– Я не боюсь этого, Расп, – возразил Дач, смеясь. Он вдруг сделался холоден и суров, потому что увидел приближавшуюся Эстеру. Все невольно отошли. – Что такое? – сказал он холодно. – Дач, – шепнула она, положив руки на его плечи, – твоя верная, преданная жена, никогда не оскорблявшая тебя ни мыслями, ни поступками, умоляет тебя принять предосторожность, предлагаемую тебе. – Вот еще! – воскликнул он презрительно. – Ты не веришь мне, милый, – продолжала она, и слезы заструились по ее щекам, – но Господь мне свидетель, что я говорю правду. О, Дач, Дач! – продолжала она. – Когда-нибудь ты узнаешь все, и твое сердце обольется кровью при мысли о тех мучениях, которые ты мне причинил. – Эстера, – сказал он тихим тоном, – я отдал бы двадцать лет моей жизни за то, чтобы вернуть мое доверие к тебе, но оно исчезло. Исчезло навсегда. – Нет, – возразила она, и лицо ее засияло, – правда скоро обнаружится, и тогда, Дач, ты вернешься к моему сердцу с сознанием, что твоя жена простила тебе твою несправедливость и любит тебя больше прежнего. – Ты простила мне? – сказал он с горечью. – Да, – ответила она, – за твою несправедливость ко мне, Дач. Тебе не за что меня прощать, кроме того, что я сохраняла тайну для твоей же безопасности. На ее лице было такое выражение истины и чистосердечия, что, будь они одни, Дач прижал бы ее к сердцу, но он знал, что на них смотрят много глаз, и, удержавшись, сказал спокойно: – Довольно. Расскажи мне, когда я вернусь… – Наденете вы эту веревку, мистер Дач? – перебил их Расп. – Да, можете приготовить, – ответил Дач. – Господь да благословит тебя за это! – с жаром шепнула Эстера. – Теперь ступай назад, – сказал он спокойно, – здесь не должно быть сцены. Тебе нечего бояться за меня, я теперь не стану подвергаться риску в надежде, что, как ты говоришь, все может разъясниться. Когда я вернусь, ты мне все объяснишь. Восторг сверкнул в ее глазах, но вдруг она задрожала и отступила, потому что позади Дача увидела Лоре, по-видимому, суетившегося около веревок, но, очевидно, слышавшего все, что было сказано. – Ты обещаешь? – сурово спросил Дач. – Пощади меня, мой дорогой, – застонала она, – я не смею, не смею говорить. – Что? – прошептал он. – Так это твоя правда? – Это для тебя, – стонала она, – для тебя. И опустив голову, отошла. – Полноте, – сказал Паркли, взяв ее за руку, – будьте мужественны, с ним ничего не случится. – По крайней мере пока жив Том Расп, – заворчал старик. – Может быть, вам лучше пойти в каюту, милая моя, – сказал Паркли. – Нет, – с твердостью сказала Эстера, – я останусь здесь. – Оставайтесь же, милая моя, но ведь вы победили, – прибавил Паркли с улыбкой, – он надевает спасательную веревку. Прежние сомнения, которые было ослабели, и, конечно, совсем бы прошли от объяснения, вернулись сильнее прежнего при отказе Эстеры, и с чувством ярости и горечи Дач надел шлем на голову и сделал знак старику Распу подойти прикрепить его. Старик, кроме того, прикрепил и спасательную веревку к его поясу, а Дач обменялся несколькими словами с Паркли о динамите и проволоках. Расставленные караульные не видели акул, вода казалась чиста. И наконец с топором и ножом за поясом Дач направился к лестнице, таща за собой длинный резиновый рукав. Его провожали громкие восклицания, и все с волнением наклонились через борт, чтобы смотреть. – Теперь разрешится проблема, Стодвик, – сказал Паркли, очевидно, находившийся в сильном волнении и стиравший с лица пот, – что будет: счастье или несчастие? – Это мы скоро узнаем, – ответил капитан, улыбаясь. Вместе с Вильсоном и доктором он стоял у борта, чтобы предупредить о появлении акул. – Послушайте, мистер Паркли, – сказал Расп, распоряжавшийся, как будто все принадлежало ему, – поставьте-ка мистера Джонса сюда с тремя матросами, чтобы они осторожно придерживали спасательную веревку и отпускали, когда ее дернут. А когда я закричу, тащите веревку изо всех сил. Эстера Поф, широко раскрыв глаза, наблюдала за своим мужем, который чрезвычайно спокойно стал на лестницу и начал спускаться. Когда плечи его погрузились в воду, он остановился на минуту переменить положение рукава, прикрепленного к его шлему. Потом Расп взял рукав в руки, сказал несколько слов матросам, стоявшим у насоса, и шлем исчез под водой, и вместо шипящего шума, который слышался, когда воздух вырвался из клапана, в прозрачной воде запрыгали пузыри. Матросы опять громко вскрикнули, а кубинец, подкравшийся к Эстере, с любопытством наклонился через борт посмотреть, что будет. Дач все спускался и спускался, держа в руке маленькую острую лопаточку, а вода так была чиста, что каждое его движение было ясно видно находившимся на палубе. Он медленно направлялся к черным обломкам старого корабля, к тому, что, очевидно, было кормой. Глава XXIV. Подводная экскурсия Для находившихся на палубе зрелище было до крайности любопытно; сквозь воду водолаз казался каким-то отвратительным водяным демоном с огромной головой, прокрадывавшимся по желтому песку. Но как ни интересно было это для находившихся на палубе, это было еще интереснее для Дача, который как только надел шлем и начал спускаться, большим усилием воли отбросил все мысли о семейных неприятностях и, чувствуя, что успех или неудача экспедиции зависит от него, принялся за работу. Он столько раз ходил под воду, что не волновался. Но, несмотря на это, непривычный трепет, который он приписывал нездоровью, овладел им, когда он медленно спускался. Но когда он стал на дно, это прошло. Проверив, достаточно ли воздуха, он начал соображать, как ему действовать. Уверенность его происходила по большей части от сознания, что и Паркли и старик Расп наблюдают за его безопасностью. Он начал осматриваться вокруг. Все было хорошо видно; и хотя движение его тяжелых сапог взбудоражило песок, он опять тотчас спустился, не замутив воды. За несколько ярдов от водолаза находилась лестница, а над ней воздушный насос и две веревки на шхуне, отбрасывавшей темную тень на дно. Собственная тень Дача лежала возле него. Он мог даже рассмотреть лица смотрящих через борт, но в несколько искаженном виде, потому что блестящие пузырьки воздуха заставляли воду казаться тусклой наверху, хотя около водолаза было светло. Дач, разумеется, прежде всего подумал об акулах; но их не было видно, и он решил, что если на него нападет одна акула, то он вместо того чтобы стараться ускользнуть, смело воткнет в нее свой нож. Вдруг вода раскрасилась разными цветами, и целая куча рыб приплыла со всех сторон до самого его шлема, как бы удивляясь его появлению, но когда он поднял руку, рыбы исчезли, и вода на минуту задрожала. Так прелестна была природа, окружавшая Дача, – великолепное солнце, чудный цвет воды, вдали длинная панорама восхитительных морских растений, богатых разнообразными оттенками, – что им овладело сильное желание пройти по той части дна, которая была расчищена динамитом, и посмотреть на разнообразные предметы, окружавшие его. Но у него было более важное дело, и он принялся рассматривать старый корабль. Двигаясь взад и вперед, он раза два дергал за спасительную веревку, давая знать, что все хорошо, а теперь ему пришлось дать сигнал, что ему нужно больше воздуха. Тотчас прибавили воздуха и, приподняв свою лопаточку, он начал пристальнее рассматривать дно. В одно мгновение дно как будто оживилось; какие-то странные плоские рыбы, чрезвычайно походившие цветом на песок, в котором зарылись, ныряли на каждом шагу, поднимая маленькие облака тонкого песка, и опять опускались, становясь через минуту невидимыми. Зная, как тревожатся наблюдавшие за ним сверху, Дач начал медленно копать песок. «Мне следовало бы взять с собой железный прут для пробы», – думал он, опять засовывая лопаточку в песок. Вдруг он почувствовал толчок и был сбит с ног, потому что вода вдруг хлынула на него со значительной силой. Он дернул за спасительную веревку, его тотчас подняли на ноги, и если бы он не подал сигнала, что все благополучно, то его подняли бы наверх. Повинуясь его сигналам, веревку ослабили, но тотчас же натянули снова. Теперь он знал причину сотрясения и чувствовал, как водолазу необходимо иметь спокойные нервы и мужество человека, готового бороться с затруднениями, потому что его безопасность вполне зависит от хладнокровия, с каким он может встретить опасности. Сотрясение, очевидно, происходило от взрыва динамита, но кроме этого была другая причина поднять его наверх – к нему медленно приближалось что-то огромное. Сердце его сильно забилось, когда он рассмотрел, что это была акула семь или восьмь футов в длину. Он опять дал сигнал: «Больше воздуху – все благополучно», и натянутая спасательная веревка ослабела, когда он вытащил из деревянных ножен длинный острый нож. Оружие было страшное, восемнадцать футов в длину без ручки, оба края были остры как бритва. Вооруженный таким образом, он ждал приближения чудовища, чувствуя, что если испугаться первой встречи с гадинами, наполняющими эти воды, то это значило бы сознаться в неудаче. Между тем как если он смело встретит нападение и убьет врага или принудит его отступить, он внушит такую уверенность себе и Распу, что они впредь будут уже спускаться, не опасаясь зубастых врагов. «Если мне не удастся, – сказал он с горечью сам себе, – смерть будет ужасная, но зачем мне бояться смерти? Мне не для чего теперь жить. Ба! Зачем же умирать! – продолжал он, преодолевая свой трепет и чувствуя свирепую энергию воли. – Я одарен настолько сильным умом и достаточной изобретательностью, что помог придумать аппарат, посредством которого я могу быть под водой и встретить это чудовище с оружием в руках в его собственной стихии… Зачем же трусить! Это нелепо». Он опять с нетерпением дал сигнал «все благополучно», потому что спасительную веревку натянули. А акула, смотря на него любопытным, хитрым взглядом, извивалась около него, потом повернула, отплыла на некоторое расстояние и явилась с другой стороны. «Вот в чем ее преимущество», – подумал Дач, видя, как чудовище свободно скользило в воде почти наравне с его шлемом, и зная, сколько усилий ему нужно, чтобы передвигаться. Он теперь мало боялся, наблюдая за движениями акулы. Он часто читал, как островитяне южного моря не боятся купаться, где водятся акулы, и как охотно нападают на них в их собственной стихии; а он, защищенный своей медной броней, чувствовал, что было бы малодушно отступать. «Бедняжка! Надеюсь, что она не видит меня», – пробормотал он, вспомнив в это мгновение об Эстере. Стиснув зубы и нахмурив брови, он поджидал акулу, чувствуя, что у него есть одно слабое место – воздушный рукав, и опасаясь, чтобы чудовище не схватило его мимоходом. Акула смотрела теперь прямо на шлем и остановилась почти неподвижно. Дач ожидал нападения. Он ждал недолго, акула, переменив свое положение раза два и спустившись до уровня плеч молодого человека, сделала движение вперед, но не очень быстрое. Дач опять подал сигнал, чтобы иметь полную свободу действия с акулой. Она скользила по воде, как бы намереваясь схватить его левую руку, раскрыла свои огромные челюсти, сверкнувшие зубами, похожими на пилу, когда Дач воткнул свой нож до рукоятки между грудным плавником, выдернул его и приготовился вонзить его опять. Получив удар, акула подпрыгнула, бросилась вперед, оставляя за собою красную полосу, и опять хотела напасть на водолаза. Спасительная веревка вдруг натянулась, но Дач дал сигнал: «все благополучно» и прежде чем акула успела повернуться, чтобы его схватить, он снова нанес ей удар ножом. Облако крови залило воду, акула слабо билась несколько минут, а потом брюхом кверху всплыла на поверхность. Дач заткнул нож за пояс, дал сигнал, что все благополучно, и, наклонившись, опять стал пробовать лопаткой песок. Со странным чувством радости принялся он за свою работу, зная теперь, что человек, одаренный обыкновенным мужеством, может легко защитить себя от этих чудовищ. Словом, он так мало теперь боялся, что готов был встретить и другую акулу, когда она явится. Но было только одно чудовище, плававшее над его головой, – красное облако быстро расходилось, и вся шхуна, казавшаяся прежде туманной, виднелась теперь очень ясно. Дач начал чувствовать, что ему скоро надо подняться, но, желая прежде сделать какое-нибудь открытие, он стал пробовать лопаткой по всем направлениям, но ничего не находил. Было очевидно, что если сокровища находились тут, то лежали глубоко под песком, копившимся несколько столетий. Одно место, однако, он еще не пробовал, углубление, расчищенное динамитом, он оставил напоследок. Он направился туда – это заставило его пройти под шхуной и дальше от лестницы, чем он был до сих пор. Он засунул лопаточку, но она ни на что не наткнулась. Усталый и разгоряченный, он хотел было бросить, но решился копнуть еще раз. Да! Нет! Да! Встретилось легкое препятствие. Сердце его сильно забилось. Это мог быть только медный болт в сгнившем старом дереве корабля, или камень, а может быть, и скала под песком. Но по прикосновению он мог судить, что это не могли быть ни камень, ни скала, ни дерево. Это был или металлический болт или то, что он искал. Дач теперь забыл о необходимости подняться наверх – он только думал о потонувших сокровищах. И трудясь так прилежно, как только мог в своей неудобной одежде, он раскапывал песок, хотя это была медленная и трудная задача, потому что песок опять возвращался в выкапываемую яму. Он все-таки копал и копал, и опять, засунув лопаточку, почувствовал, что она наткнулась на что-то, и сердце его замерло, когда он подумал, что это может быть ложе старых раковин; однако он продолжал в надежде удостовериться, что это металл.