. На лицо легла мокрая тряпка. От нее веяло белыми цветами. И забвением. Я боролась, сопротивлялась, пыталась не дышать – честно пыталась, – но стоило мне, озябшей, сломленной, очутиться на водной доске, как всякое сопротивление приказало долго жить. Война неизбежна. Дьявол двулик. Он нависал надо мной, держал ключ от моих цепей. Не помню, с чего я вдруг решила, что смогу совладать с ним. Я закрыла глаза. И вдохнула. Лингвистический комментарий Начиная с шестнадцатого века смешанной группе существительных во французском языке всегда присваивается мужской род. Даже если на группу из пятидесяти женщин приходится один мужчина, правило неизменно: le masculin l’emporte sur le féminin[103]. Поскольку Республика Сайен не исповедует патриархат и поскольку я категорически не согласна с утверждением Николя Бозе о превосходстве мужчины над женщиной (в любом, не только лингвистическом контексте), в «Маске» родовая принадлежность смешанной группы существительных определяется правилом большинства. Например, les perdues, скитальцы, женского рода, поскольку среди последователей Дряхлого Сиротки преобладают женщины, а les grands ducs, великие герцоги – мужского рода, так как данная группа состоит из двух мужчин и одной женщины. Иногда род определяется личным восприятием, особенно если говорящий не уверен или не знает точный состав группы. Так, Пейдж употребляет les anormales (паранормалы) в женском роде, а Латронпуш – les anormaux, в мужском.