— Если что, возьму правее, — сказал он. — Правила знаю. Просто не видно ни хрена. — Да, сэр. — Ты у кого работаешь? — У Мэка Макговерна. — А, у старины Мэка! Мужик-то он из неплохих. Верно я говорю? — Да, сэр. Нормальный мужик. — Начнешь искать, кто получше, загоняешь в хлам самый живучий фордовский пикап. — Да, сэр. Уж это точно. — С кобылой у меня нехорошо. Молодая такая кобыла… Никак не разродится. — У вас кто-нибудь с ней сидит? — Жена дома. То есть в конюшне, лучше сказать. Едут дальше. В свете фар дождь хлещет по дороге, «дворники» отчаянно мечутся взад и вперед по стеклу. — Двадцать второго апреля будет шестьдесят лет, как мы женаты. — Ого! У вас большой стаж. — Большой. Как-то даже не верится, но так оно и есть. Она приехала сюда с родителями из Оклахомы в конном фургоне. Женились, когда нам обоим было по семнадцать. На медовый месяц ездили в Алабаму на выставку. А там нам и комнату сдавать не хотели. Ни она, ни я не выглядели достаточно взросло, чтобы быть женатыми. И за все шестьдесят лет дня не было, чтобы я не благодарил Бога за такую женщину. А я такого и не сделал ничего, чтобы заслужить ее, это я точно говорю. Даже не знаю, что бы такое можно было сделать. Заплатив пошлину на пропускном пункте, Билли пошел через мост. Мальчишки на береговом откосе под мостом вздымали вверх жестянки на шестах, просили денег. В толпе туристов он шел по Хуарес-авеню мимо баров и сувенирных лавок, из всех подворотен ему кричали и манили зазывалы. Зашел во «Флориду», заказал виски, выпил, расплатился и пошел дальше. По улице Тлакскала дошел до «Модерно», но там было закрыто. Постучался и стал ждать под выложенной зеленым и желтым кафелем аркой. Обошел здание с другой стороны, попытался заглянуть сквозь разбитый уголок одного из забранных решетками окон. Увидел тусклую лампочку над баром в глубине зала. Постоял под дождем, оглядывая улицу, зажатую в узком коридоре между лавками и приземистыми домами. В воздухе пахло дизельными выхлопами и дровяным дымком. Вернулся обратно на Хуарес-авеню, взял такси. Водитель посмотрел на него в зеркальце. – ¿Conoce el «Белое озеро»?[281] — Sí. Claro[282]. — Bueno. Vámonos[283]. Водитель кивнул, и машина двинулась. Билли откинулся на спинку сиденья, глядя на проносящиеся мимо мрачные улицы приграничного города. Асфальт кончился, и они поехали по грязным дорогам barrios[284]. При виде такси, плещущего водой из рытвин, высоко нагруженные дровами ослики-бурро бродячих торговцев отворачивали голову. Кругом сплошная грязь. Когда подъехали к входу в «Белое озеро», Билли вылез, прикурил сигарету и вынул кошелек из заднего кармана джинсов. — Могу вас подождать, — сказал водитель. — Нет, все в порядке. — Могу зайти внутрь, подождать там. — Я, может быть, надолго. Сколько я вам должен? — Три доллара. Вы точно не хотите, чтобы я подождал? — Нет, не надо. Водитель пожал плечами, взял деньги, потом поднял, покрутив ручку, стекло окна и отъехал. Билли сунул сигарету в рот и посмотрел на здание, что стояло на краю квартала между разливами грязи и поленницами дров с одной стороны и пакгаузом со стенами из волнистого железа с другой. По проезду обошел здание сзади, прошел мимо пакгауза, постучал в первую из двух дверей и подождал. Окурок сигареты выкинул в грязь. Уже занес руку, чтобы постучать снова, но тут дверь отворилась и выглянула одноглазая старуха. Увидев его, она первым делом попыталась захлопнуть дверь, но он вновь распахнул ее, и она повернулась и засеменила по коридору, держась рукой за голову и завывая. Закрыв за собой дверь, он оглядел коридор. Головы блядей в папильотках высовывались и тут же исчезали — чисто куры в курятнике. Двери все заперты. Не успел он пройти по коридору пяти шагов, как откуда-то выскочил мужчина в черном, с узким лисьим лицом, попытался схватить его за рукав. — Прошу прощень, — повторял мужчина, — прошу прощень… Резким движением Билли выдернул из его хватки руку. — Где тут Эдуардо? — сказал он. — Прошу прощень, — снова повторил мужчина. И снова попытался ухватить Билли за локоть. Это была ошибка. Билли схватил его за грудки и шмякнул о стену. Какой легкий! В чем только душа держится. Сопротивления мужчина не оказывал, но непрестанно вроде как шарил вокруг себя, будто потерял что-то; Билли выпустил навернутый на руку клок черного шелка с мелкими пуговицами, и очень вовремя: у самого живота промелькнуло тонкое лезвие. Он отпрыгнул и поднял руки. Тибурсио пригнулся и зафинтил перед собой ножом. — Ах ты, мелкий сучонок, — сказал Билли. Ударил мексиканца кулаком точно в зубы, тот опять грохнулся спиной о стену, сполз по ней и сел на пол. Нож, крутясь и постукивая, заскакал по коридору. Из двери в его конце, кусая кулак, за всем этим наблюдала старуха. Ее единственный глаз то открывался, то закрывался, будто она подмигивает, навязчиво и непристойно. Он повернулся к сутенеру и с удивлением увидел, что тот, с трудом пытаясь встать, держит перед собой серебристый перочинный ножик, маленький и все еще пристегнутый к цепочке, перед тем украшавшей перед его обуженных в дудочку брюк. Билли ударил его в висок и услышал хруст кости. Голова сводника мотнулась, он проскользил на животе несколько футов по полу и остался лежать кучей перекрученных черных тряпок, похожий на мертвую птицу. В коридор на шатких ногах вбежала старуха, в голос вопя. Он поймал ее на бегу и развернул. Она заслонилась руками и закрыла единственный глаз. — Ай-яй, — кричала она. — Ай-яй! Схватив за запястья, он встряхнул ее. – ¿Dónde está mi compañero?[285] — сказал он. — Ай-яй, — голосила она. Пыталась вырваться, все стремилась к своднику, лежащему на полу. — Dígame. ¿Dónde está mi cuate?[286] — No sé. No sé. Por Dios, no sé nada[287]. – ¿Dónde está la muchacha? ¿Magdalena? ¿Dónde está Magdalena?[288] — Jesús María y José ten compasión no está. No está[289]. – ¿Dónde está Eduardo?[290] — No está. No está. — Черт побери, хоть какая-нибудь сволочь тут está? Он отпустил ее, и она бросилась к лежащему своднику, прижала его голову к груди. Покачав с отвращением головой, Билли зашагал по коридору, в конце которого подобрал нож, сунул его лезвие между дверью и косяком, сломал, ручку отбросил в сторону, повернулся и пошел обратно. Criada съежилась и выставила руку, прикрывая голову, но он вернулся не за ней: сорвав серебряную цепочку с жилетки сводника, сломал лезвие и перочинного ножика тоже. — У этого сукина сына еще ножи есть? — Ай-яй, — стенала criada, качаясь взад-вперед с напомаженной головой сводника на коленях. Тот пришел в себя и одним выпученным глазом смотрел на Билли снизу вверх сквозь свисающие старушечьи космы. Одной рукой он бессмысленно болтал в воздухе. Билли нагнулся, схватил его за волосы и приподнял ему голову: – ¿Dónde está Eduardo? Criada застонала и, что-то бормоча, принялась отцеплять пальцы Билли от волос сводника. — En su oficina[291], — прохрипел сводник. Он отпустил его, выпрямился и, вытерев ставшую масляной руку о штанину джинсов, снова направился в дальний конец коридора. На украшенной фольгой двери Эдуардо не оказалось ручки, и он с минуту постоял, молча на нее взирая, потом поднял ногу и шарахнул по ней сапогом. Со страшным треском ломающегося дерева дверь не только открылась, но, сорванная с петель, упала в комнату. Эдуардо сидел за столом. С видом странно невозмутимым. — Где он? — сказал Билли. — Ваш загадочный друг? — Его зовут Джон Коул, и, если по вашей вине с его головы упал хоть волос, ты, сукин сын, уже труп. Эдуардо откинулся в кресле. Открыл ящик стола. — Тебе бы надо там держать пистолеты. Целый ящик, набитый пистолетами. Эдуардо взял из ящика стола сигару, закрыл его, вынул из кармана золотое приспособленьице для обрезки сигар, вставил туда сигару, чикнул ее, взял сигару в рот, а приспособленьице убрал назад в карман. — А зачем бы это мне пистолет? — Я тебе укажу несколько причин, если не добьюсь от тебя толку. — Дверь была не заперта. — Что? — Дверь была не заперта. — Я не затем пришел, чтобы изучать вашу долбаную дверь.