Спасский, наконец, вошел на вокзал. Огромное помещение с высоченными потолками давным-давно разбили перегородками на множество более мелких. Все разговоры были слышны в любом уголке здания, и любые звуки свободно разносились между комнатками, поэтому обсуждать что-нибудь конфиденциальное было невозможно. Право жить на вокзале имели только особо приближенные к атаману люди, а также заключенные, для которых оборудовали клетки в технических помещениях здания, и общие для всех тут живущих женщины. Они имели свои комнаты «без крыш», но были вынуждены отрабатывать хлеб и кров собственным телом. И сколько Спасс ни спрашивал у женщин, те всегда были довольны своим положением и особо не парились, что их используют. Единственное, что их угнетало, – изъятие атаманом всех родившихся детей и отправка в неизвестном направлении. Но майор был уверен: если ты добилась определенного положения, тебе есть что терять и ты знаешь, что новорожденный обнулит твой статус, то лучше избавиться от него сразу, чем прятать, растить в тайне и каждый день ожидать разоблачения. Тем более, подруги тоже пекутся о лишнем куске хлеба и сдадут, глазом не моргнув. Константин быстро прошел по лабиринту коридоров, пропахших целым букетом обычных для общежитий запахов. Аромат довоенных духов, подаренных атаманом женщинам, здесь смешивался с запахом пота, прелой одежды и несвежих трусов. Женщинам просто неоткуда было брать воду, и они крайне редко мылись. В основном только при завозе воды из Волги, а зимой это случалось редко, поэтому как результат – устойчивое амбре на весь вокзал. Коридор вывел в обширную комнату со столами, стульями и троном. Деревянное возвышение заканчивалось сваренным из листов металла ржавым стулом, который сверху закидали старыми, прелыми подушками. На троне восседал седовласый старец – шестидесятивосьмилетний атаман Арушуков Геннадий Васильевич. Когда-то до войны он был начальником этой станции, ну и, конечно, сплотил вокруг себя большое количество народа. Сначала тех, кто остался в тот роковой день на станции, а потом, в ходе затянувшейся на пять лет ядерной зимы, – выживших, начавших приходить из окрестных сел и деревень. Ведь только в Ярославле был почти нескончаемый запас нефтегазовых продуктов, а зима долгая… а людям нужны огонь и тепло, ну, и защита от зверья. Геннадий Васильевич – человек с непростой судьбой в прежней жизни – и после войны не сдал позиций. Он быстро расправился с бывшими зэками, что решили взять власть на территории станции в свои руки, потом подавил восстание женщин, вознамерившихся любыми способами ехать в Москву, и тихонько привел орден нефтяников в тот вид, в котором его застал Спасский. То есть получился своеобразный военизированный объект, где женщины живут в услужении у мужчин, пока те защищают нефть и газ, что в длинных поездах застряли в Судный день на бесконечных путях Ярославского вокзала. Спасс пытался образумить атамана, но у старика явно начался маразм или еще какая старческая болезнь, и Арушуков все больше скатывался в ненужное веселье, забывая о главном – о своих подчиненных и Ордене. Константин пытался убедить старика, что такое устройство общества в конечном итоге приведет если не к полной деградации, то к вымиранию точно, ведь женщинам не позволено оставлять детей, а новое поколение уже не успеет вырасти на замену убитым членам ордена. Но атаман благодушно махал рукой и говорил: «У нас есть мальчики из «Приюта забытых душ». Вот только «Приют» теперь стал чужим, надо что-то срочно делать, а атаман откладывает решение о возвращении «Приюта» до весны… Да за это время, кто бы ни захватил приют, успеет укрепить его и сделать почти неприступным. И на его возврат потребуются гораздо большие ресурсы, чем если провести операцию сейчас, так сказать, по горячим следам. А причина? Причина, скромно приставив табуреточку к трону, сидела рядом с атаманом. Отец Григорий был неказистым и много пьющим мужичком в драной рясе. Когда и как он появился в ордене, Спасс не знал, но в том, что этот священник проводил в городе подрывную деятельность, не сомневался. Мало того, что спаивал старика, так еще и забил ему голову нелепыми догмами несуществующей религии. И кого только сейчас в священники берут?! Видимо, любого, кто может придумать о Боге свою историю. Причем любую странную историю, которая даст людям хоть немного надежды или хоть как-то объяснит Катастрофу, случившуюся двадцать лет назад. Этот странный тип, Григорий, как понял Спасский, приплелся в Ярославль из Вологды или откуда-то из тех краев четыре года назад. То есть на два года раньше, чем пришел сам Константин. И все это время горе-священник вел свою подрывную деятельность, понемногу, исподволь внедряя свои сволочные идеи в голову старого атамана. И может быть, все было бы хорошо, если бы Григорий был настоящим священником и проповедовал православие, о котором столько говорил. А ведь он никогда не был ни священником, ни ставленником церкви, и даже Библии никогда не читал, а на руке у псевдобатюшки красовались характерные для бывшего уголовника татуировки перстней. Будь на то воля Спасского, он бы давно вытолкал дармоеда за ворота без еды и одежды со словами: «Святой дух тебя накормит, батюшка!» Но Арушуков уже изрядно наслушался Григория и вряд ли согласился бы с мнением Константина. Как-то раз Спасский попробовал завести разговор о мошеннике Григории, на что получил резонный ответ: «Костя! Ты скитался восемнадцать лет! Наверное, сможешь еще немного поскитаться, если не заткнешься!» И так – на любые замечания Спасса. Например, о неуместности содержания женщин как шлюх, с дальнейшим избавлением от отпрысков. Григорий в ответ возвещал: «Батька-атаман! Наш Господь сугубо против женщин легкого поведения и свидетельств их греховности. Детей надо непременно убрать! Они – то свидетельство! Они – погибель! Страшный суд зачтет каждого греховного младенца, лучше сослать их подальше и воспитать руками, которые этот грех на себя примут». Любые доводы Спасского против избавления атамана от будущих мужских рук Арушуков заливал яблочным самогоном. Секрет его изготовления принес с собой (кто бы мог подумать!) сам отец Григорий и гнал сие зелье где-то в секретных комнатах вокзала. На замечание майора, что распитие самогона – тоже грех, Григорий молвил: «Только Господь наш батюшка может определять, что есть грех, что есть не грех. А я – указующий перст его! Если я сказал, что яблочный самогон – никакой не грех, а ниспосланное нам свыше лекарство от радиации, то так сказал Он!» На ироничное замечание об отсутствии необходимости здесь в таком лечении, ответил сам атаман: «Ну право, Кость! Не мешай отцу Григорию свою работу работать! Делай свою, и все будет в шоколаде…» На том Спасский и заткнулся, но не забывал при каждом удобном случае в присутствии подчиненных напоминать атаману, что не так верят в Бога, и не с такими «батюшками». Конечно, майор осознавал, что если бы не зеленый змий, атаман давно выгнал бы его за подобные речи на все четыре стороны. Но Геннадий Васильевич употреблял, и употреблял обильно, и сделался медлительным, благосклонным и благодушным, из-за чего временами бывал противен абсолютно всем окружающим. Именно в такие моменты Спасский был готов застрелить Арушукова, но был уверен, что после его самого раздерут на тысячи клочков. Никто не потерпит во главе Ордена человека, убившего атамана, который некогда создал общину и даровал многим нормальную жизнь. Нет, так к власти в Ордене не прийти, Константин отдавал себе в этом отчет. Понимал это и Григорий, а потому с еще большим усердием спаивал атамана, надеясь в случае естественной смерти Геннадия Васильевича занять его место как лицо, наиболее приближенное к власти. И всегда с едкой улыбкой и легким вызовом смотрел на своего главного оппонента – Спасского, который не скрывал ненависти к нему, но ничего пока сделать не мог. Вот и сейчас Григорий первым заметил вошедшего Константина и поднял бокал, произнеся тост с явной издевкой и превосходством в голосе: – Ты смотри, Гена, какие люди пожаловали! Сам майор нарисовался. Очевидно, вернулся из поездки по окрестностям и принес благие вести в наш Орден. Не так ли, Костя? Сидящие рядом охранники и их начальник – всегда хмурый Федор Ковыль – дружно повернули головы. Их уже не заставляли посменно стоять рядом с атаманом. Охранники просто сидели рядом и, кто как мог, убивали время. Кто-то играл в карты или домино, кто-то ворковал с сидящей на коленях женщиной, а некоторые внаглую напивались. Ковыль хмуро окинул взглядом Спасса и отсалютовал грязным граненым стаканом. Может, мужчина и был недоволен действиями атамана, но никак этого не показывал, а исправно и преданно служил Арушукову. – О-о-о! – протянул Геннадий Васильевич и тоже поднял руку со стаканом в приветственном жесте. – Как сам, Кость? Что нового принес? Что интересного? – Да-да! – подхватил Григорий, издевательски улыбаясь, чем вызвал у бывшего майора неконтролируемую злость. Тот еле сдерживался, чтобы не высказать попу, куда он может засунуть все-все свои слова. – Просвети нас, Кость! Дай исчерпащую… исчерпующую… э-э-э… исчер-пы-ваю-щую! Во! Информацию! – Ты пьян, отец! Как и все тут! – подковырнул Спасский. Григорий развел руками, а Федор медленно покачал головой, мол, не надо сейчас шутить с властью – не то у нее настроение. Но Спасскому было уже все равно. Произвол и неуважение, которые он увидел во время путешествия, не могли ждать. Поэтому Константин слегка поклонился атаману и заговорил: – Геннадий Васильевич! Это больше нельзя терпеть! Банды кочевников-охотников на дальних рубежах нашей области совсем распоясались. Не проявляют никакого уважения к нефтяникам! – Что ты предлагаешь? – еле слышно пробормотал атаман пьяным голосом. – Наказать как минимум. Как максимум – уничтожить пару отрядов, чтобы другим неповадно стало. Да и неплохо было бы обложить их данью. А то ишь… Зверье вокруг общее, а бензин и другую горючку отваливаем за мясо и шкуры мы. Непорядок! Надо за отлов сбор сделать, и пусть ловят себе. – Хорошая мысль, – медленно кивнул Арушуков и задумался, и только через минуту добавил: – Дельная. До весны подождет! – До весны? – Спасский чуть не задохнулся от возмущения. – Какой весны, дорогой Гена?! Какой весны? Ты знаешь, что эти варвары уже в курсе, что «Приют» пал? Я не знаю откуда, но им это известно! А это значит, что времени нет! – Что ты предлагаешь? – повторил Арушуков, и Спасс засомневался, что тот в адекватном состоянии. Слишком безразлично прозвучали его слова, словно дежурные фразы ничем не заинтересованного человека. – Во-первых, срочно, лучше завтра, организовать атаку на «Приют», пока не очухались дети и пока варвары не стянули свои силы к монастырю! Иначе навсегда потеряем его. – Не проедем! – замотал головой Григорий, Спасский ненавидяще взглянул на него. – Ты ж с улицы только, видел, какие сугробы? Наши машины, особенно бензовоз, не проедут по снегу даже с цепями на колесах. Только уморим всех расчисткой дороги! Отложим до весны… – Да! – пьяным голосом поддержал атаман, подняв стакан яблочного пойла. Геннадия Васильевича заметно развезло. – До весны! – Нельзя до весны откладывать! – вдруг зло рявкнул Константин, отчего начальник охраны встрепенулся и вновь закачал головой, подавая недвусмысленный знак, чтобы майор не слишком-то орал. – Мы все потеряем! Орден окажется на краю пропасти! И тогда разрозненные банды варваров сметут нас! Как вы не понимаете?! Геннадий Васильевич?! Но атаман уже спал. Лишь тонкая ниточка слюны тянулась по покрытому серебристой щетиной подбородку. – Слышь, майор? – Григорий тоже бросил взгляд на атамана. Странным образом весь хмель ушел из священника. Наверное, он знал секрет быстрого отрезвления. Удивительно! – Когда атаман говорит, что до весны, это значит – до весны! А орать тут, э-э-э… не надо! – Слышь, Гриша! – почти прорычал Спасский. Его взгляд метал молнии неприкрытой ненависти, которую он всегда испытывал к этому человеку, но не мог себе позволить проявить. – Ты угробишь всех! Проснется – дай ему понять, что надо делать! – Он без тебя знает, что делать! Операция по захвату «Приюта» откладывается до весны! Можешь сам пока там позахватывать чего-нибудь. Я не против, – возразил Григорий и повернулся к Федору. – Охрана, покажите майору, где его комната! – Гриша, тогда скажи Гене, что я буду в Ярославле, – Спасский тут же остыл, ведь бессмысленно тягаться с Григорием, который был в большом авторитете у атамана. – Стану караулить ту бабу, что уничтожила цистерну с газом! Если созреет, то пусть даст знать. – Что? – рассмеялся отец Григорий. – Да ты ненормальный! Известно же, что она подалась в «Приют»! – Как подалась, так и вернется, – возразил Спасс, предпринимая последнюю попытку образумить отца Григория. – Гриша! Будь благоразумен! Не займемся этим делом сейчас – к весне нечем будет править! – Маразм, Костик, – дело наживное! И по-моему, ты его уже нажил! – ответил Григорий. Он зло улыбнулся и прошептал одними губами, но Константин его понял: – Тебе здесь точно ничего не светит! И не мечтай! Это место займу я… Он словно знал, чего жаждет майор. Словно видел его насквозь. Ковыль аккуратно положил руку на предплечье Спасского и проводил его до комнаты, прошептав у самой двери: – Ты это… Константин Семенович! Не обижайся, но Арушуков благоволит батюшке… – Вам просто пьянствовать нравится, – отмахнулся Спасский. Начальник охраны замолчал надолго, отчего стали слышны похабные шуточки из другого конца вокзала. Полутьма октябрьского вечера уже успела заползти в помещение и заглянуть в каждый уголок, а свет включить еще не сообразили. – Ты прав, Константин Семенович, – неожиданно согласился Федор. Он придвинулся ближе, отчего на майора пахнуло перегаром. – Ты прав! Но я не знаю, как это изменить. Убьешь атамана – убьют тебя. Тут без вариантов. Вот если бы кто посторонний… Шепот Ковыля перешел в еле заметное движение воздуха от тяжелого дыхания начальника охраны. Спасс даже помотал головой, думая, что показалось. Но Федор еле слышно подтвердил: – Намек понял? – и, не дожидаясь ответа, пошел обратно к пьяной компании отца Григория. Чуть погодя Ковыль заголосил песню из давно забытого времени: – А что нам надо? Да просто свет в оконце…[8] Что это было? Подсказка? А что? Это выход! Смерть атамана от рук совершенно чужого человека! Ну, и Григория можно будет под шумок убрать! Этому ордену явно нужны перемены. И Спасский их принесет! Для Константина Семеновича потянулись длинные дни ожидания надвигающейся катастрофы, ведь он так и не донес свои мысли до атамана. Что ж… придется действовать самому! Повсеместное засилье псевдосвященников уже задрало! Пора положить конец власти этого лжебатюшки в рясе! Глава 8. Город во льдах Канун 2034 года Иссиня-черное небо походило на бушующий океан, только перевернутый вверх тормашками, иллюзия гигантских черных волн, раз за разом наползающих друг на друга, не пропадала. Казалось, что очередная туча-волна не удержится в небе и, хлынув всей массой вниз, потопит город Рыбинск. Вит поежился. Тучи говорили ему, опытному тринадцатилетнему охотнику, что вот-вот разродится шторм и тонны снега будут падать несколько дней на Рыбинск и водохранилище. Но тучи наплывали уже несколько дней, а снег до сих пор не соизволил пойти. Обычно птицы прятались в ожидании бури, но сегодня белая точка альбатроса ныряла в грозовую тучу и выныривала из нее, словно та, как и думал мальчик, была обыкновенной перевернутой волной, самой настоящей, а белая птица искала внутри рыбу или другую живность, пригодную в пищу. Конечно же, дело в другом. Эта наглая птица пряталась в облаке от людей и вылетала, чтобы поправить курс на цель. Целью же был город во льдах Рыбинского водохранилища. Если мысленно перенестись вверх и поглядеть глазами альбатроса вниз, на огромное пятно-амебу озера, то где-то посередине заледеневшего и заснеженного поля можно увидеть пять больших кораблей. Когда-то давно севший на мель нефтеналивной танкер «Волгонефть-26» – по сути, ржавое корыто, чуть прилегшее на один борт и доживавшее последние годы. Корпус, обвешенный огромными корабельными каучуковыми кранцами, уже двадцать лет подряд каждую зиму мужественно выдерживал натиск льдов. В эту зиму танкер замерз полностью, отчего трубы, леера и тросы на верхней палубе иной раз блестели в лучах солнца, аки изделия из хрусталя, и Вит отводил глаза в солнцезащитных горнолыжных очках. С других сторон к танкеру пришвартовали четыре прогулочных пассажирских теплохода: «Элару», «Мир», «Волга Дрим» и «Русь Великую». Образовалась фигура, сверху похожая на неправильный пятиугольник, ведь в отличие от стотридцатидвухметрового танкера пароходы были менее длинные. Внутри, между кораблей, обшарпанных и ржавых, теперь ютились маленькие лодочки рыбаков и кунги охотников. Суда же выступали в роли убежища от суровой зимы и защиты от животных, которые ближе к середине зимы зверели от голода и были готовы нападать на людей стаями, чтобы только утолить мучившую их жажду крови. Теплоходы и танкер усилили металлоломом, найденным на многочисленных заводах Рыбинска, стальными дверями, как щитами, и заостренной арматурой, тоже производившейся когда-то давно в городе. Особо рьяные звери успевали забраться на палубы кораблей, где их ждали силки-ловушки, а остальных еще на далеких подступах отстреливали дежурившие сменные снайперы. В такое время у каждой уважающей себя группы непременно должны быть один-два снайпера! – Вот сука! – сказала девочка, поглядывая в оптический прицел снайперской винтовки. – Что? Что? Где? – Вит в нетерпении заерзал на месте. – Возьми бинокль! Глянь на эту падлу! – предложила девочка, не отрываясь от окуляра. Мальчик согласно кивнул спине снайпера в белом камуфляже и, схватив бинокль, стоящий на табуретке рядом, выглянул в узкое окно рубки управления танкера, где они сегодня несли дежурство. Вит направил тяжелый армейский бинокль вверх, навел резкость и долго пытался поймать в поле зрения альбатроса. – Ну! Ты видишь? – спросила девочка. – Не-а-а, – протянул Вит и тут же наткнулся на птицу. Огромная, с собаку величиной, белая тварина только что вынырнула из темного облака и, словно издеваясь, нырнула обратно. – Да чтоб ее! – воскликнул мальчик. – Точно! Хрен достанешь суку! – прорычала девочка. Ю из семьи рыбаков Смирновых была старше Вита на год и очень нравилась мальчику, поэтому, когда над Городом во льдах не нависала сильная угроза, Вит всячески напрашивался на дежурство с ней. Отец, Кирилл Викторович, или Кир по-простому, избранный постоянным главой объединенной общины, довольно потирал руки и очень способствовал их общению, надеясь к началу весны заполучить в свою семью смышленого и бойкого мальчика-охотника! – Я даже навести на нее ствол не успеваю! Сука! Сто тысяч раз сука! Вит забеспокоился. Странное чувство посетило мальчика. Ведь альбатросы никогда себя так не ведут. Они всегда предпочитают напасть, чем прятаться, как этот. В чем же подвох? Ведь странное поведение одной особи может говорить только… Мальчику надоело наблюдать, как белая птица с завидным упорством ныряет в тучи и исчезает из вида на приличном от Ледяного города расстоянии. Он направил бинокль на береговую линию и медленно повел им вдоль берега водохранилища, осматривая серые рощи, старую, давно умершую ГЭС, покосившиеся дома Рыбинска, возвышавшиеся над ними заводы. А ведь заводов в этом городе не счесть. По крайней мере так казалось мальчику. Как-то Виктор, их отец, погибший этим летом, объяснял, какой завод для чего предназначался в мирное время и чем помог потом в течение двадцати лет выживать обездоленным людям.