Ай да шотландец, ай да жук! – Так что же, я свободен, сэр? – Да-да, абсолютно, – Бутурлин убрал шпагу в ножны и вытащил из-за пазухи свиток – зашифрованное послание. – Только вот еще что… Знаете, я долго жил в Курляндии… и наделал там долгов. Не соблаговолили бы вы передать вот это господину Ордину-Нащокину. Я знаю, что он совсем недавно был в Митаве и виделся с герцогом Якобом… – О! Долги это святое, сэр. Не сомневайтесь, все передам… – заверил пленник. – Не сам, так через достойных доверия лиц. Канцлера Нащокина знают все. Это честнейший и благороднейший человек, смею вас уверить… в отличие от того стрелецкого полковника, про которого я вам говорил. О, нет, нет, деньги он любит, думаю, и с головой поспособствует… – Тогда пусть подъезжает к воротам Святого Якоба. Ну, к тем, что напротив Вейды. – Знаю, сэр. – Ну, вот и славно. Я буду ожидать его на протяжении трех дней, ну, а дальше… уж как пойдет. За сим оба и расстались, вполне довольные друг другом. Вернувшиеся чуть погодя рейтары поведали о неудачной погоне: – Вы были правы, господин майор! Мы чуть было не угодили в засаду! Что же касаемо артиллерии… – Я уже допросил пленного, – хмыкнул Бутурлин. – И узнал все, что надо. Задание выполнено, парни! Домой! Что и говорить – лихой вышел рейд. – Домой? – рейтары обрадованно переглянулись. – Тогда надобно позвать господина суб-лейтенанта… – Зовите, да. И… капрал Мункс! – Слушаю, господин майор! – придержав коня, капрал расправил плечи. – Вам особая благодарность и… Бочонок пива на всех! Нет… два бочонка! Стрелецкий полковник, дородный, с окладистой бородой, важным одутловатым лицом и презрительным взглядом, появился у ворот Святого Якоба на третий день утром. В сопровождении блестящей свиты и трубача, он явился с требованием немедленной сдачи города… ну, и заодно привез голову погибшего графа Турна, которую – при посредничестве славного риттера фон Эльсера – тотчас же выкупила вдова убитого. До глубины души возмущенные наглым предложением о сдаче, осаждённые, в числе шестисот человек, сразу же учинили вылазку, во время коей и погиб корыстолюбивый полковник, не принесли ему счастья денежки генеральской вдовы! Так бывает – судьба. * * * Помощник дьяка разбойного приказа Ивана Федоровича Оничкова Одинко Копяев был мужиком упертым, умным. Хоть и из простых, а голова на плечах имелась – за то Иван Федорович Одинка под свою руку и взял, подьячим, да поручал дела важные, коих особливо много стало нынче, в дальнем воинском походе. Стрельцы, а тем паче – рейтары да казаки, народец все больше вольный, им палец в рот не клади. То промеж собой подерутся, то постреляют, то покрадут что – а потом местные жалуются. Коли до драк да покраж промеж собой мелких – то стрелецкие сотники, есаулы казацкие да рейтарские капитаны разбирались, сами сыск чинили, сами и судили, сами и наказывали. Иное дело – когда местные людишки жалобы подавали, прямо в съезжую избу шли. Всяко-разно бывало, а новоназначенным в завоеванной Лифляндии воеводам самим царем наказано было над местными жителями произвол не чинить, все жалобы разбирать честь по чести и отписки жалобщикам давать вовремя. Но то жалобщики, а тут… Соглядатаи! Говоря немецким языком – самые настоящие шпионы! О том пришло сообщение от думного дьяка, начальника посольского приказа Афанасия Лаврентьевича Ордина-Нащокина, коего все знали как человека умного, важного и приближенного к самому государю. Нынче же царь Алексей Михайлович назначил дьяка воеводою в недавно взятый городок Кокенгаузен, ныне именуемый Царевич-Дмитров. Исполняя волю государя, Ордин-Нащокин строго-настрого наказал никаких обид местному населению не чинить, за чем следил самолично. Послание от воеводы доставили Оничкову к обеду, и тот, прочитав бумагу, немедленно вызвал к себе помощника, наказав немедленно объявить в розыск двух подозрительных личностей, приметы коих указывались. Один – кривобокий, лет сорока, с плоским лицом, нос приплюснут, роста невысокого. Отличается хитростью, любит польстить, по-русски говорит хорошо, обычно вкрадчиво и тихо. Может откликаться на прозвище Краб, настоящее имя – Ян Красиньш, ливонец. Второй – молод, высок, крепок, Лицо белое, волосы светлые, глаза голубые. Особая примета – всегда улыбается. Ловко метает нож. Зовут – Иво Вирдзинь, полукровка, мать латгалка, отец – эст. Насколько понимал подьячий, оба шпиона попали в войско недавно, верно, прибились добровольцами, прельстившись жалованьем и возможностью военной добычи. Таких тоже хватало, правда, было их не так уж и много, а, самое главное, Одинко Копяев все их приметы самолично записывал да складывал в заплечный мешок, аккуратно, грамотка к грамотке, так, чтобы в случае чего легко можно было б найти. Начальник Копяева об том прекрасно знал, вот и поручил подьячему столь важное дело. Грамотки пришлись весьма кстати! Не прошло и часа, как Одинко уже почти наверняка знал, о ком идет речь. Да! О добровольцах! Один – кривобокий и вправду чем-то похожий на краба – пристал к казачьей сотне с неделю назад, второй – молодой – к стрельцам. Тоже примерно в это же время. Обоих почти сразу перевели к рейтарам – немцев к немцам, как на Руси называли всех иностранцев. Немец – от слова «немой», то есть по-русски не говорящий. Сами себя добровольцы тоже именовали по-немецки – комбатантами, и, опять же, занимались в основном всяким хозяйственным делом: рубили-таскали дрова, готовили пишу, а, по нужде, даже чинили струги. Ну и в стычках участвовали, когда случалось, особо охочи были до всяких рейдов по рижскому посаду – форштадту. Правда, брать-то там было уже особенно нечего, но вот умудрялись, ага… Взяв у рейтарского капитана четырех солдат с алебардами – вполне должно было хватить для ареста – Одинко Копяев тотчас же направился к месту дислокации вспомогательного отряда, в заросший сорняками сад у разрушенной деревни. Деревня располагалась на невысоком холме, с которого открывался великолепный вид на стены Риги, на величественную Двину-Даугаву, на море. Впрочем, видом любоваться было некогда. – Самый опасный – молодой, – придерживая висевшую на боку саблю, на ходу инструктировал подьячий. – Больно уж славно ножи метает. Его возьмем первым, а уж со стариком дальше сладим… Высокий тощий капрал с редкими усиками в ответ лишь ощерился да кивнул. Ну, понял, наверное. Молодой – Иво Вирдзинь – как раз разводил костер, ломал на дрова хворост, так что хруст стоял на все предместье. – Эй, парень! Гутен таг! – подойдя, капрал громко поздоровался и, не говоря больше ни слова, ударил шпиона древком алебарды. Прямо между ног! Не ожидавший такой западни Вирдзинь, выпустив хворостину, скривился от боли… Солдаты тотчас же набросились на него, не давая опомниться. Заломив руки за спину, ловко связали и при тщательном обыске нашли два ножа, один – в рукаве и другой – засапожный. Настолько быстро все произошло – арестованный только глазами хлопал: – Да… как же это? За что? Зачем же? – Узнаешь ужо, за что, – довольно прищурился Копяев. – Шагай. В приказ его, парни. «Приказом» называли чудом сохранившуюся от огня и разрушения мызу, кою деятели разбойного приказа приспособили для своих нужд. Мыза располагалась примерно в версте от Риги, за неширокою балкой, рядом с домом имелась и кузница, кою быстро приспособили под пыточную. Как раз вот для такого случая – в самый раз! – Двое – с ним, – подумав, со всей важностью распорядился подьячий, – а мы пока старого возьмем. А, капрал? Сладим? Капрал лишь ухмыльнулся да сплюнул: – Нам ли не взять? Да кого хочешь! – А ты по-русски-то – ничего, – пригладив бороду, одобрительно хмыкнул Копяев. – Где навострился-то? – На Москве третий год живаху, – солдат неожиданно улыбнулся. – Жена у меня там, Анфиска. – Молодец, немец! – Не немец я. Скоттиш! Скотланд… Шотландия – понимаешь? – Да уж как не понять. Одинко тоже заулыбался, показав щербатый рот. А чего ж было не улыбаться-то? Такого матерого вражину схватили! Сильный вон какой, крепкий. Еще и ножи метает! И как все гладко прошло. Молодцы солдатушки, что и говорить! Главного гада взяли… теперь старого гаденыша прихватить да приступить поскорее к пыткам. – Тсс! Вот он, – приложив руку к губам, Копяев указал на кривобокого мужичка, несущего кадки с водою. Видать, набрал только что из ближнего ручья и вот тащил, заметно припадая на левую ногу. – Стоять! – догнав, гаркнул капрал. – Кому сказал – стоять. Живо! Подьячий даже саблю не вытаскивал – на этакого-то заморыша да втроем! Куда он, гадина подлючая, денется-то? Даже в лес не убежит, не сможет – хромает, вон… – Ась? – оглянувшись на капрала, кривобокий аж присел от страха. На тонких губах его появилась заискивающая улыбка, темные, глубоко посаженные глаза испуганно забегали… – Ой, господин офицер! Вы мне говорите? – Кадки поставь! – Ага… Я сейчас… я разом… Согласно кивнув, шпион поставил кадки. Быстро! Разом. Просто швырнул их под ноги солдатам и опрометью бросился в лес! Куда, спрашивается, и хромота делась? – Не уйдет, чертяка хромоногая! – Одинко рассерженно выхватил саблю. – В погоню, живо! Ага. Размахивая алебардами, солдаты понеслись следом за беглецом, подьячий же свернул влево, перерезая соглядатаю путь. – А ну, стой! Стой, кому говорю, вражина! Вражина остановился. Послушался! Замер. Даже руки протянул – вяжи, мол… – Вот, так-то лучше будет. Убрав саблю в ножны, Копяев полез за пояс, за веревкою… Что-то сверкнуло вдруг в руках у кривобокого. Сверкнуло и впилось подьячему прямо в левый глаз! Да так, что и солнце погасло… и вмиг сделалось темно… и как-то легко, легко, свободно… Отлетела душа. И не видел уже Одинко Копяев, как вновь понесся беглец к лесу, как преследующий его капрал, выругавшись, выхватил пистолет да, не особо целясь, пальнул… Тяжелая пуля угодила беглецу прямо в затылок. Полчерепушки снесло. Случайность. Не таким уж и метким стрелком был капрал. Однако вот нынче славному шотландцу свезло. Ему-то – повезло, а вот тем двоим, что конвоировали высокого парня – не очень. Точнее говоря – вообще никак! Обоих нашли мертвыми. У одного – перерезано горло, у другого – рана в сердце. А куда делся злодей – бог весть. Сбежал, подлюка. * * *