Глава 6 Шарлотта Я люблю семью Эрика. По-настоящему — за то, каким он становится рядом с ними. Жестким и колючим, иногда — циничным, непробиваемым, но это все грани моего мужа, и мне нравится, что рядом с ними он способен их обнажать. Рядом со мной он другой, он меняется, словно пытается держать свою истинную суть под замком, и, видимо, не понимает, что я люблю его всего: от резких нот в интонациях, когда они прорываются, до небрежного сумасшествия, когда он старается быть более нежным. Более осторожным. Более… мягким. Я видела самые разные его стороны, и ни одна из них меня не пугает, как может ему показаться. По-настоящему меня пугает только его взгляд, когда он смотрит на Терезу. Эта женщина — его прошлое, но временами мне кажется — она настолько въелась ему под кожу, что он сам не понимает, насколько. Я видела его картины, и на каждой была она. Болезненно-остро, с надломом, через такую глубину чувств, не понять и не ощутить которые просто невозможно. Сейчас она сидит рядом со своим мужем, и она совершенно точно не виновата в том, как Эрик на нее смотрит. Но рядом с ней (а я ведь знаю всю их историю из первых уст), рядом с ней он всегда был настоящим. Он мог позволить себе быть рядом с ней настоящим, потому что она — маг смерти, и с ней не надо носиться, как он делает это со мной. Наверное, считает, что я статуэтка, которая может надломиться от неосторожного обращения, но это не так. Я гораздо сильнее, чем могу показаться, тем не менее именно рядом с ней он становился собой: жестким и даже жестоким, именно болезненная страсть к Терезе заставила его написать все те картины… и вытолкнула его в Иньфай, где он сделал все, чтобы измениться. Измениться ради нее. — А ты что думаешь, Шарлотта? — ко мне обращается Луиза. Я возвращаюсь в реальность и понимаю, что почти не притронулась к еде: праздничное жаркое так и лежит у меня на тарелке в первозданном виде. И кажется, ему совсем уже не жарко, но в чем заключается основной конфуз, так это в том, что я совершенно выпала из разговора, который происходил за этим столом. — Моя жена далека от размышлений об артефакторике и ее роли в раскрытии магии в нашем мире, — положение спасает Эрик. Ну как спасает… отвечает за меня, потому что считает, что должен это сделать. Зачем он это делает?! — Разве? Мне казалось, Шарлотта активно интересуется магией, — улыбается Анри. — Разумеется, интересуюсь. — Мой голос звучит резче чем обычно. — Ну так разрешите наш спор, — снова улыбается Луиза. — А то он вышел слишком горячим: мужчины считают, что будущее за артефактами, а мы с Терезой полагаем, что магия снова вернется в наш мир через людей. Мы с Терезой! — Если верить тому, что магия пришла в наш мир через элленари, — говорю я, — и что она слабела с каждым годом, отрезанная от основного источника, единственный способ сохранить ее — поместить в накопители, коими, по сути, являются артефакты. Сейчас в нашем мире существуют сильные маги, но что будет спустя несколько сотен лет? Нам предстоит изобрести накопитель, который при вложенной в него искре будет генерировать магию и поддерживать ее на должном уровне бесперебойно. — Бесконечный источник магии? — Тереза приподнимает брови. — Почему бы и нет. Если замкнуть контуры на воссоздании магии, мы получим то, что не позволит магии уйти из нашего мира. Никогда. — Всевидящий, — говорит Луиза. Мужчины молчат, Тереза наклоняет голову. — Эрик, твоя жена, кажется, только что изобрела ключ к мировому господству. — Не забывай, чья она жена. — Эрик смотрит на нее в упор. — Разумеется, я это помню. Мне хочется встать и уйти, вместо этого я мило улыбаюсь и кладу ладонь поверх руки мужа. — Скажи, дорогой, это возможно? Эрик наконец-то поворачивается ко мне. «Ты никогда не называла меня дорогой, Шарлотта», — говорит его взгляд. Разумеется, не называла! Я много как тебя еще не называла, и многого не делала — из того, что тебе хотелось бы. Например, я никогда не готовилась по книге заклинаний к битве с тобой. Хотел бы ты проиграть — ей? Или хотел победить? И сделать с ней все то, что отражают твои картины? Не представляю, что со мной творится, ревность бежит по венам, как самый сильный яд. Отравляя, обжигая, лишая остатков спокойствия и рассудительности. Мне хочется заявить свои права на него при всех. Прямо здесь. Но главное — при ней. Ей все равно. А ему?! — Давай поговорим об этом позже, Шарлотта. — Он мягко сжимает мою руку. — Ешь. — Позже? Отчего? Здесь так горячо об этом спорят. Эрик сдвигает брови, глаза становятся холоднее. Когда он хмурится и смотрит так, становится похожим на Ормана. Орман, его вторая суть, тоже постоянно хмурился, но тогда он, по меньшей мере, был со мной искренен. Он умел быть жестоким, и он был настоящим. Кто рядом со мной сейчас? — Споры — не лучшее занятие для семейного ужина! — восклицает Луиза, разрушая воцарившуюся за семейным столом паузу. — Знаете, когда я работала в театре, мы в ресторанах играли в удивительную игру… — Не думаю, что ваше прошлое уместно упоминать в контексте семейного ужина. Это звучит так резко, что даже у меня по коже идет мороз. Я знаю о резкости и прямолинейности де Мортена не понаслышке, но сейчас поворачиваюсь к нему, чтобы убедиться, что он действительно это сказал. — Что-то не так с моим прошлым, Винсент? — Луиза реагирует совершенно спокойно. Когда мы познакомились, когда я еще была просто гувернанткой в доме Вудвордов, а она — герцогиней де Мортен, недосягаемой и прекрасной, уже тогда я ей восхищалась. Ее королевской осанкой, ее умением держаться, и в то же время непринужденностью, с которой она общалась со всеми людьми, независимо от их принадлежности или непринадлежности к высшему обществу. — Предлагаю тост. — На сей раз это произносит Анри и поднимает бокал. — За семью! — За семью, — отзывается Луиза. На мужа она больше не смотрит, и когда эхо тоста голосами остальных проносится над столом, после воцаряется тишина. Эта тишина кажется мне слишком давящей, но к счастью, ее нарушает Софи: — Мам, пап, я привезла подарки от бабушки с дедушкой. Они обещали обязательно выбраться к нам в следующем году. — Это чудесная новость, Софи, — отзывается Тереза. — Жаль, что они не смогли приехать на праздник. — Да, дедушка сказал, что не готов подниматься на это кошмарное создание, именуемое дирижаблем. А бабушка сообщила, что не готова бултыхаться на пароме, как банка с несвежими fianitto, а потом трястись несколько суток на поезде. Софи намеренно переходит на маэлонский, и Анри смеется: — Узнаю Лорену. Только она могла сравнить себя с банкой с огурцами. — Когда я сказала им про портальные амулеты, они посмотрели на меня как на сумасшедшую. — Для них это все в новинку, — улыбается Тереза. Эрик смотрит на нее. Я отворачиваюсь. Входят слуги, смена блюд. Мое жаркое забирают нетронутым. — Ты ничего не ела, Шарлотта, — тихо произносит Эрик, наклонившись ко мне. — Я ела салат. Если я съем что-нибудь еще, уже не смогу танцевать. — Если ты будешь так есть, танцевать ты точно не сможешь. — Я не голодна. — Ешь, Шарлотта. Это его «Ешь» заставляет с силой сжать вилку. Он думает, что заботится обо мне? Это… это не забота, а я не знаю, что! — Нет, — отвечаю я. — Нет? — Эрик снова хмурится. Я пожимаю плечами. Физически чувствую исходящее от него неудовольствие, но оно больше никак не отражается внешне. Мне хочется что-нибудь сказать — что-нибудь такое, что вытряхнет его из этого безграничного спокойствия, но в этот момент они с Терезой снова встречаются взглядами. Мне кажется, между ними просто натянута невидимая нить, канат над пропастью, на который он давно безумно хочет шагнуть. Ключевое слово — безумно. Разве есть в его ко мне отношении хоть одно безумство?!