Сверток лежал на подушке – непроницаемый и безмолвный. Прошло немало времени, прежде чем я взяла позаимствованный из кухни нож и поднесла его к туго завязанной бечевке. Стиснув рукоять, большим пальцем выровняла лезвие, зафиксировала его – и одним взмахом перерезала шпагат. Обертку скрепляла восковая печать. Сорвав ее, я медленно развернула бумагу – внутри оказалась небольшая, длиной с сигару, шкатулка из яблоневого дерева. Я поднесла ее к лицу. Шкатулка едва уловимо пахла гвоздикой и чем-то еще. Бабулей. Ее духами. Понятия не имею, из чего состоял аромат, но я бы узнала его из миллиона. На каждую годовщину дедушка дарил ей по флакону, и бабуля растягивала его, как могла, экономила каждую каплю. Иной роскоши она себе не позволяла, и вот теперь, спустя столько лет, крупицы аромата запечатлелись в резной деревяшке. Бабушка касалась этой шкатулки. Вспомнились ее сильные руки, широкие ладони, заскорузлые от тяжкого труда. Когда мне минуло три года, корова отдавила ей кончик безымянного пальца, даже пришлось ампутировать фалангу. Бабуля часами пропадала на кухне и, орудуя штемпелем, оттискивала медоносных пчел на головках взбитого вручную масла. Клиенты доверяли пчелиному оттиску. Наша ферма славилась медовым сыром, он всегда расходился влет. Вспомнились каштановые волосы бабули, всегда всклокоченные от ветра. Вспомнилось суровое, изможденное лицо. Искорка в глазах, которую она приберегала для нас с дедом. Каждая деталь намертво врезалась в память, словно оттиск пчелы – в масло, а едва уловимый аромат пробудил к жизни то, что таилось в недрах подсознания. Шкатулка была запечатана. На крышке – узор из прямых линий. Внутри что-то шуршало, как будто насекомое било крыльями. Шестое чувство подсказывало мне: там письмо. Послание от отца. В отсутствие ключа вскрыть замок можно лишь одним способом. Я вставила лезвие в щель, прокрутила, но руки тряслись, нож чуть не вывалился из пальцев. Не могу, рано. Слишком свежо воспоминание. Никакое содержимое шкатулки не отменит того факта, что отец умер предателем, а толпа вокруг глумилась и бесновалась. Я запихнула «наследство» далеко под шкаф, захочешь – не дотянешься. Арктур перенес капельницу в свою спальню, наладил бутыль с лекарством. Я вытянулась на покрывале и воткнула катетер, ощущая себя совершенно разбитой, как будто и не спала вовсе. Смирившись, что сна по-прежнему ни в одном глазу, я выждала, пока дозатор опустеет и, вытащив иглу из вены, подняла валяющийся свитер. Стоило сунуть голову в горловину, как пол внезапно накренился. Дыхание участилось. Я ощутила мерзкий запах и привкус воды, мокрая тряпка легла на лицо, забиваясь в нос, в горло. Кожу саднило от кандалов, холод пробирал до костей. Ногти вонзились в столбик балдахина. Ты жива. Ты в безопасности. Я натянула свитер и разгладила невидимые складки. Ты не одинока. Квартира тонула в темноте. Я двинулась на кухню в поисках чего-нибудь успокоительного – стакана молока, сладенького, хоть чего-то. По пути заглянула в свою спальню: Иви спала, крепко обняв подушку. Только поравнявшись с дверью на чердак, я сообразила, чего действительно хочу, и, наскоро обувшись и накинув пальто, рванула вверх по лестнице. На свинцовых ногах я шагнула на крышу и, задвинув за собой щеколду, согнулась пополам в беззвучном приступе кашля. Едва приступ миновал, взгляд различил силуэт на краю крыши. Арктур. – Извини, – просипела я, гадая, почему не почуяла его раньше. – Не знала, что ты здесь. – Ты в порядке? – донеслось из мрака. – В полном. Просто захотелось подышать. – Я медленно разогнулась. – Не помешаю? В чернильной тьме мне едва удалось разглядеть кивок. Я опустилась рядом с ним на парапет. За рекой ложем из упавших звезд мерцал Иль-де-ля-Ситадель, в небе над островом завис тонкий полумесяц. – Иви спит? – Как младенец, – откликнулась я, вдыхая полной грудью. – Нельзя подпускать ее к Тубану. – Тубан ее не тронет. – Арктур покосился на меня. – А ты никогда не мечтала отомстить Сухейлю? Вопрос поверг меня в ступор. Ратуя за торжество справедливости, я никогда не задумывалась, как поступлю, если снова встречу Сухейля. – Он тоже в Шиоле? – брякнула я первое, что пришло в голову. – Вероятно. Как и Тубан, он преуспел преимущественно в жестокости. Впрочем, Нашира могла оставить кого-то из главных садистов в Лондоне. В Шиоле Сухейль или нет, я перед ним бессильна. Без соответствующего оружия точно. – Ты сама не своя. Переживаешь из-за отцовского наследия? – Мне досталась шкатулка без ключа. Полагаю, внутри письмо. – Сломай замок, – посоветовал рефаит. – Боюсь, – откликнулась я, глядя вдаль. – Фрер сказала, под пытками отец назвал меня подкидышем. Ребенком, которого aos sí подменяют в колыбели. – Aos sí, – старательно повторил Арктур. – Да, произношение у меня хромает. – Aos sí – в переводе «обитатели холмов». Феи, – пояснила я. – Но зачем отцу говорить такое? – Фрер могла и соврать, – заметил Арктур. – Вряд ли. Откуда ей знать ирландский фольклор? – Я уткнулась в колени подбородком. – Какая разница, что в письме, все равно это ничего не изменит. – Не проверишь – не узнаешь. – В другой раз. Сейчас нельзя забивать голову. Мне предстоит провести двое суток под землей, скорее всего – по колено в воде. Необходимо сосредоточиться на выживании. – Сосредоточишься, – заверил рефаит. – Это твоя стихия. – Как ни странно. – Огоньки на Сене задрожали. – Извиняться, что полезла в «Гаруш», не стану, и не надейся. Риск себя оправдал. Но прости, что снова причинила тебе боль. Арктур молчал, но его взгляд прожигал насквозь. – Наверное, в каждом из нас… глубоко внутри… таится страх смерти, – продолжала я. – Этот страх погиб вместе со мной в Эдинбурге. Теперь я меньше боюсь умереть, но это не означает, что у меня пропала воля к жизни. – Рад слышать. – Глаза рефаита горели во мраке. – Надеюсь, с падением Сайена твоя воля окрепнет. Ветер трепал мои кудри. – Онейромантия – способность уникальная, – проговорил Арктур. – Ясновидение, как известно, предполагает ясность. Большинство обретает ее, глядя в будущее. Онейроманты, наоборот, смотрят в прошлое. Ретроспектива – одновременно мой дар и мое проклятие, ибо прошлое хоть и дарует мудрость, изменить его мы не властны. Рефаит не обманул насчет уникальности. Других онейромантов мне не попадалось. Возможно, их и не существует в природе. – Не в моей власти отменить принесенную клятву, – продолжал он, – но я искренне сожалею, что подорвал твое доверие. Сожалею, что заставил тебя страдать. Тебе и без того пришлось несладко. Арктур невольно задел потаенные струны. – Не хотела говорить, но, пожалуй, признаюсь. – Я сунула окоченевшие руки в карманы. – У меня претензии не только к Тирабелл. Лицо рефаита терялось во мраке, виднелись только глаза. – В колонии меня переполняла ненависть. Вполне закономерно, согласись? Меня лишили с таким трудом обретенной семьи, отняли имя, свободу. Не секрет, что я искала повод усомниться в тебе. Если бы правда о ваших метаморфозах открылась тогда, никакие доводы не подействовали бы. И бунта бы не случилось. Арктур не противоречил. – Я знаю себя. Знаю свои сильные и слабые стороны. Я столько раз умирала с тех пор, столько всего пережила. Ты тоже изменился с нашей первой встречи. Стал более – и вместе с тем менее – человечным. – Но так и не стал человеком, – констатировал рефаит. – Это далеко не первый и не последний раз, когда наши ценности и убеждения вступают в конфликт. – Мне известно, кто ты. Я видела твое истинное лицо. И приняла его. Откуда-то снизу донеслась фортепьянная мелодия. Нежный голос затянул песню. – История с эмитами не повлияет на наш курс, – заключила я. – Но на будущее – надо тщательнее подбирать выражения – и собеседников. А еще не приближаться ко мне с полусдвигом. – Все два столетия меня благополучно миновала эта напасть, – уверил Арктур. – Оптимистично. Какое-то время мы оба слушали музыку. Даже в темноте рефаит смотрелся внушительно. Ничего похожего на зыбкую, выхолощенную оболочку его призрачной формы. Впервые я задумалась над тем, чтó война сотворила с ним. Задолго до того, как Нашира изуродовала его тело, необходимость подпитываться теми, кто слабее, втоптала его самолюбие в грязь. – Понимаю, Рантаны многое для тебя значат, – проговорила я. – Вы воевали бок о бок, поэтому глупо надеяться, что ты всегда будешь ставить мои интересы выше их. – Мой голос упал почти до шепота. – Вот только революцию затеяли мы, и мы несем ответственность перед теми, кто рискует жизнью ради общего дела. Если не хотим сбиться с пути и рассориться, впредь никаких секретов. Согласен? – Да. Пауза наполнилась отголосками цитадели. – Ты говорил, есть доказательство, что ты всегда будешь на моей стороне, – нарушила я затянувшееся молчание. – Доказательство, которое выдает тебя с головой… но только я способна его заметить. – Верно. – Даже в такой мороз у него изо рта не вылетело ни единого облачка пара. – Уже сообразила, о чем речь, юная странница? Я с вымученной улыбкой помотала головой. Он, разумеется, не скажет. Эту загадку мне предстоит решить самостоятельно. Пусть так. – Есть и другой способ. – Арктур протянул руку. – Вы позволите? Заинтригованная, я стиснула его ладонь. Свободной рукой он дотронулся до моей щеки, большой палец легонько касался виска. – По канону это произносится на глоссе. Но сперва переведу. Когда наши лбы соприкоснулись, у меня перехватило дыхание. Я различала каждую его черточку: контур губ – отчетливый, словно вырезанный кончиком ножа. Помутнение глаз.