Глава 11. Прошлое Маленькую и тесную комнату-закуток Спасса давно заполонила тьма, слегка разбавляемая освещением соседних комнат. Свет словно перекидывался через стену-перегородку и потому был очень скудным. Несмотря на поздний час – около двенадцати ночи, – ни майор, ни атаман со свитой и женщинами не спали. До наступления Нового года оставалось минут двадцать-тридцать, а потому веселье в главном зале вокзала только-только входило в фазу безудержного. Но Константин не мог заснуть отнюдь не из-за шума. На самом деле он старался в мельчайших деталях вспомнить место гибели двух человек. С утра всех свободных мужиков разослали по округе на поиски елки, и вот двое не вернулись. После продолжительных поисков их нашли мертвыми, причем складывалось ощущение, что они чего-то не поделили и один выстрелил в другого, отчего тот выпал из окна пятого этажа. А того, который стрелял, отдачей автомата отбросило назад, он споткнулся и тоже шмякнулся о бетонный пол, но уже внутри здания. Чутье подсказывало майору, что тут не обошлось без посторонней помощи, и Спасский лежал на жесткой кровати, всматривался в высокий сводчатый потолок вокзала и пытался припомнить все нюансы виденного днем. Уже тогда, осматривая место происшествия, он заподозрил неладное. – Гвоздь, – Спасс нахмурил лоб и снял солнцезащитные очки. – Ты хоть что-нибудь понимаешь? – А что тут понимать, Константин Семенович? – спокойно переспросил Денис, поглядывая из-за плеча майора на выпавшего из окна мужика. Тот, раскинув руки, застыл внизу в неестественной позе. – Они что-то не поделили, и Воеводин застрелил Кузьмина, а потом сам… либо случайно, либо… – Либо не случайно? – подсказал Спасс, внимательно посмотрев на бородатого помощника. – Совершенно верно, – кивнул Гвоздев, но озвучил не то, о чем думал Спасский. – Иван мог сам спрыгнуть вниз. – Э-э-э… Почему? – Испугался содеянного, – пожал плечами Денис, – и решил свести с жизнью счеты. – Э-э-э… – вновь протянул Константин. – Ты хочешь сказать, что среди мужиков нашего ордена есть такие, кто при каждом убийстве бросается сводить счеты с жизнью? – Нет, Константин Семенович, – замялся Денис. – Не думаю. Просто похоже. – Ты прав, – согласился бывший майор. – Похоже. Но не очень правдоподобно. Тот, кто организовал эту сцену, тоже думает, что мы поверим, но Иван убивал и раньше! Неужели он будет кончать с собой из-за того, что убил коллегу? Вряд ли. У нас, конечно, после Третьей мировой уровень депрессии в обществе зашкаливал, и каждый второй готов был сигать в пропасть от никчемной жизни, но сдается мне, что за двадцать лет они все перепрыгали уже, поубивались. Остались самые стойкие, и эти уж никак не будут прыгать, чтобы покончить с собой. – Тогда это простая случайность? – переспросил Денис. – Ты так думаешь? – вновь спросил Спасский. – Вот ты часто падаешь с пятых этажей? Случайно… – Я? – замялся Гвоздь и нахмурился, стараясь понять, куда клонит собеседник. – Не часто. Но на то она и случайность, что может с каждым… Сейчас середина зимы, а снега все нет и нет, почти все поверхности в городе покрыл лед. В том числе и внутри зданий, ведь окон давно нет, а ветер гуляет… По таким скользким поверхностям любой может. – Да, – вдруг кивнул Спасс, соглашаясь, – любой может. Пойдем посмотрим на них, что ли. Денис пожал плечами, пропуская Спасского. Ему было все равно, что тут случилось, и он пропустил майора вперед. Спасский же ненадолго задержался у двери, ковыряя входные пулевые отверстия. Зачем Ивану расстреливать Михалыча через дверь? Да еще истратить полный рожок? Ведь достаточно одной пули… Непонятно! И не то чтобы непонятно – неправдоподобно! Вряд ли люди, живущие при дефиците оружия и боеприпасов, будут использовать их просто так. Если для убийства достаточно одной пули, то Иван, с вероятностью в сто процентов, использовал бы одну пулю. Или вообще просто вытолкнул бы Михалыча через балкон. Ведь тут даже пули не надо, чтобы убить человека. Он потом, переломанный, сдохнет внизу. Странно! По площадке рассыпаны елочные иголки. Что они тут делают? Мужики нашли елку и тащили ее в орден? Но не на пятом же этаже нашли! И не из-за нее же разругались! «Все страньше и страньше!»[9] А если нашли внизу, то какого лысого поперлись на пятый этаж? Может, обнаружили кого? А этот кто-то… Стоп! Так можно додуматься до того, что их подстерегли свои же и убили, чтобы отобрать елку! Ну, вот, например, Гришин и Сечин, они вернулись с елкой и ходили примерно в том же районе, что и Кузьмин с Воеводиным, но… Это же бред! В лучшем случае они бы пришли вместе с этой чертовой елкой, но не убивали бы друг друга! Что тогда? Тело Ивана лежало лицом вниз. Пока Денис переворачивал тяжелого мужика на спину, майор думал о странных, почти мистических случайностях. Для неверующего человека любые случайности были неслучайны. Как можно верить в мистику и сверхъестественное, если не веришь в Бога? Если не существует одного, то не должно существовать и другого. Для Спасса мистика была лишь способом неокрепшего ума объяснить необъяснимое. Вот и здесь, если поверить, что мужики – идиоты, то можно вполне закрыть глаза и на то, как по-идиотски они погибли. Но ведь так не бывает! Для всего сущего есть причина, как и для любых случайностей. Даже случайное падение с лестницы есть не что иное, как неосознанная закономерность, итог целой цепи событий, которые предшествовали случившемуся. И эту цепь Константин хотел воссоздать. Даже если предположить, что Денис прав и эти идиоты, наплевав на логику, уничтожили друг друга, словно два неандертальца, майор хотел понять, почему это произошло так, а не иначе, здесь и сейчас, и почему все это безобразие напоминает старому военному простую инсценировку? В широко открытых глазах Ивана застыло удивление. Когда Денис перевернул окоченевшее тело на спину, мертвец, казалось, уставился мутным, вопросительным взглядом прямо на Спасса, будто хотел спросить: «За что ты меня так?» Спасский несколько секунд всматривался в широко раскрытые, удивленные глаза, потом посмотрел на Гвоздя. – Ты удивляешься, когда кого-нибудь убиваешь? – Что? – не понял Денис. – Когда ты кого-нибудь убивал, то удивлялся? – перефразировал майор. – То есть? – Боец никак не мог понять, чего от него хочет Спасский. – Ну вот, допустим, ты собрался кого-нибудь убить. Как ты на него смотришь? Зло? Ненавидяще? С яростью? Или удивленно? – Да уж явно не удивленно! – хмыкнул Денис, услышав глупое предположение майора. – Как угодно, только не удивленно. – Вот и я о том же, – буркнул Спасский и еще несколько долгих минут вглядывался в застывшие треугольниками брови и мутные, остекленевшие глаза. – На убийцу посмотрели, пойдем и на убитого теперь посмотрим. Они обошли здание, ежась от холодного ветра, не прекращавшегося уже пару месяцев. Михалыч тоже смотрел вверх, и тоже – с удивлением. Из уголка губ тянулась застывшая ниточка крови, а на одной ноздре замерз кровавый пузырек. В свете тускло-красного закатного солнца кожа его искрилась инеем. Ноги и руки были, очевидно, сломаны, а на старой серой фуфайке чернели пулевые отверстия. – Ну вот, – подытожил Гвоздь, потирая руки в теплых кожаных перчатках. Температура воздуха стремительно падала, и вскоре даже очень теплые вещи не смогут оградить человека от холода. – Его явно убили. И кто еще, как не Иван? Пойдемте уже, Константин Семенович. Дело тухлое: посрались и порешили друг друга… – Э-э-э… Не! Не торопись, Гвоздь, – остановил бородача Спасс. – У всего сущего есть порядок! У всего! Даже если маньяк беспорядочно убивает свои жертвы, он сначала сходит с ума! У всего есть причина. – Ну и что? – недовольно буркнул Денис. Ему очень не хотелось оставаться на улице ночью. – А то, что и у этой глупой расправы должна быть причина. – Зачем она нам? Убили они себя, ну и пусть, нам-то что?.. – Э-э-э… Не скажи! – помотал головой Спасский. – Поняв причину, мы восстановим порядок, а значит, откроется и суть вещей. Нам надо посмотреть на тело, – добавил майор, зачем-то показав на Ивана. – Ну-у-у… вы же смотрите на него, – непонимающе сказал Денис. – Надо снять одежду… – Что? – не поверил ушам Гвоздь. Ему претило снимать одежду с трупа в тридцатиградусный мороз на ледяном ветру, который усиливал холод в сто раз, не меньше. – Давай-давай, – подбодрил бывший майор. – Срезай фуфайку! К вечеру зальешь все ужасы батюшкиным самогоном. Нам обязательно надо взглянуть на раны… И теперь, лежа в темноте своей мизерной комнатушки, он вспоминал именно голое тело Михалыча, освобожденное от одежды и покрытое инеем. Круглые раны темными дырами вспучились на белой коже, но выглядели скорее неестественно, чем правдоподобно, будто их нарисовали… А все почему? А все потому, что стреляли в беднягу уже после его смерти! И поэтому из ран не потекла кровь! Поэтому они и выглядели странными, нарисованными и еще не набитыми татуировками, никакого отношения к телу не имеющими! Как он не понял этого раньше? И именно этот факт не укладывался в голове Спасского. Если принять во внимание, что стреляли в уже мертвого Михалыча, то Иван должен был сначала вытолкнуть его в окно, потом выстрелить вслед, затем зачем-то расстрелять ни в чем не повинную входную дверь квартиры, а потом упасть (спрыгнуть) с лестничной площадки! Да это же бред! Полный и безоговорочный! И сплошной непорядок! Как минимум в действиях Ивана. А порядок должен быть везде! Везде! Без него не бывает цепи четко выверенных логичных событий, которые следуют за причиной и предваряют следствие. Даже вера в Бога – лишь следствие какого-то другого события в жизни человека. Например, чудесное выздоровление тяжело больного ребенка подталкивает выдумать бога, или, наоборот, необъяснимая смерть совершенно здорового близкого. При чем здесь Бог? Да при том, что эта глупая ситуация, совершенно нелепая и необъяснимая, с Михалычем и Иваном напомнила Спасскому кое-что из прошлого. Ведь если человек решается на что-то, то он не будет изобретать велосипед. Он просто сделает это. Как, например, сделал два года назад Константин. Он просто оценил ситуацию, принял решение и выполнил задуманное. Мысли вернулись в прошлое и подкорректировали картинку, которую майор нарисовал Денису в «Тойоте», с учетом недосказанной правды, ведь всю правду никогда никому не скажешь. Люди поймут по-своему, решат, что знают ситуацию лучше, гордо выплюнут тебе в лицо, что сделали бы правильней! Но… Случившееся с одним человеком нельзя в полной мере перенести на другого. И Константин мысленно вернулся в тот злополучный день, когда они с семьей поднялись на холм, к белой гавани, к храму надежды и их будущего, к Успенскому собору во Владимире, где их уже ждали молчаливые монахи. Черные, развевающиеся на ветру одежды очень сильно контрастировали с белыми стенами древнего здания, отчего у Спасского засосало под ложечкой. Страх липкими пальцами забрался в душу, сжал сердце, но сделать уже ничего было нельзя. Ни сбежать, ни обойти Владимир стороной. Белоснежный маяк веры привлекал путников, приманивал их и в итоге затягивал в черную бездну забвения. Навсегда! Зачем я это сделал? Извечный вопрос. Но на Константина он действовал не так, как на обычных людей. Совесть совсем не хотела просыпаться, терзания всегда отходили на задний план, уступая место напряженной работе холодного и расчетливого разума. Лишь картинки из прошлого, вот как сейчас, иногда возникали перед глазами и погружали бывшего майора в уже забытый и не существующий для Спасского мир. Такой далекий, такой беспорядочный… С высокой треугольной стелы на Соборной площади невозмутимо и безразлично взирали каменные лица мужчин, то ли колхозников, то ли рабочих – Константин различил у одного в руках маленький, игрушечный трактор. Спасский велел жене и дочкам спрятаться за выстоявшим в последней войне памятником, а сам поднял старое охотничье ружье, не раз выручавшее во время путешествия по разрушенной России. Мужчина понимал, что против десятка монахов в черных рясах с разнообразным оружием в руках – от АКСУ до вил – никаких шансов на спасение нет, но все равно поднял ружьишко и зычно гаркнул: – Стоять! Иначе кто-нибудь вознесется к Богу! Монахи продолжали окружать, пока широкий круг из одетых в черные хламиды людей не замкнулся вокруг стелы. Спасскому пришлось выстрелить в воздух, чтобы его слова, наконец, дошли до мужчин. Один остановился в нескольких шагах и, хитро прищурившись, спросил: – О каком боге ты говоришь, мужик? – А что, их много? – недовольно переспросил Константин, краем глаза посматривая на близких, жавшихся за каменным постаментом. В руках жена держала нож, готовая в любую секунду пустить его в ход, и майор не был уверен, против кого: против нападающих или себя и дочек? – Ну, и до войны, – монах странно улыбнулся, – их море было, а сейчас, кажется, только прибавилось. У нас – настоящий, у тех, кто еще по деревням да селам живет – бог урожая и плодородия, у нефтяников в Ярославле – нефть, у варваров с западных равнин – ветер свободы, в Москве – еще куча всяких божеств, кто-то в какого-то червя верит, кто-то – в великую мать. – А разве Москву не выдрали с корнями, словно злого огромного спрута, присосавшегося к земле? Мне кто-то в прошлом говорил, что зла в этом городе больше, чем во всей России вместе с соседними странами… – Да кто ж ее разбомбит-то, она же ведь памятник…