— Вы ведь раньше видели голых женщин? — спросила она, выглядывая из-за большой картонки. — Ну, я имею в виду, живьем… ​Боже, какая чудовищная глупость! И надо было такое сморозить! Как будто он мог видеть мертвых. И какое, в самом-то деле, это имеет значение?.. О, если бы Юна могла просто помолчать… Но эта невыносимая тягостная пауза сводила с ума. Хотелось разрядить обстановку. — Видел, — глухо отозвался Рома. — Мы вроде договаривались на «ты»… — Да. Да, конечно. Прости. — Ты готова? Свет нормальный, но мне надо будет протестировать на твоей коже. — Ага. Иду. Замотавшись в простыню, которую Вадим счел достаточно античной, Юна вышла из своего укрытия. Рома сосредоточенно возился с камерой: подстраивал штатив, поправлял вспышку. — Так… — пробормотал он, не отрывая взгляда от фотоаппарата. — Я подумал, начнем с Данаи. Я тут уже загуглил, ее кто только ни рисовал. И Рембрандт, и Рубенс, и Климт. У Тициана аж четыре штуки. — Я, видимо, больше по части Рубенса, — горько усмехнулась Юна, и вот тут Рома все-таки посмотрел на нее. Неожиданно строго. — Ну, вот что, — мрачно произнес он. — Давай-ка ты заканчивай с этим. Если будешь постоянно развлекаться самобичеванием, то я — пас. Никакой фотосессии. Или пусть Вадик тебя снимает. Юна обиженно моргнула. Ничего ж себе! Вчера Рома был куда любезнее, а теперь вон рычит на нее, как репетитор по математике. Вот это сервис! А она-то просто пыталась снять напряжение… — Ты ведь не собираешься плакать? — нахмурился беспощадный фотограф. — Нет… — полувопросительно ответила она на вдохе. — Ох ты ж Господи… Юна! Мы все это затеяли для того, чтобы ты сделала подарок жениху. Вот хоть режь, но ни один нормальный мужик не станет любоваться на зажатую испуганную девушку. Думаешь, всего этого не будет видно на снимках? Ошибаешься. Понимаешь, невозможно любить того, кто сам себя ненавидит. Юна закусила губу. Нет, плакать она точно не станет. Выискался знаток! Что он вообще понимает в женщинах! И в браке! Глупо на таких обижаться!.. — Юна? — он с подозрением заглянул ей в глаза. — Угу, — нечленораздельно промычала она. Главное сейчас — не моргать. Не кивать. Смотреть наверх… — Твою ж… — Рома раздраженно зажмурился и взялся за переносицу. — Не-не… Я в норме… — она звучно шмыгнула, но первая слезинка уже обожгла щеку. — Это вообще не из-за тебя… Я вспомнила что-то грустное… — «Хатико» или «Титаник»? Юна попыталась улыбнуться, но вышел какой-то нечеловеческий оскал, и рыдать захотелось еще сильнее. — Ладно, — нехотя буркнул Рома. — Извини. Но с таким настроем у тебя ничего не получится. Сядь вон там и успокойся. Она послушно побрела к ящикам, уселась на один из них и поджала колени, комкая простыню. — Ты не понимаешь! — она вытерла слезы. — Все и так себя любят! Сейчас все вокруг любят только себя! Я хотела быть лучше… Не эгоисткой какой-то. От меня все только и ждут, что раз я дочка депутата, то должна быть избалованной стервой! Но я не такая, ясно? Разве в браке не важнее любить другого? Думать о нем, заботиться. Может, меня именно поэтому Игорь и выбрал, ясно? — Это не повод постоянно себя унижать. — А я и не унижаю! Это правда, ясно? Просто трезвый взгляд! Я каждый день вижу себя в зеркале, что еще я должна думать? Что я — красотка? Я привыкла говорить правду. В том числе самой себе!.. Эй, ты чего там делаешь? — Свою работу, — Рома уже увлеченно щелкал затвором. — Ты не отвлекайся, не отвлекайся… Голову только чутка разверни. — Что?.. — Давай-давай. Немного слез для ноября будет в самый раз. И если уж тебя совсем не затруднит, еще опусти немного простынку. ********** — Эй! — возмутилась она. — Я же получусь опухшей! — Вот женщины! Говорят не плакать — она плачет. Говорят плакать — она злится, — Рома фыркнул и склонился над видоискателем. — Вспомни еще что-нибудь грустное. — Я так не могу… — «Белый Бим Черное ухо», — услужливо подсказал изувер по ту сторону камеры. — Никому не рассказывай, но я сам рыдал в голос, когда мама дала мне книжку. — Рома! Мы же договаривались, что все будет красиво и эротично! — Еще как! А «Бэмби»! Маленький олененок! Одинокий! В лесу! — он добавил голосу трагизма. — И у него убили маму… — Перестань сейчас же! — «Король Лев», — продолжал издеваться Рома. — Добрый король погиб, спасая сына… Если ты из-за этого не заплачешь, то ты самая бессердечная из всех, кого я видел. Юну вдруг разобрало на хохот. Она не знала, чего именно от нее пытаются добиться, но Рома так потешно старался довести ее до слез… Нет, Юну, конечно, дразнили в школе, иногда задевали едким словцом на вечеринках. Но даже у мальчишек получалось расстроить ее лучше. — Ужасная женщина, — насупился Рома. — Ничего святого! — Ты правда думаешь, что я плакала из-за фильмов? — выдавила она сквозь смех. — Ах, наврала… — он грозно сдвинул брови. — Ну, держись. Фигура, значит, тебе не нравится? Окей. Ты — толстая. — Что?.. — Ага. Еще какая. И коленки у тебя некрасивые. Впервые в жизни мужчина говорил Юне гадости, а она вместо того, чтобы обидеться, хохотала, как ненормальная. — А вот и нет! — она задрала простыню, демонстрируя ноги. — Нормальные у меня коленки! — Кошма-а-ар! — притворно ужаснулся он. — Спрячь сейчас же! Это нельзя показывать людям! Ни за что! А эти пальцы на ногах? Почему они у тебя такие длинные? Признавайся, ты ими играешь на пианино? — Рома, прекрати… — она всхлипнула, задыхаясь от смеха. Вытянула ноги и пошевелила пальцами, отчего Рома завизжал и закрыл лицо ладонями. — Злая ты! И толстая! И попа у тебя толстая! — У меня?! — Юна вскочила и повернулась спиной. — Как тебе не стыдно! Ты просто не видел толстых поп! Смотри, — она качнула задом. — Почти не трясется. — Я больше никогда не смогу уснуть! За что ты так со мной? — простонал он и щелкнул затвором. — Ага, а сам фотографируешь! Признавайся, спрячешь потом и будешь разглядывать, потому что лучше попы ты не видел! — Пф-ф-ф… Ничего подобного. Просто отправлю ее на конкурс «Самые ужасные попы мира». А ты пока освобождай место на полке для главного приза! — Бессовестный! Все ты врешь, — Юна сама не понимала, как Роме удалось затянуть ее в какую-то странную игру, но включилась со всем азартом и не могла остановиться. Почему-то когда он говорил ей комплименты, поверить было трудно. А вот сейчас от всех этих шуточных оскорблений ей до смерти захотелось доказать, что она — самая роскошная женщина, которая только переступала порог этой студии. И как ни странно, Юна сама в это почти поверила. — Может, скажешь, что есть еще конкурс на самую страшную грудь? — Есть, — деловито кивнул Рома. — Но я же не могу оставить и этих бедолаг без надежды на победу? — Вот как, да? Значит, у меня некрасивая грудь? — Не вынуждай меня. Не хочу, чтобы ты тут опять распустила нюни. — Я?! Да ни в жизни! Давай, вываливай свою правду. — Окей, — Рома скрестил руки на груди, придирчиво оглядывая свою модель. Юна все еще стояла спиной, придерживая простыню спереди и терпеливо ждала вердикта. — Думаю, если бы японцы захотели снять самый кассовый хоррор всех времен, то твою левую грудь взял бы на главную роль. — Что?! — ахнула Юна. — И тебе не стыдно? Ты ее даже не видел! И вообще: почему именно левую? — Считай, чутье. Левая нога у тебя короче, левый глаз меньше, а левая половина попы страшнее правой. — Вот так, да? — Именно так. — Ну, держись! — она воинственно прищурилась. — Да ты не бойся, у меня корвалол под рукой. Юна медленно повернулась, отшвырнула простыню и поиграла бровями. — Выкуси! — довольно выдала девушка, подбоченившись. — Что, видел ты где-нибудь грудь красивее? Рома смотрел на нее как-то странно, игривые искорки в глазах погасли, взгляд будто отяжелел. Казалось, парень забыл и про фотоаппарат, и про студию, и про собственную игру. Застыл с приоткрытым ртом, лицо вытянулось. Любой более или менее опытный врач, увидев сейчас Рому, небрежно шлепнул бы печать под диагнозом «слабоумие». И не знай Юна, что перед ней не самый традиционный товарищ, решила бы, что он в эту самую секунду испытывает нечто большее, чем простой профессиональный интерес. Или, быть может, он просто устал придумывать колкости? И расстроился, что на ум не приходит ничего остроумного?