– Что ж ты шумишь-то так, оглашенный! – укоризненно ответила хозяйка. – Максим пришел усталый, весь грязный, промокший. Может, отдохнуть прилег, а ты с шумом. – Я тоже устал, тетя Дуся, – уже тише проговорил Буторин. – Только моя усталость через разговоры из меня выходит. Не поговорю – как ночь не спал! А Максим не спит, у него свет в окне виднеется. Я вам тут гостинец принес. По пути получилось. Машина, понимаете, застряла, мы ее вытолкали, а через борт капуста попадала. Ну и часть вилков полопались, разлетелись. Так нам в благодарность за помощь разрешили немного взять. Вот вам и на щи с вашим квартирантом! – Эх, Виктор, какой богатый подарок. Неужто некому больше подарить? – Теть Дуся, – хохотнул Буторин, – вы с Максимом для меня самые близкие в этих местах люди! Держите. Шелестов отодвинул занавеску и кивком позвал Буторина. Виктор уселся на свободный стул, сразу став серьезным и усталым. Он потер лицо ладонями, потряс головой, будто прогоняя сон, потом внимательно посмотрел на командира. – Слушай, Виктор, я сегодня, кажется, засек чужаков на аэродроме, – сказал Шелестов и сложил руки на груди, задумчиво глядя в окно, поверх газеты, которой до половины было заклеено стекло. – На аэродроме? – Буторин удивленно уставился на Максима. – Ты уверен? И что, вот так внаглую объявились? – Сейчас это нетрудно, – поморщился с досадой Шелестов. – Полоса почти полтора километра. Аэродром еще не готов, никаких капитальных строений. Охранять нечего, нет там материальных ценностей, а строительную технику и лопаты сторож охраняет, старичок седенький. Я их видел у дальнего конца строящейся полосы, где работы сегодня не велись. – А с чего ты взял, что это чужаки? – Ну посуди сам, – начал перечислять Шелестов. – Они появились на дальнем конце полосы и там же исчезли. Я не видел, чтобы они шли туда со стороны лагеря, и назад они не вернулись. И, самое главное, они исчезли, когда на площадку приехал генерал от военной авиации. И спустя двадцать минут после исчезновения этих троих неизвестных я засек блики, отраженные от стекла на вершине сопки. Бинокль, Витя, это точно! Они вели наблюдение. – А что им наблюдать, если они и так к самой полосе вышли? – с сомнением пожал плечами Буторин. – Могли бы и руками пощупать, и ногами потоптать. – Могли, – кивнул Максим. – И щупали, и топтали. Наблюдать им пришлось издалека, потому что охрана активизировалась с приездом начальства. А потом, когда темнело уже, я ведь ходил туда. Есть прикопка. Они начали ее делать. Хотели выяснить толщину подушки основания полосы, самого покрытия. И сделать выводы, как ты понимаешь, о возможностях посадки здесь тяжелых самолетов. Или подтвердить, что эта полоса только для местной малой авиации. А я их так бездарно упустил. Тешу себя мыслью, что это геологи были. – Не бездарно, – хмуро качнул головой Буторин. – Ты что, должен был к ним кинуться через все строительство с криками: «Погодите, ребята, я ваши документы проверю»? И их бы вспугнул, и тебя бы пристрелили там. Результата – ноль, и никто бы ничего не понял. А чужаки в округе есть. – Что? Ну-ка, рассказывай. – Охотники говорили про чужаков. Дважды следы видели. Говорят, чужие люди, нехорошие. Я спросил, как они поняли, что люди нехорошие. Оказалось, все просто. Если человек на таежной тропе от зверя таится – это охотник, а если человек от человека таится – это нехороший человек, злое задумал. – Ну вот и дождались, – вздохнул Шелестов. – Это уже не просто совпадение, гости все же пожаловали. Где и в какое время они были в тайге? Буторин вытащил из внутреннего кармана своего пиджака с замятыми лацканами и засалившимся воротником сложенную вчетверо карту. Развернув ее на столе и придавив один край кружкой, провел пальцем по символам: – Вот здесь, севернее 13-й площадки неделю назад видели следы двоих. Ходят умело, в тайге не новички. А три дня назад следы троих в районе Голой сопки. Не ваша ли это троица? Отсюда до Голой всего два десятка километров. Хотя сегодня могли быть и геологи. – Геологи ушли еще вчера рано утром. И ушли в сторону Семеновой пади. С чего бы им возвращаться и бродить по краю новой взлетной полосы? Вот что, Виктор, ты с местными общий язык сумел найти, тебя старики уважают. Постарайся убедить их, что о чужих людях надо обязательно сообщать. И что нужно их опасаться. Начальник особого отдела перегонной дивизии Гончаренко был мужчиной крупным, все время сутулился, будто боялся удариться головой о притолоку двери. Его большие ладони уверенно и спокойно лежали на столе. Говорил он неторопливо, не повышая голоса, но каждая фраза, произнесенная его сочным густым басом, звучала веско и основательно, как приговор. Коган поежился при мысли, что можно попасть на допрос к такому бугаю. Одним ударом тот мог искалечить любого, переломать ребра, повредить внутренние органы. «Что это я, – одернул себя Борис. – Ну-ка возьми себя в руки. Ты для него сейчас начальство. Он тебя опасаться должен, он тебе подчиняется. Это он должен бояться попасть к тебе на допрос». – Вы уверены, что машины разбились? – стоя перед картой, прикрепленной к стене, спросил Коган. – Уверены, – подтвердил Гончаренко. – У них горючее кончилось восемь часов назад. – А если они прыгнули с парашютом? – продолжал настаивать Коган. – Федор Силантьевич, они же могли покинуть самолеты, когда кончилось горючее, понимая, что спасти машины не удастся! – Не думаю, – вздохнул Гончаренко. – Наши пилоты всегда борются до последнего. Они знают, что эти самолеты нужны фронту как воздух. – И хорошие летчики нам тоже нужны. Разве их жизни не важнее самолетов? – Коган заложил руки за спину и, набычившись, принялся мерить шагами кабинет начальника Особого отдела. – Я просто не понимаю, как у вас все здесь устроено. Как можно устанавливать такую сомнительную шкалу важности? – Ни мы, ни я – никто, кроме самих летчиков, этой шкалы не устанавливал. Им даже не приказывают умирать, спасая машины. Их заставляет чувство дога, совесть. Ведь большинство летчиков дивизии коммунисты и комсомольцы. – А искать? Выслать поисковую партию? – Коган стиснул зубы, понимая, что сморозил глупость. – Где? – коротко спросил Гончаренко и замолчал. Он подошел к карте и положил на нее свою широченную ладонь. – Моя ладонь сейчас накрыла участок тайги площадью в сорок тысяч квадратных километров. Сплошная тайга, горы. Там мизерной площадки нет для посадки. Но и этот участок – лишь наши предположения. На его восточной границе группа потеряла визуальный контакт с этими двумя самолетами. Теплый фронт, болтанка, дождь и низкая облачность. Если они сбились с курса, то могли уйти от линии маршрута севернее или южнее градусов на десять или двадцать. Это разумный минимум. И вот в этом районе могли упасть. А в реальности отклонение могло быть еще больше. Мы всю дивизию должны поднять, десятки самолетов пустить на поиски, и все равно не закроем этот район. Не рассмотреть из самолета обломков или купола парашюта. Коган смотрел в глаза особисту, постепенно понимая, что все здесь уже передумано не один раз. И не ему с его московскими требованиями судить, правильно это или нет. Холодок пробежал по спине Бориса. – И летчики с самого начала знают, что, случись чепэ, они обречены? – Да, как и в морской авиации, – кивнул Гончаренко. – Специфика летной службы. – Хорошо. – Коган едва сдерживал злость на самого себя. – Но у вас есть хотя бы уверенность, что это несчастный случай, а не злой умысел? Не диверсия? – Пока точной уверенности нет, но мои ребята работают. На последнем аэродроме, где садилась авиагруппа, проводится проверка, уточняется соблюдение регламента. А почему вы уже в который раз, Борис Михайлович, говорите о возможной диверсии? В дивизии люди проверенные, умелые, здесь нет посторонних. Перегоночные дивизии подбирались буквально по человеку. Предателей у нас нет. – Не спешите с выводам, Федор Силантьевич, – ответил Коган. – Не хочу ни на кого наводить напраслину, но работа у нас с вами такая, что надо все и всех проверять и перепроверять. И это не потому, что я такой подозрительный! Говорю только вам одному и прошу эти сведения не разглашать даже среди ваших сотрудников и сотрудников линейных подразделений НКВД. Германская разведка, используя своих выкормышей из различных антисоветских организаций за границей, усиленно ищет подходы к маршруту Алсиба. Цель, я думаю, вам ясна: сорвать или нанести максимальный ущерб поставкам авиационной техники через Аляску. Такова реальность на сегодняшний день. Поэтому я здесь. Итак, сколько было аварий на маршруте за последние две недели? Удар о дерево был таким сильным, что Алексей подумал о сломанных ребрах. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. По виску текла струйка. Ясно, что это кровь: липкая, теплая, противная. Протянуть руку и пощупать голову в том месте он не мог. Вцепившись в стропы парашюта, летчик пытался погасить раскачивание. А заодно и осмотреться. Куда он приземлился, что там под деревьями? Не хотелось думать, что спасение из падающего самолета вовсе не означает спасение жизни. Выжить в глухой тайге за сотни километров от ближайшего жилья просто невозможно. – А это мы еще посмотрим! – прошептал летчик и принялся, обдирая до крови пальцы, расстегивать замки парашюта. Через пару минут мучений и скрежетания зубами от боли в боку он все же расстегнул замки и полетел вниз. Приземлиться удалось на ноги, согнув их в коленях и спружинив при падении, как учили, но от боли в боку в глазах потемнело, и Алексей повалился на землю, почти потеряв сознание. Полежав немного, он осторожно ощупал бок. Так и есть. Пропоров край куртки, в тело вонзился сучок. Скрипя зубами, Алексей выдернул обломок и осмотрел рану. Кажется, не очень глубоко. А ведь могло бы достать и до внутренних органов. Тогда крышка! А может, и так крышка? «Нет. – Летчик гнал от себя мрачные мысли. – Мы еще поборемся». Складным ножом он отрезал от свисающего парашютного полотна длинную полосу. Пришлось раздеваться, чтобы плотно обмотать нижнюю часть грудной клетки. Под повязку он положил небольшой кусок белого мха, зная его целебные свойства как антисептика. С повязкой стало немного легче. Развернув на коленях карту, Алексей тяжело вздохнул. До ближайшего аэродрома под Якутском было километров сто. Точнее сказать летчик не решался, потому что не мог определить своего места. Он потерял ориентиры во время налетевшей непогоды. Насколько самолет отклонился от курса, можно было только предполагать. И общее направление сейчас он мог себе определить тоже приблизительно. – Ну сидеть и подыхать тут я не согласен! – громко сказал Алексей, заправляя карту в планшет. – Сто километров? Так это три дня пути, по тридцать километров в день. Правда, по ровной дороге и в здоровом теле. Ну пусть дольше, пусть неделю. Главное – идти! Проверив свой ТТ, он сунул его не в кобуру на ремне под курткой, а за пазуху. Нож в кармане, бензиновая зажигалка – вот и все богатство. В самолете остался аварийный комплект с ракетницей, фляжкой, медикаментами и сухим пайком. Но где это все теперь? А если самолет взорвался при падении или сгорел, то ничего из полезных вещей все равно не уцелело. Подобрав большой сук, чтобы на него можно было опираться, и примерно определив направление по солнцу, Алексей двинулся в путь. Болел бок, идти через таежный бурелом в определенном направлении было очень трудно. Уже через час, когда солнце скрылось за тучами, летчик понял, что он идет наугад, не придерживаясь точного направления. «Надо сесть, отдохнуть и подождать солнца, – решил он. – Иначе я буду годами ходить по кругу вокруг одной и той же елки. А солнце скоро сядет». Алексей уселся на толстый мох и, прислонившись спиной к старому кедру, прикрыл глаза. Усталость и нервное напряжение начали сказываться – навалилась дремота. Глаза стали слипаться, мысли потекли лениво, начали путаться. В дремотной мгле проплывали в сознании картины учебы в летной школе, первый вылет, выпуск и прибытие в часть. А потом черной тучей прошла война и все перечеркнула черной жирной полосой. Такой же черной, как шлейф в небе за горящим самолетом. Разбудил Алексея голод. Под ложечкой вдруг стало сосать так, что другие мысли просто не шли в голову. Наверное, сработал инстинкт. Человек проснулся не столько от голода, сколько из-за древнего инстинкта охотника, чувствующего близость добычи. Явно послышался треск сучьев. Звук то появлялся, то исчезал. Если это животное, мелькнула в голове лихорадочная мысль, то можно попытаться поохотиться. А если человек, тогда есть шанс получить помощь и выжить! Сжав в руке пистолет, Алексей осторожно, обходя деревья, чтобы не зацепиться за ветку и не выдать себя, двинулся на шум. Он наклонялся, а иногда пробирался на коленях, где нельзя было идти в полный рост. Вспомнилось что-то из детских книг о приключениях, и сразу внутри все наполнилось радостью. Ветерок донес до него тихий топот копыт – животное переступало ногами. И еще был запах. Ветерок дул в его сторону, животное, скорее всего, не почует человека. «Нет, это не лошадь, точно не лошадь, – думал летчик, приближаясь к зарослям орешника. – Лошадь убивать жалко». Алексей даже перестал думать о боли в боку. То, что открылось его взгляду, заставило Алексея нахмуриться. На краю небольшой ямы топталась в волнении небольшая олениха. Она тянула морду вниз, а там, в яме, пытался выбраться олененок. Кажется, он повредил при падении ногу, и это мешало ему упереться в край со всей силой. Сердце на миг сжалось, но очень скоро сочувствие отошло на второй план. Сейчас главное было выбраться к людям, выжить. И все эти сюсюканья по поводу беззащитного детеныша не имели значения. Без еды, без мяса в тайге не продержаться. А сколько еще идти, Алексей даже не мог и предположить. На одной чаше весов была его жизнь, на другой – этот олененок. Убивать олениху бессмысленно. Детеныш все равно погибнет. А столько мяса Алексею не съесть и с собой не унести. И летчик поднял пистолет. Олениха вскинула морду и со страхом посмотрела на человека. Она сделал шаг назад, потом вернулась. «Сейчас умчится, услышав грохот выстрела», – подумал Алексей и опустил руку. А смысл стрелять? Патроны надо экономить. Ведь у него всего две обоймы, всего шестнадцать патронов. А кто знает, с кем еще придется встретиться! Летчик поставил пистолет на предохранитель и сунул его обратно за пазуху. Олениха испуганно отскочила прочь, едва человек, ломая кустарник, приблизился к яме, куда упал детеныш. Мыслей о жалости не было. Была только жажда выжить. Достав свой складной нож, Алексей навалился всем телом на олененка и распорол ему горло. Пока животное еще дергалось, он лежал на нем, жадно впитывая ноздрями запах свежей крови. Потом конвульсии прекратились. Вытаскивать добычу из ямы не хотелось, да и боль в боку мешала, и Алексей прямо в яме развел костер. Складной нож хоть и был большой, но им было сложно освежевать тушку. И он приспособился вырезать небольшие куски сочащегося кровью мяса и насаживать их на упругие осиновые прутья. Через некоторое время в нос ударил запах жареного мяса. Очень трудно было удержаться и не наброситься на еду. Алексей выждал еще немного, пробуя мясо ножом. Когда лезвие стало относительно свободно входить в кусок, он принялся один за другим вытаскивать из костра свои самодельные шампуры и осторожно снимать зубами прожаренные кусочки мяса. Вспомнилась поездка с родителями в Сочи еще до войны. Там они ели сочный шашлык, который подавали с вином и вкусным соусом, с зеленью и овощами. Но сейчас он ел обгорелое мясо, почти не жуя, и не думал ни о соли, ни о соусе. Нельзя набивать живот, нужно есть экономно. Ощущение сытости все равно придет. С сожалением оставив нетронутым небольшой запас шашлыка, летчик прилег. Пусть немного прокоптится то, что он возьмет с собой. Сейчас температура воздуха не поднимается выше шести градусов тепла, а ночью падает почти до нуля. Можно сделать запас мяса на несколько дней. Только вот в чем его нести? Еще несколько часов светлого времени суток впереди. Надо их использовать. Раздевшись и стащив с себя нательную рубаху, Алексей сложил в нее еще горячее мясо. Получилось, как он прикинул, килограмма три, но больше и не унести. С сожалением посмотрев на останки олененка и повесив себе на шею связанный рукавами узел с жареным мясом, летчик двинулся в путь. Впереди ночь, наверняка хищники учуют запах мяса. Спасти может только костер или ночевка на дереве. Но на дерево с поврежденным боком не залезть. Да и свалиться можно во сне. – Ничего, вы еще меня не знаете, – цедил он сквозь зубы, упорно продираясь сквозь таежный бурелом и то и дело посматривая на небо. Надо попытаться выдержать направление на запад. Хотя бы примерно… Глава четвертая Букатов жил в частном доме недалеко от здания штаба дивизии. Многие штабные командиры жили по съемным квартирам и домам. Общежитий на всех не хватало, да и приятнее жить одному, прийти со службы и побыть в тишине после штабной суеты и нервного напряжения. Аркадий Арсеньевич проходил службу по гражданскому ведомству и не носил военной формы. На нем был китель и шинель гражданского воздушного флота. Но должность заместителя начальника управления комплектации и снабжения ставила его в один ряд с заместителями начальника штаба дивизии. Сосновский шел за Букатовым, стараясь держаться темных стен и избегая редких уличных фонарей. Сегодня было все как всегда. Букатов вышел со службы очень поздно. Постоял у дверей, закурил, потом не спеша двинулся домой. И снова никаких контактов по дороге, и снова скрипнула в темноте калитка, послышались шаги по ступеням веранды. Потом в окне загорелся свет. Сосновский перебрался к своему постоянному месту наблюдения в зарослях черемухи. Букатов никогда не ужинал дома. Он уходил в свою комнату, окна которой выходили как раз на задний двор, и занимался бумагами. Интересно, какие документы он хранил дома? И документы ли это? Сосновский уже был готов проникнуть в дом и проверить, что за бумаги перебирает вечерами Букатов, какие и где он делает пометки, что он вообще пишет там до полуночи, а то и дольше. Сегодня снова на столе Букатова появились листы бумаги. Ого, вот это новость! Откуда-то из-за печки Букатов достал завернутый в серую холстину сверток. Оказалось, что это картонная папка. Он сел снова за стол и раскрыл ее. Сосновский чертыхнулся и, стараясь ступать без шума, двинулся ближе к окну. «Что я делаю, – мысленно сказал себе Михаил. – Если он заметит, что за ним следят, рухнет вся разработка!» Но увидеть, что это за папка и куда он ее прячет, было крайне необходимо. Не исключено, что ознакомиться с содержимым все же придется тайком, когда Букатова не будет дома. Следить за Аркадием Букатовым Сосновский начал после того, как получил подтверждение, что заместитель начальника управления комплектации и снабжения уничтожает докладные записки руководителей работ на местах и начальников аэродромов и подменяет их другими, составленными им самим. Часто он просто не дает хода таким запискам. Но есть случаи, когда Букатов использует психологические и административные рычаги. Люди боятся ему перечить, поддаются на откровенное запугивание, перестают требовать, когда Букатов их переубеждает, используя громкие и правильные слова. В результате работа стопорится, теряется темп, видимо, снижается качество. Да и комплектование происходит не в том объеме, в каком планировалось.