— Ничего, справлюсь. Мэк открыл бумажник и отсчитал пять двадцаток. — Смотри, — сказал он. — Ты взрослый человек, способен сам вести свои дела. А мое дело — сторона, верно же? — Просто мне кое на что срочно надо. — Ну ладно. Он вынул купюры и, подавшись вперед, положил их на край стола. Джон-Грейди подошел, взял их, сложил и спрятал в карман рубашки. — Спасибо, — сказал он. — Ничего, все нормально. Как твоя нога? — Заживает. — Но ты ее еще бережешь, я смотрю. — Да ерунда. — А того коня ты все еще собираешься покупать? — Да, сэр. Собираюсь. — А как ты понял, что у кобылы Вольфенбаргера плохое копыто? — Увидел. — Но она же вроде не хромала. — Нет, сэр. Но она дергала ухом. — Ухом? — Да, сэр. Каждый раз, когда она касалась земли этой ногой, у нее чуть-чуть дергалось ухо. Я просто смотрел внимательно. — На манер условного знака, как в покере. — Да, сэр. Вроде того. — А посмотреть для него лошадей на торгах ты все ж таки не захотел? — Нет, сэр. А он что — ваш друг? — Да нет, так, знакомый. А что? — Ничего. — Ты что-то хотел сказать? — Да бог с ним. — Ты не тушуйся, говори. — Ну-у… Наверное, я хотел сказать… мне подумалось, что я не смогу оградить его от неприятностей, работая у него от случая к случаю. — А ты хочешь работать у него постоянно? — Я этого не говорил. Мэк покачал головой. — Давай-ка, на хрен, дуй отсюда, — сказал он. — Слушаюсь, сэр. — Ты точно ему этого не говорил? — Точно, сэр. Я вообще с ним не разговаривал. — Что ж ты так. Зря, зря. — Да, сэр. Он надел шляпу и повернулся уходить, но в дверях задержался: — Спасибо, сэр. — Не за что. Это ж твои деньги. Когда в тот вечер он вернулся, Сокорро с кухни уже ушла и за столом никого не было, кроме старика. Покуривая самокрутку, он слушал по радио новости. Джон-Грейди взял свою тарелку и кофе, поставил на стол, придвинул себе стул и сел. — Добрый вечер, мистер Джонсон, — сказал он. — Добрый вечер, сынок. — Что говорят в новостях? Старик покачал головой. Потянувшись от стола к подоконнику, где стоял приемник, он его выключил. — Какие теперь новости? Новостей больше нет, — сказал он. — Только и слышно что о войнах и о военных слухах{20}. Не знаю уж, зачем я все это и слушаю. Дурная привычка. Мне бы от нее избавляться, а я все хуже в ней погрязаю. Джон-Грейди положил себе на флаутасы{21} с рисом ложку соуса пико-де-гальо, свернул тортилью и принялся за еду. Старик сидит смотрит. Кивком указал на сапоги парня: — Похоже, сегодня тебе пришлось изрядно в грязи потоптаться. — Да, сэр. Уж это да. Пришлось. — Здешняя жирная глина — она такая, ее поди еще смой. Оливер Ли любил повторять, что он только потому сюда и перебрался, что почвы здесь больно жалкие: думал, других охотников на них не найдется и его здесь оставят в покое{22}. Конечно же, он ошибался. Насчет покоя, во всяком случае. — Да, сэр. Наверное, ошибался. — Как поживает нога? — Да все уже с ней нормально. Старик улыбнулся. Затянувшись сигаретой, стряхнул пепел в пепельницу на столе: — И не смотри на то, какие тут дожди. Вся земля скоро высохнет, и всю почву сдует. — А вы почем знаете? — Потому что так оно и будет. — Кофе еще хотите? — Нет, спасибо. Парень встал, подошел к плите, налил себе в чашку и вернулся. — Земля тут, считай, кончилась, — сказал старик. — У людей короткая память. Рады быть должны, что армия все забирает, потому что так и так кранты. Парень сидит ест. — И много земли, думаете, заберет армия? Старик затянулся сигаретой и задумчиво раздавил окурок: — Думаю, они приберут к рукам всю впадину бассейна Тулароса{23}. Я прикинул — выходит так. — А они что — могут просто взять и забрать? — Да запросто. Еще как. По этому поводу будет много вони, стонов всяких-разных… Только выбора-то ведь нет. Люди радоваться должны, что их отсюда выселяют. — И что, думаете, будет теперь делать мистер Пратер? — Джон Пратер будет делать то, что говорит, что он будет делать.