— Она мне отказала. — А почему? — Я для нее был слишком беден. А может быть, для ее папаши. Не знаю. — А что было с ней потом? — С ней странная произошла штука. Она потом вышла за другого парня и умерла в родах. В те времена это было вполне обычное дело. Очень была красивая девушка. Женщина. Но ей, кажется, и двадцати-то не было. Я до сих пор о ней часто думаю. На западе умерли последние сполохи заката. Небо стало темным и синим. Потом просто темным. На доски около того места, где они сидели, легла полоса света от кухонного окошка. — По некоторым иногда скучаешь, хочется знать, что сталось с теми или этими людьми. Где они живут, как у них дела или где они умерли, если умерли. Вспоминаю, например, старого Билла Рида. Частенько говорю себе, как бы самого себя спрашиваю: что, интересно, сталось со старым Биллом Ридом? Да только вряд ли я это узнаю. А мы с ним друзьями были, да. — А еще? — Что — еще? — По чему еще скучаете? Старик покачал головой: — Вот щас как заведу! — Что, по многому? — Ну, не по всему, что было в молодости. Вот не скучаю по тому, как мне сапожными щипцами рвали зуб, когда для обезболивания была одна холодная вода из колодца. Но по той жизни, что была тут в приграничье в старину, я скучаю. Когда не было никаких этих оград… Со стадами на север я прошел весь путь четыре раза. Это лучшее время в моей жизни. Самое лучшее. Свобода… Новые места… Ничего лучше этого в мире нет. И никогда не будет. Сидеть со всеми вместе вечером у костра, когда стадо расположилось на ночлег и нет ветра. Нальешь в кружку кофе… И слушай себе, как старые ковбои рассказывают свои истории. Занятные, между прочим, истории. Свернешь себе сигаретку. Потом спать. Нигде так сладко не спится. Нигде. Он выбросил окурок в темноту. Открылась дверь, выглянула Сокорро. — Мистер Джонсон, — сказала она, — шли бы вы в дом. Для вас уже холодновато. — Иду сей момент. — А я, пожалуй, двинусь, — сказал Джон-Грейди. — Не заставляй ее ждать, — сказал старик. — Они этого не переносят. — Да, сэр. — Давай, дуй. Джон-Грейди встал. Сокорро скрылась в доме. Он опустил взгляд на старика: — И все же вы полагаете, это не такая уж хорошая идея, я правильно понял? — Насчет чего? — Насчет жениться. — Я этого не говорил. — Но вы так думаете, верно? — Я думаю, надо следовать велению сердца, — сказал старик. — Это все, что я думаю по любому поводу. Двигаясь по Хуарес-авеню в толпе туристов, на углу он увидел знакомого мальчишку-чистильщика и помахал ему рукой. — А! Идете небось на свидание со своей девушкой, — сказал мальчишка. — Нет. Иду повидаться с другом. — А она по-прежнему ваша novia?[174] — Да, конечно. — И когда свадьба? — Очень скоро. — Она сказала «да»? — Сказала «да». Мальчишка ухмыльнулся: — Otro más de los perdidos[175]. — Otro más. – Ándale pues[176], — сказал мальчишка. — Тут я помочь не в силах. Джон-Грейди вошел в бар «Модерно», снял шляпу, пристроил ее среди других шляп и мелких музыкальных инструментов на длинную вешалку у двери и прошел к столику рядом с тем, что был зарезервирован для маэстро. Бармен через весь зал кивнул ему и поднял руку. — Buenas tardes[177], — сказал он. — Buenas tardes, — ответил Джон-Грейди. Сел, сложил руки перед собой на скатерти. За столиком в углу сидели двое престарелых музыкантов в заношенных сценических костюмах, они ему вежливо кивнули, признав в нем друга маэстро, он кивнул в ответ, и сразу к нему заспешил по бетонному полу официант в белом фартуке. Подошел, поприветствовал. Джон-Грейди заказал текилу, официант поклонился. Будто клиент тем самым принял важное и очень правильное решение. С улицы доносился детский гомон, выкрики бродячих торговцев. Прямоугольный столб света от забранного решеткой уличного окна прорезал пространство у него над головой и бледным трапецоидом косо утыкался в пол. В его центре, будто экспонат, выставленный на обозрение в погнутой и покосившейся клетке, сидел и мылся огромный светло-рыжий кот. Кот встряхнул ушами и зевнул. Потом повернулся и стал смотреть на Джона-Грейди. Пришел официант, принес текилу. Смочив языком тыльную сторону запястья, Джон-Грейди посыпал его из стоящей на столе солонки солью, пригубил текилу, взял с блюдца ломтик лимона, стиснул его зубами, положил обратно на блюдце и лизнул соленое запястье. Потом еще раз пригубил текилу. Музыканты сидели молча, наблюдали. Выпив текилу, он заказал еще. Кот куда-то делся. Клетка света на полу переместилась. Через некоторое время она поползла вверх по стене. В соседнем зале официант включил свет, вошел еще один музыкант и присоединился к первым двоим. Потом, об руку с дочерью, вошел маэстро. К ним подошел официант, помог ему снять пальто, придвинул стул. Они кратко переговорили, официант кивнул и, улыбнувшись девочке, унес пальто на вешалку. Девочка на стуле приобернулась, посмотрела на Джона-Грейди. – ¿Cómo estás?[178] — спросила она. — Bien. ¿Y tú?[179] — Bien, gracias[180]. Насмешливо наклонив голову, слепой слушал. — Добрый вечер, — сказал он. — Прошу вас, присоединяйтесь к нам. — Спасибо. Да. Я бы с удовольствием. — Ну так давайте же. Джон-Грейди отодвинул стул и встал. При его приближении маэстро улыбнулся и вытянул в темноту руку: — Как поживаете? — Спасибо, все замечательно. Поговорив с девочкой по-испански, слепой покачал головой. — Мария стесняется, — сказал он. — ¿Por qué no hablas inglés con nuestro amigo?[181] Вот видите! Не хочет. Бесполезно. Но где официант? Вы что будете? Официант принес напитки, и маэстро сделал заказ для гостя. Положив ладонь на локоть девочки, он сделал ей знак подождать, пока не обслужат всех. Когда официант отошел, маэстро повернулся к Джону-Грейди: — Ну, как развиваются события? — Я попросил ее выйти за меня замуж. — И что же? Отказала? Говорите. — Нет. Она согласилась. — А что так мрачно? Вы нас пугаете. Девочка закатила глаза и отвела взгляд. Джон-Грейди не понял, что бы это могло значить. — Я пришел просить вас об одолжении. — Конечно, — сказал маэстро. — Все, что могу… — У нее никого нет. Ни родных, ни наставника. Мне хотелось бы, чтобы вы выступили в качестве ее padrino{53}.