— Ты в порядке? — Ага. Я в порядке. — Это же всего лишь сова. — Знаю. Дело не в этом. — Тогда в чем же? Трой не ответил. Билли перевел рукоять переключения передач в положение «первая» и отпустил сцепление. Видно было вполне нормально. Перегнувшись, он мог смотреть в пассажирскую половину стекла. — Что с тобой? — не унимался он. — В чем проблема? Трой, отвернувшись, смотрел в боковое окно на проносящуюся тьму: — Да во всем. Одна сплошная проблема. Черт! Не обращай на меня внимания. Не надо мне было виски пить. Въехали в Ван-Хорн и остановились: пора было заправиться и выпить кофе; к этому времени родные для Троя места, где он жил в детстве, где была могила его брата и куда он подумывал когда-нибудь вернуться, остались позади. Времени было два ночи. — Представляю, что скажет Мэк, когда увидит грузовик. Билли кивнул: — С утра, может, успеем заехать в город, починимся. — И во сколько, ты думаешь, это обойдется? — Не знаю. — Хочешь, войду в долю? — Не откажусь. — Хорошо. — С тобой правда все в порядке? — Да. Все нормально. Меня тут просто кое-какие думы одолели. — А-а. — Но ведь с них — толку-то. — Да уж. Сидят пьют кофе. Трой вытряхнул из пачки сигарету, прикурил, выложил сигареты и зажигалку «Зиппо» на стол. — Слушай, а все-таки за каким хреном ты там остановился? — Остановился, да и все тут. — Ты ж говорил, не мог не остановиться. — Угу. — А почему? Что-то связанное с религией? — Нет. Религия — не моя тема. Просто был такой день, худший день в моей жизни… Мне тогда было семнадцать, мы с напарником, который был моим родным братом, уносили ноги, его ранили, а тут вдруг грузовик, полный мексиканцев — точь-в-точь таких же, как эти, — появился прямо будто из ниоткуда, и они сняли наши задницы с огня. Я тогда даже усомнился, сможет ли их старая колымага удрать от всадника, но ничего, удрали. Им не было никакой нужды останавливаться, помогать нам. Но они остановились. Я даже думаю, им бы и в голову не пришло этого не сделать. Вот и все. Трой посидел молча, глядя в окно. — Да, — наконец сказал он. — Вполне себе веская причина. — Угу. Какая-то нужна же. Ты готов? — Ага. — Трой допил остатки кофе. — Готов. У ворот он заплатил положенные два цента, протиснулся через турникет и пошел по мосту. На речном береговом откосе суетились мальчишки, вздымали вверх приколоченные к палкам жестянки, просили денег. Перейдя мост, окунулся в море торговцев, пытающихся хоть кому-нибудь продать кто дешевую бижутерию, кто изделия из кожи, кто одеяла. Некоторое время каждый из них упорно шел за ним, затем в сутолоке сплошного базара, с Хуарес-авеню распространившегося на улицы Игнасио Мехиа и Сантоса Дегольядо{13}, его сменяли другие, тогда как прежние отставали, провожая взглядами. Встав у конца стойки бара, он заказал виски, оперся сапогом на нижнюю перекладину и оглядел помещение и проституток. — Donde estan sus companeros?[18] — спросил бармен. Подняв стопку виски, он повертел ее в пальцах. — En el campo[19], — сказал он. И выпил. Так он простоял два часа. Одна за другой к нему подходили проститутки, приставали и одна за другой возвращались. О ней он не спрашивал. За это время выпил пять виски, заплатил за них доллар и еще один доллар дал бармену сверху. Перейдя Хуарес-авеню, прихрамывая, направился дальше по Мехиа к «Наполеону», сел за столик на улице и заказал стейк. В ожидании обеда сидел пил кофе, наблюдая уличную жизнь. Подошел какой-то мужчина, пытался продать ему сигареты. Другой попробовал продать изображение Мадонны на раскрашенном целлулоиде. Еще какой-то человек с непонятным устройством, снабженным циферблатами и рычажками, спросил, не хочет ли он сам себе устроить электрический стул. Наконец принесли стейк. Следующим вечером пришел снова. В баре сидели человек шесть солдат из Форт-Блисса{14}, скорей всего новобранцев, судя по тому, что их головы были острижены под ноль. Они пьяно на него поглядывали, с особым интересом таращились на ноги. Стоя у бара, он медленно выпил три виски. Она так и не появилась. И снова он пошел по Хуарес-авеню сквозь толпу торговцев и сутенеров. Видел мальчика, продающего чучела броненосцев. Видел пьяного туриста, который еле плелся под тяжестью рыцарских доспехов. Видел, как красивая молодая женщина блюет посреди улицы. На звук поворачивались собаки и бежали к ней. По Тлакскала он дошел до Марискал[20], вошел в другое такое же заведение, сел к бару. Начали подходить проститутки, тянули за рукав. Он сказал, что ждет кое-кого. Немного посидел и ушел обратно к мосту. Он обещал Мэку, что, пока не заживет щиколотка, садиться на того коня больше не будет. В воскресенье после завтрака поработал с ним в коррале, а под вечер поседлал Бёрда и поехал на нем в Харильяс. Оказавшись на вершине дикого каменного утеса, остановил коня и оглядел местность. Милях в семидесяти восточнее под вечерним солнцем блестели соляные заливные пустоши. За ними пик Эль-Капитан. Все высокие горы штата Нью-Мексико, укрытые дымкой, маячили на севере за бурой равниной, поросшей древними креозотами{15}. Под круто падающим солнцем лестничные тени заборов походили на полосующие землю железнодорожные пути; внизу, под ним, их перелетали голуби, спешащие на водопой к водохранилищу, что на ранчо Макнью-спред{16}. Повсюду истоптанная коровами степь, но как раз рогатого скота на ней почему-то нигде видно не было. Везде воркующие голуби и безветрие. К дому вернулся уже в темноте, так что ко времени, когда расседлал коня, поставил его в денник и явился на кухню, Сокорро уже убрала со стола и мыла посуду. Получив свою чашку кофе, он сел к столу, кухарка принесла ему ужин, и тут в дверях появился Мэк, не заходя, встал там и прикурил сигару. — Ну, ты вроде почти готов уже? — сказал он. — Да, сэр. — Не спеши. Спешить нам некуда. — И Мэк опять удалился по коридору. Сокорро сняла с плиты чугунок, поскребла в нем и выложила Джону-Грейди на тарелку остатки калдильо{17}. Налила ему еще кофе, принесла чашку кофе для Мэка и оставила ее, дымящуюся, на дальнем конце стола. Покончив с ужином, он встал, отнес свою тарелку в раковину, в чашку налил еще кофе, затем направился к старому, вишневого дерева шкафу, восемьдесят лет назад привезенному на телеге из Кентукки, открыл дверцу и вынул шахматы, хранившиеся там среди старых скотоводческих журналов, гроссбухов в коленкоровых обложках, оправленных в кожу расходных книг и таких же старых зеленых ремингтоновских коробок из-под гильз для дробовика и винтовочных патронов. На верхней полке — собранный в «ласточкин хвост» деревянный ящик с бронзовыми гирями для весов. Чертежные инструменты в кожаном футляре. Стеклянная карета, в которой когда-то давным-давно прибыли подарочные конфеты к Рождеству. Затворил дверцу и с доской и коробкой с фигурами возвратился к столу, где разложил доску, сдвинул крышку коробки и высыпал резные ореховые и дубовые фигуры; расставил. И продолжал сидеть, прихлебывая кофе. Пришел Мэк, придвинул себе стул и, сев напротив, приблизил к себе тяжелую стеклянную пепельницу, стоявшую между бутылками кетчупа и соуса из перца чили; положил сигару в пепельницу и сделал глоток кофе. Кивнул в направлении левой руки Джона-Грейди. Джон-Грейди раскрыл ладонь и начал расставлять на доске пешки. — Я опять белыми? — сказал Мэк. — Да, сэр. Мэк двинул пешку вперед. Минут через двадцать вошел Джей Си, взял с плиты чашку кофе и подошел к столу. — Сядь, не маячь, — сказал Мэк. — Когда ты так стоишь, мне неуютно. — Ладно, ладно. Щас уйду. — Нет, лучше сядь, — сказал Джон-Грейди. — Ему нужно сосредоточиться со всей силы. — Это ты правильно понял, — сказал Мэк. Джей Си сел. Мэк изучающе смотрел на доску. Джей Си бросил взгляд на кучку белых фигур у локтя Джона-Грейди. — Сынок, тебе бы стоило дать старику послабление. А то заменит тебя кем-нибудь, у кого работа со скотом идет лучше, а шахматы — хуже. Протянув руку, Мэк сделал ход единственным оставшимся у него слоном. Джон-Грейди передвинул коня. Мэк взял сигару и, откинувшись, молча стал ею попыхивать. Наконец сделал ход ферзем. Привстав, Джон-Грейди переставил другого коня и снова сел. — Шах, — сказал он. Мэк вновь сидит изучает доску. — Черт, — наконец сказал он. Посидел, потом поднял взгляд. Повернулся к Джею Си: — А ты не хочешь с ним сыграть? — Нет, сэр. Он на меня панику наводит.