Шариков и сам в тоске и страхе оглянулся и ответил: — Защелкнулся я. — Откройте замок! Что ж, вы никогда замка не видели? — Да не открывается, окаянный,— испуганно ответил Полиграф. — Батюшки! Он предохранитель защелкнул! — вскричала Зина и всплеснула руками. — Там пуговка есть такая,— выкрикивал Филипп Филиппович, стараясь перекричать воду,— нажмите ее книзу… Вниз нажимайте! Вниз! Шариков пропал, через минуту вновь появился в окошке. — Ни пса не видно,— в ужасе пролаял он в окно. — Да лампу зажгите! Он взбесился! — Котяра проклятый лампу раскокал,— ответил Шариков,— а я стал его, подлеца, за ноги хватать, кран вывернул, а теперь найти не могу. Все трое всплеснули руками и в таком положении застыли. Минут через пять Борменталь, Зина и Дарья Петровна сидели рядышком на мокром ковре, свернутом трубкой у подножия двери, и задними местами прижимали его к щели под дверью, а швейцар Федор с зажженной венчальной свечой Дарьи Петровны на деревянной лестнице лез в слуховое окно. Его зад в крупной серой клетке мелькнул в воздухе и исчез в отверстии. — Ду… гугу! — что-то кричал Шариков сквозь рев воды. Из окошка под напором брызнуло несколько раз на потолок кухни, и вода стихла. Послышался голос Федора: — Филипп Филиппович, все равно надо открывать, пусть разойдется, отсосем из кухни! — Открывайте! — сердито крикнул Филипп Филиппович. Тройка поднялась с ковра, дверь из ванной нажали, и тотчас волна хлынула в коридорчик. В нем она разделилась на три потока: прямо — в противоположную уборную, направо — в кухню и налево — в переднюю. Шлепая и прыгая, Зина захлопнула в нее дверь. По щиколотку в воде вышел Федор, почему-то улыбаясь. Он был как в клеенке — весь мокрый. — Еле заткнул, напор большой,— пояснил он. — Где этот? — спросил Филипп Филиппович и с проклятием поднял одну ногу. — Боится выходить,— глупо усмехнувшись, объяснил Федор. — Бить будете, папаша? — донесся плаксивый голос Шарикова из ванной. — Болван! — коротко отозвался Филипп Филиппович. Зина и Дарья Петровна в подоткнутых до колен юбках, с голыми ногами, и Шариков с швейцаром, босые, с закатанными штанами, шваркали мокрыми тряпками по полу кухни и отжимали их в грязные ведра и раковину. Заброшенная плита гудела. Вода уходила через дверь на гулкую лестницу, прямо в пролет лестницы и падала в подвал. Борменталь, вытянувшись на цыпочках, стоял в глубокой луже на паркете передней и вел переговоры через чуть приоткрытую дверь на цепочке. — Не будет сегодня приема, профессор нездоров. Будьте добры, отойдите от двери, у нас труба лопнула… — А когда же прием? — добивался голос за дверью.— Мне бы только на минуту… — Не могу,— Борменталь переступил с носков на каблуки,— профессор лежит, и труба лопнула. Завтра прошу. Зина! Милая! Отсюда вытирайте, а то она на парадную лестницу выльется. — Тряпки не берут. — Сейчас кружками вычерпаем,— отозвался Федор,— сейчас! Звонки следовали один за другим, и Борменталь уже всей подошвой стоял в воде. — Когда же операция? — приставал голос и пытался просунуться в щель. — Труба лопнула… — Я бы в калошах прошел… Синеватые силуэты появлялись за дверью. — Нельзя, прошу завтра. — А я записан. — Завтра. Катастрофа с водопроводом. Федор у ног доктора ерзал в озере, скреб кружкой, а исцарапанный Шариков придумал новый способ. Он скатал громадную тряпку в трубку, лег животом в воду и погнал ее из передней обратно к уборной. — Что ты, леший, по всей квартире гоняешь? — сердилась Дарья Петровна.— Выливай в раковину. — Да что в раковину,— ловя руками мутную воду, отвечал Шариков,— она на парадное вылезет. Из коридора со скрежетом выехала скамеечка, и на ней вытянулся, балансируя, Филипп Филиппович в синих с полосками носках. — Иван Арнольдович, бросьте вы отвечать. Идите в спальню, я вам туфли дам. — Ничего, Филипп Филиппович, какие пустяки. — В калоши станьте. — Да ничего. Все равно уже мокрые ноги. — Ах, боже мой! — расстраивался Филипп Филиппович. — До чего вредное животное,— отозвался вдруг Шариков и выехал на корточках с суповою миской в руке. Борменталь захлопнул дверь, не выдержал и засмеялся. Ноздри Филиппа Филипповича раздулись, и очки вспыхнули. — Вы про кого говорите? — спросил он у Шарикова с высоты.— Позвольте узнать. — Про кота я говорю. Такая сволочь,— ответил Шариков, бегая глазами. — Знаете, Шариков,— переводя дух, отозвался Филипп Филиппович,— я положительно не видел более наглого существа, чем вы. Борменталь хихикнул. — Вы,— продолжал Филипп Филиппович,— просто нахал. Как вы смеете это говорить? Вы все это учинили и еще позволяете… Да нет! Это черт знает что такое! — Шариков, скажите мне, пожалуйста,— заговорил Борменталь.— Сколько времени еще вы будете гоняться за котами? Стыдитесь! Ведь это же безобразие! — Дикарь! — Какой я дикарь,— хмуро отозвался Шариков,— ничего я не дикарь. Его терпеть в квартире невозможно. Только и ищет, как бы чего своровать. Фарш слопал у Дарьи. Я его поучить хотел. — Вас бы самого поучить! — ответил Филипп Филиппович.— Вы поглядите на свою физиономию в зеркале. — Чуть глаза не лишил,— мрачно отозвался Шариков, трогая глаз черной мокрой рукой. Когда черный от влаги паркет несколько подсох, все зеркала покрылись банным налетом, и звонки прекратились. Филипп Филиппович в сафьяновых красных туфлях стоял в передней. — Вот вам, Федор. — Покорнейше благодарим. — Переоденьтесь сейчас же. Да вот что: выпейте у Дарьи Петровны водки. — Покорнейше благодарю,— Федор помялся, потом сказал: — Тут еще, Филипп Филиппович. Я извиняюсь, уж прямо и совестно. Только за стекло в седьмой квартире… Гражданин Шариков камнями швырял… — В кота? — спросил Филипп Филиппович, хмурясь, как облако. — То-то, что в хозяина квартиры. Он уж в суд грозился подавать. — Черт! — Кухарку Шариков ихнюю обнял, а тот его гнать стал… Ну, повздорили. — Ради бога, вы мне всегда сообщайте сразу о таких вещах… Сколько нужно? — Полтора. Филипп Филиппович извлек три блестящих полтинника и вручил Федору.