25. Крылатая победа Я лежала на незнакомой кровати, оцепеневшая, безучастная ко всему. День уже клонился к закату. Теперь я спала до вечера, а поднималась в сумерках. Темнота притупляла боль. Сегодня на Рю Верне было тихо. Я таращилась в стену, рука под головой онемела. Завтра ночью мы со скитальцами отправимся на Лебединый остров – один из природных островков на Сене – ждать Латронпуша и Королеву Нищих. Леандр выманил их фальшивой депешей от Старьевщика, скрепленной восковой печатью в форме костяной руки, которую мы позаимствовали у трупа. Мелюзина уверила, что послание нашло адресата. К удивлению великих герцогов, на острове их встретит Вье-Орфеля и в присутствии приглашенных кураторов обвинит в совершенных злодеяниях. Если доказательства сочтут убедительными и действующих герцогов свергнут, я выйду из тени и провозглашу слияние лондонского и парижского Синдикатов. Объявлю миру, что жива. Вот только я не чувствовала себя живой. Вернее, чувствовала, но не до конца. Часть меня умерла среди витражей часовни и погребена там на веки вечные. Та часть никогда не перерезала бы глотку даже заклятому врагу. Просто не посмела бы. А сейчас я не чувствовала раскаяния. Не чувствовала его, когда смывала кровь с рук, лица, шеи. Да, я убила Старьевщика из сострадания, но действовала при этом без капли жалости. Весь день я провалялась бревном, изредка ворочаясь с боку на бок. Спать получалось урывками. Стоило задремать, мне чудилась мускулистая рука на талии, тепло мужского тела рядом. Потом накатывало осознание – мучительное, душераздирающее. Сколько бы я отдала сейчас за наркотик, которым меня пичкали в архонте, – стойкий, эффективный, отсекающий всякую связь с реальностью. В сумерках я поднялась, заковыляла по коридору на кухню. Надо включить отопление. Хоть это мне по силам. Отыскав нужный тумблер, я достала из холодильника кувшин с ячменно-лимонной настойкой и, плеснув немного в стакан, пила, пока не закашлялась. Захлопнув дверцу, я вдруг заметила кофеварку – и мысленно перенеслась на другой берег Сены, где Арктур в янтарных лучах света протягивал мне дымящуюся кружку. Сомкнутые губы затряслись. Хотелось расколотить кофеварку. Хотелось рвать и метать. Навеянный образ – обман. Сплошное притворство. А я все гадала, о чем мне так стремился поведать эфир, пока Лисс делала расклад. Станет ли Арктур Мезартим моим возлюбленным или погибелью? А он оказался дьяволом. Дыхание сбилось. По щекам заструились слезы, я поспешно вытерла их рукавом. Стоило мне успокоиться, какая-нибудь мелочь непременно выбивала почву из-под ног. С нашего «объяснения» золотая пуповина не подавала признаков жизни. Хоть какое-то утешение. Если я не ощущаю его, вероятно, он не ощущает меня – и вряд ли сумеет разыскать. Впрочем, с этой квартиры все равно скоро сниматься. Отныне мне нигде нельзя задерживаться надолго. Я обречена скитаться до конца своих дней. Я сосредоточенно уставилась в потолок, а когда дыхание выровнялось, побрела назад в спальню. Надо выспаться, завтра ответственный день. Вытянувшись под одеялом, я вспомнила другую кровать. Обволакивающий, пронизывающий жар мужского тела. Одно только не давало мне покоя. Зачем он пал так низко, прибегнув к плотеотступничеству? Подумал, чем шире я распахну свое сердце, тем глубже вонзится в него клинок? Он рассчитал верно. Даже теперь, когда правда выплыла на поверхность, я до боли жаждала его прикосновений. Отныне он полтергейстом будет преследовать меня, сжимать в фантомных объятиях, терзать душу. Я задремала, уткнувшись лицом в подушку. Прошло немало времени, прежде чем хлопнула дверь. Кто-то переступил порог спальни, зажег лампу. – Флора. Я разлепила веки. На кровати, вопросительно изогнув бровь, сидела Дюко. – Надеюсь, ты не с похмелья? – Она резко хлопнула меня по щеке. – Что на сей раз? – Ничего, – прохрипела я. – Оно и видно. – Дюко рывком привела меня в сидячее положение. Спутанные кудряшки упали мне на лоб. – Тебе нужно в душ. И причесаться. И переодеться. Когда ты в последний раз ела? – Не помню. – Кожа у меня под глазами опухла и покраснела. – Какой сегодня день? – Вторник, двадцать четвертое. – Дюко пощупала мой лоб. – Ну, выкладывай. Я не имела морального права держать ее в неведении. – Мой подручный переметнулся на сторону Сайена. Ищите со Стефаном новых союзников. – Получается, он тебя предал? Слабый кивок. – Не знаю, сколько он успел рассказать. Дюко не утратила хладнокровия, однако я буквально слышала, как щелкают шестеренки у нее в голове. – Сногсшибательная новость. – Она подняла что-то с пола. – Вот, нашла позади явки на Рю Жи-ле-Кёр. Полагаю, твой подручный или Кордье выбросили его из окна, чтобы уберечь от Сайена. Мой рюкзак. Я потянулась за ним негнущимися руками и аккуратно расстегнула молнию. Внутри оказались все мои богатства, включая гроссбух. – Подручный вряд ли, – пробормотала я себе под нос. Дюко пересела в ближайшее кресло. Ее брюки были перехвачены на талии ремнем, укороченные штанины открывали кожаные сапоги на шпильке. На фоне элегантной Дюко я как никогда ощущала себя чучелом. – У тебя к нему чувства, – констатировала она и, не дождавшись ответа, продолжила: – Такое случается. В нашем деле все мы ходим по лезвию бритвы. Не твоя вина, если он затупил ее, чтобы влезть тебе в доверие. Каждый из нас обманывался. Кордье, например, вечно ищет, кто бы затупил для нее бритву. – Дюко перевела дух. – Она исчезла. Судя по пятнам крови возле явки, убита или захвачена в плен. Стефан временно перебазирован в «Статуэтку». Боюсь, с «Манекеном» покончено. Дюко извлекла серебряный портсигар, достала сигарету. – Любопытно, кто же все-таки нас предал. Вероятно, твой подручный. Хотя не факт. – Она чиркнула зажигалкой. – Теперь мне одной держать оборону. Мы делаем большое дело, и я не для того провела тринадцать лет в Сайене, чтобы вот так запросто отступить. Еще не все потеряно. – Одной, значит. – Я выдавила улыбку. – Получается, меня отстранили. – Да, – сухо обронила Дюко. – Ты спалила дворец, построенный в семнадцатом веке. Разумеется, тебя отстранили. – Кто бы мог подумать. – Начальство согласилось с моим заключением. Ты не годишься на роль разведчицы, поскольку в борьбе против Сайена руководствуешься личными мотивами. Соответственно, начиная с завтрашнего дня тебя лишают доступа к явкам, документам, Уверена, тебе есть куда податься. – Да. Я отрешенно выслушала вердикт. Внутри ничего не екнуло. Очередная утрата в длинном перечне. – Также руководство солидарно, что у Касты мимов огромный потенциал, – уже мягче добавила Дюко. – Как, впрочем, и у тебя. – Она выпустила тонкую струйку дыма. – Тебе моя работа не по плечу, Пейдж. Не твой формат. Однако из тебя выйдет толк. «Домино» сотрудничает не только с агентами, но и со сторонними людьми, способными со временем внести ценный вклад в программу. Я убедила руководство заключить с тобой взаимовыгодный союз. Я не верила своим ушам. – Тебе не станут стирать память белой астрой, – объявила Дюко, – а если твоя организация докажет свою профпригодность, вы гарантированно получите субсидию. Ты по-прежнему будешь числиться в «Домино». Будем сотрудничать. – Она посмотрела на меня в упор. – Все в выигрыше. С дополнительным финансированием расхлябанное сборище воров можно превратить в грозную армию. У нас еще есть шанс низвергнуть Сайен. – За профпригодностью дело не станет, – откликнулась я. – Встречаемся завтра на Лебедином острове в полночь. – Зная твои подвиги, приходить надо вооруженной до зубов. – Дюко пристроила сигарету на край тумбочки и снова полезла в карман. – Я собираюсь нарушить должностную инструкцию и вручить тебе кое-что. Ты мне нравишься, Пейдж, хоть ты и потрепала мне нервы. Она протянула мне герметичную упаковку с конфигуратором. – Не потеряй, – напутствовала Дюко. – Новых поступлений не предвидится. – Изор, спасибо тебе огромное. Спасибо за все. – Не благодари. Лучше… вымойся. Она вытащила досье из моего рюкзака и, забрав сигарету, ушла не оглядываясь. Я долго сидела не шелохнувшись, сцепив покрытые ссадинами руки. Каким-то чудом мне удалось встать и доковылять до ванной. Из зеркала на меня взирала опухшая, пепельного цвета физиономия с воспаленными глазами, волосы свисали сосульками, краска почти слезла. Тут же, на полочке, стояла маска. Я медленно провела большим пальцем по холодной, застывшей поверхности и, отвернувшись от пустых глазниц, стянула ночную рубашку. После душа я тщательно вытерлась и вернулась в спальню, с мокрых волос капала вода. Спрятав их под шерстяную шапку, накинула пальто, сунула ноги в сапоги и, подхватив рюкзак, толкнула балконную дверь. Закинув ногу на балюстраду, вскарабкалась на карниз, а с него – на крышу. От иллюминации Триумфальной арки в небе полыхало зарево. Внизу бушевал автомобильный поток: ревели клаксоны, урчали двигатели. Устроившись на кровле, я открыла рюкзак и принялась перебирать скудные пожитки. Гроссбух в кожаном переплете, отцовское наследство и музыкальная шкатулка тонкой работы. И как только уцелела после падения из окна! Пальцы сомкнулись на резной коробочке. А в следующий миг она зависла над пропастью. Надо лишь разжать руку. Шкатулка разобьется о мостовую, заключенная в ней мелодия умолкнет навеки. Последнее материальное свидетельство наших отношений исчезнет. – Slán[96], – шепнула я. Грудь словно взяли в тиски. В приступе малодушия я еще крепче ухватила ларчик. Пускай он невольный соучастник обмана, но у меня рука не поднималась уничтожить такую красоту. Всхлипнув, я порывисто прижала шкатулку к сердцу. В ней запечатлелся образ Арктура, каким он мне грезился, с кем я надеялась провести остаток дней. Настроила воздушных замков, нечего сказать. Вместе с порывистым дыханием изо рта вырывался пар; окутанная белыми клубáми, я запихнула шкатулку на самое дно рюкзака и накрыла гроссбухом. Такая прелесть не должна пропасть зря. Лучше попробую сбыть ее какому-нибудь антиквару. Оставался только подарок отца. Вытащив из внешнего кармана рюкзака нож, я поддела крышку и, помешкав одну-единственную секунду, подняла крышку. Петли оказались тугими. На темной бархатной обивке белел сложенный листок. Я трепетно развернула послание. Почерк знакомый. Но принадлежал он не отцу. Было любопытно, оставил ли зануда-папаша тебе хоть что-то. И – о чудо! – оставил! Наследство дожидается тебя в уютной ячейке Английского банка.