– Зачем убивать самим? – Что? – Шульце недоуменно вскинул голову. – Просто отдадим ее епископу, – ухмыльнувшись, глухо пояснил моряк. – Видишь ли, Вальтер, нынче на Эзеле – неурожай. Ищут виновных. Им бы очень пригодилась такая вот юная ведьмочка! Пытали бы ее при всех, а потом казнили бы. Народу эти зрелища нравятся. – Знаю, что нравятся. Эх, Карл… жестокий ты человек! Ладно, – посмеявшись, Шульце махнул рукой. – Свяжите ее… на обратном пути отдадим в замок. Попомнит свою корзинку, тля! Связали… Ее одну! Без Марвина! Значит, что же – убежал-таки парень? Или… застрелили? Выстрелы ведь были слышны… Спросить бы – да как? Связав, пленницу бросили на телегу да сунули в рот кляп. Всего же на телегу погрузили восемь мешков! Восемь мешков золота. Пропавшая казна братства «черноголовых». Точнее – украденная казна. Теперь она принадлежала этому хлыщу Шульце… А где же, черт возьми, Лихой Сом? Что, так просто сдался? Или… или нет уже в живых старого лиходея? Так тоже могло случиться, вполне… Темнело. Накрапывал мелкий дождь. – Поторапливайтесь! – потерев руки, Шульце подогнал напарников. – «Пестрая медуза», верно, уже в гавани. – Думаю, да, – согласно кивнул шкипер. – Ты все же решился плыть так далеко? – Отсижусь некоторое время, брат Карл! Слишком уж тут как-то нервно… А там – поглядим. Ну, что тут было думать? Уши-то Марте не заткнули, в отличие от рта – и девчонка все прекрасно слышала. Поняла – завладев сокровищами, Шульце намеревался скрыться в какой-то далекой стране. Интересно – в какой? Куда направлялась «Пестрая медуза»? И что это за судно вообще? – Что, не спится, красавица? – лязгнув дверью, в темницу спустился дюжий палач – брат Готлиб – доверенное лицо епископа. Хотя… наверное, этот тучный хмырь с красным лицом вечно пьяного золотаря вовсе не был палачом, а подвизался каким-нибудь пастором или еще кем-то. Однако же в мастерстве ката ему было не отказать – Марта ощутила это в буквальном смысле слова на своей шкуре! – Ну, что? – усевшись на поставленный перед клеткой чурбан, брат Готлиб зябко потер руки. – Холодновато тут у тебя… – У меня? – не выдержав, фыркнула пленница. – Скорее – у вас. В гости я к вам не напрашивалась. – Это уж да – не напрашивалась, – тюремщик покладисто кивнул. – Так ты здесь не долго и пробудешь. Просто признайся в том, что путем колдовства лишила весь остров половины урожая! – Да зачем же мне это, а? – разведя руками, удивленно воскликнула дева. – Зачем? – Зачем – после придумаем, – откровенно разглядывая обнаженную ведьмочку, брат Готлиб невольно заулыбался. – Вообще, все подробности – позже. Вначале ты сознаешься в главном – в колдовстве. – А если… – А если ты не сознаешься даже под пытками – значит, ты и есть ведьма! – наставительно произнес здоровяк. – Ибо, ежели человека, особенно если это женщина, даже жестокие испытания не заставляют сознаться, значит, не иначе, как ему помогает сам дьявол. Вот как тебе! – Да я… – У тебя большие соски, – плотоядно улыбаясь, продолжал брат Готлиб. – Ты вскармливаешь своим молоком нечистую силу. И вон, у пупка, родинка… и на плече… и на спине еще… Завтра, при судьях, мы проткнем их иглами… – Дядечка, миленький! Не надо мне ничего протыкать! – упав на колени, взмолилась пленница. – Ты уж мне помоги, сделай милость… а я… я уж все, что тебе надо… все, что смогу… Я во всем, во всем сознаюсь… Только ты вели мне поесть принести… и попить… и еще одежку какую-нибудь. А то я вся замерзла, вон какая холодная… дотронься сам… посмотри… Похоже, ничто человеческое было тюремщику не чуждо. Поднявшись на ноги, он протянул руку сквозь прутья клетки… потрогал ведьмочку за плечо… погладил по спинке… облизнулся… – Ах, брат Готлиб… ты такой сильный… – облизав пересохшие губы, прошептала Марта. – Я так люблю сильных мужчин… – Ах, дщерь! – отскочив, неожиданно возопил здоровяк. – Искушаешь? Ну, поглядим… ну-ну… Выхватив из-за пояса плеть, он ураганом ворвался в клетку и принялся охаживать несчастную девушку, бил не разбирая куда… – Да я… нет. Нет… не над… Ты же полон святости, брат Готлиб… не так? – перехватив занесенную над собой руку, Марта отважно заглянула экзекутору в глаза, прижалась упругою нагой грудью. – Так… – словно заговоренный, тюремщик опустил плеть… Вот уж и впрямь – дьявольское наваждение! – А раз так… то если ты сейчас овладеешь мной – то и я приобщусь к святости… Так? Хитрая девушка еще сильнее прижалась к тюремщику всем своим трепещущим истерзанным телом. Брат Готлиб все же был живой человек… не содомит, ничуть… Ах, каким жарким поцелуем наградила его Марта! Еще бы… ведь от этого сейчас зависела ее жизнь. – Вон там, в углу, солома… Выпусти меня… И вели… еду и одежду… – Велю… сам принесу, ага! Поддался брат Готлиб на женские чары. «Поплыл». Сбегал. Принес. Простое серое платьице и целую корзинку еды. Ворвавшись в клетку, схватил пленницу за руку, вытащил, бросил на солому, сам не свой от охватившей его страсти… – Ложись, брат… я сама сделаю всё… Вот повернись-ка… Ах, какой ты… Марта саданула тюремщика чурбаном по башке! Как и сумела поднять? Впрочем, не такой уж он оказался тяжелый. Не тюремщик – чурбан. Брат Готлиб – тот как раз тяжело осел после удара… Но ничего такого – сердце билось… Что ж! Теперь дело за малым. Живенько натянув платье, девчонка бросилась к двери… И застыла при виде вошедшего человека в длинном бордовом плаще и черной широкополой шляпе. – Ну, здравствуй, краса моя, – сняв шляпу, галантно поклонился вошедший. – Похоже, я вовремя… – Эрих? Тьфу… Какой Эрих? Никита! Никита… ты? Взвизгнув от счастья, Марта бросилась Бутурлину на шею… – Ты… как здесь? Ты… – И я рад тебя видеть, – успокаивая, Никита Петрович с нежностью гладил девушку по спине. – Исхудала, бедняжка… ишь… Ничего, подкормим… иконка царская где? – И-и… царская? – Да-да… Государь Алексей Михайлович очень о ней беспокоится. Собственно, я из-за нее и… – Верну, – шмыгнув носом, уверила Марта. – Спрятана. Я покажу, где… Правда, есть еще один мальчишка… – Если ты о Марвине – так именно он меня сюда и привел. * * * Великий государь Алексей Михайлович принял Бутурлина в ратуше только что отвоеванного у шведов Дерпта – древнего русского Юрьева. В походном верховом кафтане – чюге, накинутом поверх зипуна, с непокрытою головой, царь махнул рукой рынде: – Дворянский сын Бутурлин, говоришь? Пропустить. Войдя, лоцман поклонился в пояс: – Надежа государь… – Ну? – Алексей Михайлович нетерпеливо притопнул ногой, обутою в сапог зеленого сафьяна. – Порадуешь чем, Никита? – Вот! – выпрямив спину, Никита Петрович вытащил из кошеля иконку в золотом окладе – список Тихвинского образа Божьей Матери – и благоговейно протянул царю. – Вот, государь… – Уважил… – поцеловав икону, государь осторожно положил ее на длинный, покрытый синим сукном, стол. – Ой, уважил, Никитушка… Проси чего хочешь! Только полковника не проси – пока тебе и майора хватит. «Нового строя» полков ведь не напасешься, верно? А вот насчет землицы… – Я не за себя, государь… – потупив было взор, Никита Петрович дерзко вскинул голову. – Девица одна есть, немецкой лютеранской веры… Она образок сей спасла и для тебя, государь, хранила… Без нее б… не знаю, как было! – Девица, говоришь? – прищурился царь. – Немка? Ну… немцев нам много служит верой и правдою. Вот хоть Лесли, генерал… – И она… верой и правдою… Ей бы, государь, землицы чуток где-нибудь возле Юрьева… А то издержалась вся… – Землицы, говоришь? Ну-у… у Юрьева, положим, не дам – вся расписана… – Алексей Михайлович задумчиво погладил бороду. – А вот возле Царевича-Димитрова – дам! – Это у Кокенгаузена… – Да, да. Там. Воеводой там – Ордин-Нащокин, добрый твой знакомец. Вот к нему и поезжай. Опосля в приказе поместном землицу по слову моему уладишь. * * *