– Наверное, таково требование времени: у людей появляется все больше поводов себя упрекнуть. Корнелия нахмурила брови, словно это предположение заставило ее глубоко задуматься. – Мы с тобой уже давно не были на исповеди, – сказала она через минуту. – Не было нужды. Корнелия, казалось, испытала облегчение. – Ты права. Нас это не касается. Послышался шелест ткани. Это Жереми только что вышел из исповедальни. Он жестом попросил исповедующихся подождать и быстрым шагом направился к ризнице. – Отец мой… – Он не слышит, – простонала Корнелия. – Постараюсь его перехватить, когда он будет возвращаться. Жермена издали следила за священником, который исчез в глубине церкви. Затем подкралась поближе. Дверь в ризницу была приоткрыта. Внутри было тесно и почти пусто: вешалка, маленький столик, над ним скромное зеркало. Мебель по форме напоминала дарохранительницу. Священник, должно быть, прошел в туалет. Если ждать здесь, она уж точно не пропустит. Минуту спустя раздались легкие шаги. Она инстинктивно отступила в тень за колонну и стала наблюдать. То, что она увидела, в высшей степени ее удивило и даже шокировало: проходя мимо зеркала, отец Жереми послал себе воздушный поцелуй и быстро прошептал такую гнусность, какой Жермена еще никогда в жизни не слышала: – Я тебя люблю. Жермена в ужасе попятилась за мраморную колонну, пока спиной не уперлась в холодный камень стены. Она затаила дыхание, когда Жереми быстро прошел мимо, подняв сутаной легкий ветерок, отчего у нее по коже прошел озноб, словно сам дьявол коснулся ее. Она дождалась, пока священник скроется в исповедальне, быстро перешла неф, схватила за руку подружку и потащила на улицу, чтобы рассказать о случившемся и излить переполнявшее ее возмущение. На залитой солнцем паперти стояли туристы, любуясь средневековыми домами. – Раньше с ним такого не бывало, – сказала Корнелия. – Вот уже несколько месяцев, как что-то тут не ладится. – Да. С начала весны. Я не знаю, что происходит. Жермена с понимающим видом покачала головой. – У меня по этому поводу есть соображение. Корнелия вытаращила глаза. Жермена помолчала. – Ты заметила молодую женщину, которая тут бродит по воскресеньям? – Шатенка, с волосами до плеч? – Да, – отвечала Жермена. – Это Алиса, дочка старого вдовца, что живет в доме напротив музея. – Я много раз видела, как она разговаривает с отцом Жереми перед мессой, а случается, что и после. Уверена, она играет какую-то роль во всех новшествах. – Мы и сами говорим с отцом Жереми… – Да, но с ней – все иначе. Просто уверена, это исходит от нее. – Ты думаешь, что он и она… Жермена понимающе подняла брови. – Но я полагаю, она замужем… – Как бы там ни было, она испортила нам пастыря. Ты посмотри, какие странные штуки он заставляет нас теперь проделывать в церкви. Ну вот, например, хвалить ближнего, говорить, какими замечательными достоинствами Господь его наделил… – Это верно. – Все это вредно и безнравственно. О наших достоинствах говорить нельзя, ибо человек грешен. – Верно, человек грешен. – Особенно женщина. – О да, – сказала Корнелия, провожая глазами какую-то девушку в открытом платье. – Особенно женщина. 9 Дорога в епископство заканчивалась аллеей, обсаженной столетним колючим кустарником. Его ветки, покрытые темно-зелеными иглами, поднимались к бледно-голубому небу, по которому плыли тяжелые густые облака. Когда Жереми в прошлый раз беседовал с епископом д’Обинье, он поделился с ним своей растерянностью и признался, что сомневается в пользе священной миссии при столь малом количестве прихожан. Ведь эти люди посещали церковь скорее из верности традициям, чем по велению души. Епископ успокоил его: все священники «скисают» на начальном этапе служения, все через это проходят, это нормально, говорил он, отметая все страхи тыльной стороной ладони и даже не пытаясь в них вникнуть. Жереми почувствовал себя, как женщина, которой отказали в помощи под предлогом, что «во время месячных это нормально». А как все изменилось за несколько месяцев… Теперь Жереми чувствовал себя уверенно и был доволен достигнутыми результатами, стараясь, не дай бог, не загордиться. Предложения Алисы действительно помогли привлечь людей в церковь, особенно на исповедь: каждый день он слышал шепот новых голосов в исповедальне. Конечно, Жереми догадывался, зачем приходили неофиты: в основном за советами священника-наставника, а не за Божественным просветлением. Но он был искренне убежден: это начало духовного пробуждения. Церковь получила новый приток прихожан, хотя до того, чтобы она заполнилась народом, было далеко. Однако, по правде сказать, Жереми хорошо знал, что просторное помещение, более чем на четыреста мест, вряд ли когда-нибудь будет наполнено целиком. Теперь он принимал этот факт со спокойной мудростью. Должно быть, епископ сейчас довольно потирает руки. У него была репутация человека амбициозного, все знали, что он уже видит себя кардиналом. И он не сможет не сыграть на возрождении одного из приходов своего диоцеза. И какого прихода! Это аббатство, когда-то одно из самых почитаемых в католическом мире, два столетия пребывало в полном упадке; и вот теперь!.. Жереми тихо, без стука прикрыл дверцу «рено-клио» и поднял глаза на величественное здание из бургундского камня с высокими белыми окнами и решетчатыми переплетами, которое, казалось, веками удерживало власть. Он взошел на крыльцо. Ветер трепал сутану, ткань била его по ногам. На входе аббата встретил секретарь и молча провел по длинным коридорам в переднюю перед кабинетом епископа, небольшую комнату с высоким потолком, гладкими выбеленными стенами и строгими креслами времен Людовика Тринадцатого, из темного дерева с оливковой бархатной обивкой. Жереми терпеливо подождал несколько минут, потом подошел к окну. За ним собирались облака, они неслись по небу и отбрасывали беспокойные тени на покрытые лесом холмы. А здесь, внутри, стояла полная тишина, и если бы его не провел сюда секретарь, Жереми решил бы, что он совершенно один в покинутом всеми здании, а единственный его сосед – ветер, который дул все сильнее и сильнее. Ожидание затягивалось, в конце концов Жереми подумал, что хозяин, наверное, где-нибудь задержался. Устав от ожидания, он уселся в кресло – и в этот миг высокая дверь кабинета распахнулась, на пороге показался епископ. Жереми рывком вскочил, словно был виноват: ведь он осмелился отдохнуть в кресле. – Монсеньор… Епископ, загадочно улыбаясь, смерил его взглядом. На нем была фиолетовая шелковая сутана, которая подчеркивала его превосходство и влияние. Жереми прошел следом за ним в кабинет. Седовласому епископу было около пятидесяти лет, с серьезного лица смотрели умные глаза. Однако Жереми уже приходилось видеть, как тот умел очаровать собеседника, чтобы его убедить. Просторный кабинет с версальским паркетом, застланным персидским ковром, заливал яркий свет, оживлявший стены, украшенные подлинными обюссонскими гобеленами. Жереми примостился на плетеном стуле возле прямоугольного стола, тем временем хозяин кабинета принялся разбирать бумаги. – Какие новости в приходе? – Отличные, – воодушевился Жереми. – Я занялся привлечением новых прихожан, и результаты весьма обнадеживают. Епископ направился к массивному креслу, стоявшему в торце стола. В руке он держал какие-то документы, в которые то и дело заглядывал, слушая собеседника. Пастырский перстень[11] на безымянном пальце правой руки посверкивал аметистом в окружении бриллиантов. – Я вызвал вас, – вдруг заговорил он, выделяя каждый слог, – потому что хочу составить себе ясное представление о том, что происходит в Клюни в последние месяцы. В кабинете воцарилась тишина. Жереми не знал, что ответить. Их своего массивного кресла епископ пристально, с подозрением его разглядывал, полуулыбка не могла скрыть суровости его взгляда. В рассеянном беловатом свете, проходящем сквозь облака, лицо казалось бледным. – Вы ничего не хотите мне сказать, отец Жереми? Застигнутый врасплох, Жереми пытался сохранять спокойствие. – Я воплотил в жизнь некоторые идеи, ради того чтобы привлечь в церковь прихожан, и… – Идеи? Какого рода идеи? – Как бы это сказать… я постарался освежить некоторые из наших практик, чтобы меня услышало больше прихожан, монсеньор. Епископ задумчиво покачал головой: – А не зашли ли вы, случайно… слишком далеко? Жереми посмотрел на него. Интересно, кто же ему докладывает, в чем именно его упрекают? – Каждую минуту я повинуюсь голосу совести и точно следую духу Евангелия. Епископ наклонился над бумагами, которые держал в руке.