Фишер, проснувшись на берегу тихого пруда, испугался и готов был закричать: чья-то рука тронула его за плечо. Он вскочил на ноги, думая, что солдаты поймали его во время сна, но увидел только старика с седою бородою; его ряса и воротник указывали на сан священника. Вслед за тем кроткий голос сперва заговорил на плохом французском языке, потом, пытаясь говорить по-английски, старик сказал: — Доверьтесь мне, я пришел как друг! От солдат не ждите добра! — и он покачал головою, как будто это ему было больно. Мессенджер вскочил при первых словах священника, но скоро успокоился, поняв в чем дело. Да у беглецов и не было другого выхода, как принять сделанное им предложение. В сопровождении священника беглецы направились по тропинке в лес, но священник держался окраины леса минут десять, прежде чем вышел на болотистый луг и к задним строениям деревни, почти закрытым каштановыми деревьями. Затем так же осторожно ввел беглецов в свой дом. Что осторожность была не лишняя, Фишер понял, увидев в окно проходивших по селу солдат. В доме священника беглецы приютились на три недели. В конце второй недели к ним привели Инессу, которая была обязана всем этому священнику. Он поместил ее в монастырь в Кадиксе. Девушка была теперь гораздо счастливее, чем в то время, когда ходила с Фишером по саду. Теперь, снова увидевшись с нею, юноша стал было строить разные планы, но с грустью вынужден был сознаться, что из-за привязанности к Мессенджеру должен расстаться с нею. Та соглашалась, что слепой имел на него права, и он, несмотря на ее поцелуи, остался верен выбранному им трудному пути. Недели счастья прошли слишком скоро, и, когда настало время расставания, Хель, осушив поцелуями детские слезы Инессы, отправился со священником и Мессенджером. Переодевшись испанскими крестьянами, они дошли благополучно до Виго, где, благодаря влиянию священника и его деньгам, достали билет в Монтевидео. В этом городе я встретился с ним спустя два месяца после их приезда. Мессенджер все еще не видел, юноша ходил за ним, как брат. — Я не мог бы теперь оставить его! — говорил он. — У него нет других глаз кроме моих! Нельзя передать то сострадание, какое звучало в его голосе, когда он произносил эти слова. БЕАТРИСА В ВЕНЕЦИИ роман Перевод с английского В. А. Магской Часть первая ВЕНЕЦИЯ I — Итак, в дело, значит, все же замешана женщина! Гастон, граф де Жоаез, удивленный голосом, раздавшимся в его комнате, отбросил красную розу на одеяло и с ярким румянцем на щеках обернулся к говорившему. — Как, Вильтар, ты в Венеции? — Да, это я, только что приехал, но разве ты не рад видеть меня, Гастон, мой дорогой Гастон, мой милый мальчик? Оба друга горячо обнялись после долгой разлуки; они предлагали друг другу вопросы, на которые не успевали отвечать, а в это время приезжий успел скинуть свой плащ и осмотреть невзрачную комнату, в которой жил Гастон уже три месяца со дня своего приезда в Венецию. — Генерал в Граце, — рассказывал Вильтар, — твои письма очень заинтересовали его, но они недостаточно знакомили нас с подробностями дела, гусарам, как видно, здесь нечего было делать, и поэтому я очутился в твоем гнездышке, где, по-видимому, цветут красные розы. Ха-ха, нет, молчи, не возражай мне: я и без тебя знаю, что каждый лепесток ее, может быть, имеет свою историю, что каждый шип ее причинил тебе, может быть, страдание. Чем был бы Жозеф Вильтар без женщин? Простым писцом, рабочей клячей у какого-нибудь нотариуса. Нет, видит Бог, я люблю женщин. Мы не можем ни в чем обойтись без них. Ты поступил очень умно, и я доложу об этом генералу. — Лучше ничего не говори ему об этом, — довольно резко перебил его Гастон. — Эта женщина не станет помогать нам. Ну, а теперь довольно об этом, ты, вероятно, устал, проголодался и хочешь пить. Надо будет поднять нашего старого хозяина и испробовать его кипрское вино. А за едой ты можешь мне сообщить не торопясь все последние новости. Подумай только о том, что в продолжение целого месяца я видел только официальных гонцов, мне надоела эта тяжкая ссылка. Вильтар уже до этого заметил усталый и недовольный вид своего приятеля; по свойственной ему проницательности он не верил в то, что усталость вызвана тайной миссией, возложенной на графа в Венеции, а также не верил тому, чтобы какая-нибудь сердечная неудача могла вызвать хоть единый вздох у такого опытного и закоренелого гусара. Графа, по-видимому, мучило что-нибудь более серьезное, и Вильтар дал себе слово немедленно же узнать, в чем дело. — Да, конечно, — продолжал он вслух, — я верю, что человек может соскучиться даже и в таком мраморном городе, как Венеция. Я вполне понимаю тебя, Гастон. Но почему ты поселился в этой дыре? Неужели в Венеции нет более приличной гостиницы? Поступил ли ты так из расчетливости или из мудрости? Мне говорили… Гастон приложил палец к губам. Перед ними вдруг неожиданно явился хозяин гостиницы «Белого Льва» — Жан Моро. Француз с ног до головы, но уже говоривший с заметным венецианским акцентом, Жан Моро славился своей скупостью: про него говорили, что он готов продать родную мать. Согнувшись в три погибели, потирая руки, он стоял с отвисшей губой и крючковатым носом, похожим на клюв попугая, и распространялся о том, как ему приятно видеть своего соотечественника. — Ваше сиятельство, — говорил он, — я узнал по вашим шагам, кто вы: только гусар… — Хорошо сказано, мосье Жан, но так как я не гусар… — Простите, ваше сиятельство, если бы вы дали мне досказать свою мысль, я бы сказал, что только гусар или драгун может обладать подобной походкой. Я знаю, что эти шаги могли принадлежать только другу графа, и этого вполне достаточно для меня. Теперь в Венеции настали странные времена, господа, очень странные, особенно для моих соотечественников, но здесь вы можете быть спокойны, как у себя дома. — В таком случае завтра утром я был бы уже мертв. Вы — плохой оратор, Жан Моро, если ваше вино не лучше… — Мое вино, ваше сиятельство, будет говорить само за себя. Его священство назвало его вином галилейским, если и этого недостаточно, то… — Хорошо, хорошо, мосье Моро, так подайте нам вина его священства, и побольше. А затем приготовьте мне головля или каплуна и подайте один из ваших золотистых сыров с маленькой флягой живительной влаги. Разве я не артист в составлении меню, мосье Моро? Хозяин пожал плечами и с видом глубокого сожаления заметил, что артист налицо, но нет материала для исполнения его планов. — Ваше сиятельство, — сказал он, — хотя бы вы и привезли целый мешок дукатов из Брешиа в Маестре, вы не найдете ни одного каплуна, который мог бы вознаградить ваши труды. У моих соотечественников много добродетелей, но умеренность чужда им. Они съели все, чуть ли не листья с деревьев. Ах, моя бедная Венеция! — Как ваша бедная Венеция, Моро? — Да, ваше сиятельство, моя чудная родина превратила эту несравненную страну в убежище дьяволов. Я говорю вам это в лицо и готов повторить то же самое генералу Бонапарту, если бы я имел счастье находиться в его присутствии. — Это счастье скоро выпадет вам на долю, Моро, могу вас уверить в этом. И пусть все в этом доме знают — я видел, входя по лестнице, что несколько человек там внизу играли в экарте, — пусть все они знают, что в скором времени Наполеон потребует у них отчета в том, как они обходились с моим другом графом и со мной, бедным путешественником, который имеет честь быть слегка знакомым с генералом. Поняли вы меня, мой друг? Ну, так отправляйтесь теперь и помните, что осторожность прежде всего, затем еще раз и еще раз осторожность во всем, или, призываю в свидетели Небо, этот дом запылает первый, когда господин мой и повелитель явится в Венецию. Жозеф Вильтар прекрасно знал цену угрозе и знал, где следует применить ее. Опытный во всякого рода интригах, он умел быть галантным с женщинами, ласков, убедителен и даже смирен с мужчинами, но малейшее сопротивление или простая случайность могли заставить его выказать и другие стороны своего характера. Старый Моро молча проглотил угрозу, но глаза его на минуту сверкнули, и первым долгом, очутившись в кухне, он созвал своих слуг и послал одного из них к начальнику своего квартала с извещением, что в Венецию прибыл один из эмиссаров Бонапарта из Граца и в настоящую минуту обедает у него в доме. — А вы остальные, — крикнул он собравшимся слугам, — отправляйтесь сейчас на крышу дома и подслушайте их разговор, не упустите ни одного слова. Он ведь прислан сюда самим Бонапартом, как он говорит. Если вы дорожите своими ушами, ребята, пустите их в ход. Но осторожность прежде всего, а затем еще и еще раз будьте осторожнее. Он грозил мне, Моро, своему соотечественнику. Я заставлю его понять, с кем он имеет дело! Совершенно не думая о неприятности, которую он причинил толстяку Моро, и очень заинтересованный рассказами Гастона, Жозеф Вильтар тем временем уселся на стул у окна и старался узнать от графа все новости дня, касающиеся его лично, а также и положение дел в городе. Трудно было найти более разительный контраст, чем тот, который представляли оба эти человека: один из них находился в периоде ранней юности, другой уже достиг полного расцвета своей жизни, один из них казался вполне салонным кавалером, другой представлял собою тип боевого солдата. В разговоре они также резко отличались друг от друга: первый говорил быстро и охотно, не заботясь о выражениях и о том впечатлении, которое производили его слова, второй только изредка открывал рот и взвешивал каждое свое слово. — Твой хозяин, по-видимому, самозванец — это дурное начало, — произнес Вильтар, как только закрылась дверь за Моро. — Каким образом ты попал сюда, Гастон, почему именно ты выбрал эту гостиницу? Генерал меня, наверное, об этом спросит, и мне придется дать ему удовлетворительный ответ на это. Ведь не хочешь же ты, чтобы он думал, что его посланники действовали без плана и необдуманно, верно, у тебя есть свои очень веские причины? Скажи мне их раньше, чем мы будем говорить о чем-нибудь другом. Гастон тоже придвинул себе стул к окну и стал глядеть на канал, по которому двигались взад и вперед гондолы. На площади, на углу канала раздавались отдельные плачевные звуки умирающего карнавала, казалось, они оплакивали бедствие, грозившее городу. Гондолы скользили так быстро от дворца к дворцу, как будто от одной этой быстроты зависела вся участь Венеции; все, видимо, чего-то ждали, и даже дети притихли, предчувствуя грядущие бедствия. — Я живу здесь, — проговорил граф, отворачиваясь от окна, как бы недовольный представившимся ему там зрелищем, — я живу здесь по двум причинам: первая — здешняя убогая обстановка является для меня убежищем, а вторая — здешний хозяин негодяй, но этот негодяй — француз, а следовательно, хоть на одну йоту лучше своих итальянских соседей. Правда, что его друзья в настоящую минуту прислушиваются к каждому слову, которое я говорю, но ведь то же нежное внимание к себе я могу ожидать и в других местах, а тут во главе этой шайки все же хозяин француз. Что касается бедности, царящей в этом доме… Но Вильтар не дал ему кончить. Он уже вскочил на ноги и внимательно осматривал комнату, давно уже привыкнув ко всякого рода шпионству. — Ты позволяешь им шпионить за собой, Гастон? — Конечно, позволяю, зачем же их лишать этого удовольствия? — Но твои дела, поручение генерала? — Свои дела я обделываю в гондоле, Вильтар, там все же в этом отношении безопаснее. Он рассмеялся, как бы очень довольный этой ложью, предназначавшейся для ушей подслушивавших его людей. Но Вильтар вовсе не довольствовался этим, он продолжал внимательно осматривать комнату, постукивал по стене, заглядывал в соседние каморки и даже приоткрыл дверь на лестницу, чтобы убедиться, что там никого нет. Очень удивленный тем, что не нашел ничего подозрительного ни в стенах, нигде в другом месте, он уже собирался опять сесть на свой стул, как вдруг падение тяжелого тела на чердаке привлекло его внимание. Он поднял голову и увидел, что рядом с крюком, на котором висела люстра, виднеется небольшое отверстие в потолке. Недолго думая, он схватил свой меч и вонзил его туда. Когда он вытащил его назад, лезвие его было окрашено слегка кровью и запачкано известкой. — По-видимому, тут много крыс, Гастон, — сказал он, указывая на свой меч, и добавил — одна из них во всяком случае ранена. Продолжай рассказывать, мой друг, теперь ты можешь говорить спокойно: нас уже больше никто не подслушает. Глухой стон на чердаке подтвердил его предположения, чьи-то тяжелые шаги медленно протащились над их головой, известка посыпалась на пол. Вильтар рассмеялся, довольный своей шуткой и нисколько не пораженный всем происшедшим. — Отверстие в замочной скважине никогда не может быть опасно, — проговорил он, — если только в комнате достаточно места, чтобы свободно владеть оружием. Теперь эти люди ушли, вероятно, за доктором. Надеюсь, ты ни на минуту не испугался их. Но что с тобой, Гастон, ты побледнел, ты вздрогнул? Вильтар замолчал, пораженный, как видно, неожиданной мыслью. Одну секунду — только одну секунду — он приписал бледность и видимое расстройство молодого графа истории, связанной с красной розой, которую тот уронил еще так недавно на одеяло. На самом же деле Гастон в эту минуту и не думал вовсе о гостинице «Белого Льва» или о том, что происходило в ней. Глаза его были устремлены на гондолу, видневшуюся вдали на канале и направлявшуюся, очевидно, в Риальто. Он сейчас же сообразил, что это Беатриса, маркиза де Сан-Реми, выехала из дворца и едет или к дому «Духов», или к дому своего родственника, лорда Брешиа. Подозрение, мелькнувшее в голове Вильтара, рассердило его, и он заговорил более оживленно, чем раньше, обращаясь к своему гостю: — Дорогой Вильтар, ты приехал в Венецию не для того, чтобы говорить глупости. Ты волнуешься по пустякам. Я так привык ко всему этому, что положительно ничему не удивляюсь больше. Я принимаю свои меры предосторожности, вот и все. Если французы останутся в Венеции… — Понравится ли твое «если» генералу, Гастон? — Позволь мне докончить, Вильтар. Если французы останутся здесь и если их жизнь значит здесь немного больше, чем жизнь дворовой собаки, охраняющей кухню, то человеку придется бороться с большими опасностями, чем с опасностью быть подслушанным. Он должен быть прежде всего терпелив, дружелюбен и должен знать обычаи этого народа. Все венецианцы — шпионы: сыновья шпионят за отцами, мужья за женами, везде полиция, западни на каждом углу, каждая улица скрывает в себе опасность, — мы должны привыкнуть к этому и должны или примириться с этим, или же совершенно бросить Венецию. Я это понял с самого начала. Когда генерал послал меня сюда как защитника французских интересов, он знал это. Я дам ему отчет во всем, когда настанет для этого время, но пока я могу только сказать тебе: действуй осторожно и, если тебе надо что-нибудь сказать, говори это при всех, когда никто не подслушивает тебя. Пойдем теперь к Флориану, выпьем кофе. Там ты найдешь нескольких наших соотечественников, уцелевших еще в этом городе. Их, к сожалению, немного, Вильтар, мы пережили ужасное время и даже стали думать, что генерал забыл про нас. — Он никогда не забывает, Гастон. Я приехал сюда, чтобы напомнить тебе об этом. Будь уверен в том, что они будут отомщены; самый смиренный слуга Франции — и тот не будет забыт при наших расчетах с Венецией. А расчеты эти ужасны, особенно если производятся таким человеком, как Бонапарт. Он накинул свой плащ, и они вместе вышли из дома и сели в гондолу графа, которая быстро доставила их через канал на маленькую площадь, где находился ресторан, в который они направлялись. Хотя путешествие их длилось всего только несколько минут, но они успели услышать за это время и подавленные проклятия, посылаемые им гондольерами, и угрозы, сыпавшиеся с других гондол, когда они проезжали мимо. На площади встречавшиеся им люди плотнее закутывались в свои плащи, чтобы нечаянно не коснуться проклятых французов. Женщины при их приближении прятались в дверях и воротах дома, чтобы не видеть ненавистных им чужестранцев. Эта враждебность со стороны женщин сильно забавляла самоуверенного Вильтара. — Как видно, здесь на розы нечего рассчитывать, Гастон, — сказал он, оскорбительно оглядывая с ног до головы своих хорошеньких врагов — нас ждут здесь только одни шипы; многие из нас, вероятно, уколются о них. А вот, кажется, и знаменитый Флориан? Надеюсь, мы будем себя чувствовать там как дома. Ты, кажется, говорил, что мы увидим там Шатодена. Я буду очень рад повидаться с ним. — Тише, — сказал Гастон, оглядываясь кругом, чтобы убедиться, что поблизости нет шпионов. Когда слуга подал им кофе и удалился, он небрежно облокотился на стол и, как бы внимательно разглядывая находящийся напротив собор, проговорил намеренно равнодушным тоном: — Шатоден умер, разве ты не слышал об этом, Вильтар?