– Теперь не восстановят, – кивнул Паша. – И что к Эн-Эм его отправила, тоже правильно, – поддержал и Михаил. – Здесь его оставлять нельзя, он бы машину точно восстановил и дальше бы вредить начал. Ну, или попала бы она в контору глубинного бурения… и добурились бы они до нас в конце концов. – А там, глядишь, может, и поумнеет, – заключил Стас. – Сергей Никаноров – не дурак ведь, отнюдь не дурак. Понять бы ещё, что конкретно его группа в нашем новом потоке отмочила… – Здесь же мы всё равно аппарат оставим, – закончил Стас. – Чтобы ты, Юля, могла бы ходить – пока окончательно от этого костыля не освободишься. Ну, и мы тоже. Никто ж не подумал бы тебя тут одну оставить и от нас отрезать. А уж как маму уговоришь – так и совсем с концами к нам давайте. – Дайте нам не двадцать, дайте нам десять лет – и вы не узнаете России! – Паша потёр руки. – Эх, наконец-то, дожили всё-таки!.. – Крестился бы ты, Паш, – вдруг сказал Михаил. – Потому что это – Господень промысел, не иначе. Что вообще всё у нас получилось. И что Юля нашлась. Это вообще только по Его воле могло быть, по Его великой милости. – Да, – после краткого колебания согласился Паша. – Очень может быть. Потому что так законы физики нарушить только Он может. Замолчали. Стас гнал машину в сгущающихся зимних сумерках. – Сейчас домой тебя отвезём, – деловито сказал он. – К маме твоей зайдём, успокоим, если что. И вообще, как ты тут одна будешь, без нас? «Как ты тут одна будешь?» – ученики Николая Михайловича спрашивали постоянно. Заботились о ней, оберегали, помогали; каждый раз спрашивали, не страшно ли ей одной в пустой квартире Онуфриевых, куда Юлька иногда заходила после уроков, под предлогом, что «просили приглядывать»?.. Но Юлька как раз ничего не боялась. Одиноко порой бывало, но страшно – никогда. И кашеварить на себя научилась, и вообще – мама и раньше в командировки ездила, так что позаботиться о себе Юлька всегда могла. Одиноко – потому что маму Юлька, конечно, любила, но и посвятить в Тайну никак не могла. Во всяком случае, пока. Тянула, откладывала разговор, а сама всё думала: как там, в 1915-м, или в 1916-м, что с кадетами (точнее, уже офицерами и студентами), что с ба и с дедом, что с Игорьком, что, в конце концов, с дядей Серёжей?.. …А полковник Петров о пропавшем товарище Никанорове не забыл. И явился в школу прямо к Юльке. Бедная Эльвира Николаевна самолично прибежала, выдернула Юльку с урока математики; не только уступила полковнику свой кабинет, но выгнала всех и из «предбанника», плотно прикрыв двери. – Здравствуй, Юля. – Здравствуйте… товарищ полковник. – Хорошо, что хоть ты меня «гражданином начальником» не величаешь, – улыбнулся Петров. – Юля, я с тобой буду говорить как со взрослой, без скидок. Ты нам можешь очень помочь; это связано с твоим родственником, Сергеем Никаноровым. – А что ж с ним? Он тут появился, в школу приходил, – не моргнув глазом заявила Юлька. – Очень-очень сердитый, не знаю уж почему! – А потом? – мягко поинтересовался полковник. – А потом я ему позвонила. – Юлька вспомнила наставления Стаса: «По-крупному не ври там, где легко проверить!» – Зачем? – Он… злой был очень. – И ты решила с ним поговорить? – Решила. – И поговорила? – Поговорила. Он во Всеволожск ездил, а я с ним. Петров кивнул: – Всё так. И как же ты решилась? – А чего мне бояться? – нахально сказала Юлька. – Он же мой родственник, хотя дядя не родной, а двоюродный. – Гм. Ну, допустим. А потом? – Мы поговорили… по пути. А потом ученики профессора Онуфриева меня домой отвезли. – И Сергей Никаноров не сказал, где же он пребывал всё это время? Почему исчез с работы, почему не выходил на связь? – Не говорил, – ответила Юлька чистой правдой. Дядя Серёжа и впрямь ведь не говорил, что был, мол, в другом временном потоке! Поджилки у неё, конечно, всё равно тряслись; и ей вдруг очень-очень захотелось оказаться там, на Каменноостровском (а не Кировском) проспекте. – А о чём же вы разговаривали, если не секрет? – Я спрашивала, почему он такой сердитый. На меня сердится, на маму… – И почему же? – Мы живём неправильно. – А как правильно? – Своим трудом всего добиваться. А нам вот квартира по наследству досталась. – Да, – кивнул полковник. – Могу только поздравить. А куда уехали профессор Онуфриев с супругой, вы не обсуждали? – Нет. И я не знаю, куда точно они уехали. Говорили, что в санаторий какой-то. – Так надолго? – Так они же старенькие такие! – В общем, ничего интересного вам гражданин Никаноров не рассказал? Юлька помотала головой. И добавила: – Он всё равно сердитый очень. Словно хочет с кем-то поругаться, неважно, по какому поводу. Просто хочет. Точно неприятности у него ужасные. – Неприятности у него действительно есть, но исключительно по его собственной вине и далеко не такие, что невозможно разрешить. Вот, Юля, возьми мой телефон. Будешь говорить с… дядей Серёжей, скажи ему, пусть не скрывается, а позвонит прямо мне, и все его проблемы будут решены. Хорошо? – Конечно, – легко согласилась Юлька. И в самом деле, чего не пообещать? Особенно если с дядей Серёжей она встретится в таком месте, откуда полковнику дозвониться невозможно при всём желании? …Стас, Михаил и Паша тоже уволились с работы. Рассказ Юльки про Петрова восприняли очень серьёзно, разработали целый план по уходу; сама машина устроена была ими глубоко в лесах Карельского перешейка, там, где не было никаких дотов линии Маннергейма, во все времена привлекающих любопытный народ. Подвал старой-престарой финской кирпичной кирхи, давно заброшенной и полуразрушенной. Осталась только часть стен, смотреть совершенно не на что. Но зато уцелел подвал, где теперь и стояла тщательно собранная машина переноса, а рядом – дизельный генератор с аккумуляторами, которые хозяйственный Стас раздобыл где-то «слева». – И никаких тебе счетов за свет. – Михаил, пыхтя, отвалил тяжеленную стальную плиту, закрывавшую вход. – Всё запомнила, Юляш? Давай, запускай. Там, снаружи, в карельских лесах уже хозяйничал март. Пришлось дожидаться, когда если не сойдёт, то хотя бы слежится-осядет снег, дабы не оставлять следов. – Мы-то все рассчитываем, что ты безо всякой машины туда-сюда ходить сможешь, – улыбнулся Стас. – Смогу, – упрямо сказала Юлька. – Вот увидите, смогу! …Какое-то время пришлось ждать, пока всё «раскрутится», а «напряжённость достигнет нужного уровня». Стас, Паша и Михаил стояли молча, одетые «по времени места назначения». И когда огоньки наконец мигнули, Юлька ощутила – да, вот оно, дорога открывается. Теперь предстояло всего лишь оттолкнуться от реальности. В доме по Каменноостровскому проспекту, роскошном доме с курдонёром, в квартире номер 21 зазвонил звонок. Дворник снизу, из парадного. Молодая горничная в опрятном сером платье и белых перчатках сняла трубку. – Степан Евграфыч? Что там? До хозяев пришли? Трое и девочка с ними? Сейчас доложу… – Открывайте, Машенька, открывайте скорее! Это наши, мы их ждём… – Мария Владимировна выглянула из дверей гостиной. После объятий и поцелуев (даже Игорёк, расчувствовавшись, вдруг чмокнул Юльку в щёку, после чего ужасно смутился) сели, как положено у русских людей, «поесть с дороги». Подавали телятину, дичь, буженину, пироги; к чаю вынесли фрукты. – Вот почему у проклятых буржуинов клубника зимой – пожалуйста? – Стас уплетал за обе щёки. – А народ в это время голодает, как писали в наших учебниках, не забывай. – Паша наставительно поднял палец. – Голодает тот народ, который работать не хочет, – резко сказал профессор. – Мы вот горничной нашей хорошо платим, как квалифицированному рабочему на заводе, потому что работа у неё трудная, а Маша старается, место ценит и отношение… Но, дорогие мои, это неважно. Дела наши тут – отличны, и даже Серёжа Никаноров их испортить не смог. Юлька встрепенулась, забыв на время даже о мороженом с вишнями.