– Ну, эти… «Не убий, не сотвори кумира…» Обычные такие заповеди, которые православные почитали две тысячи лет? – Мир меняется, – сказал глубоким голосом отец Феодосий (наверное, Федор). В его маленьких глазах горела вера. Константин всегда отводил свои от этих маленьких поросячьих глазок. Они поедали любого, кто попадал в поле зрения. И если бы не обряд, то Спасский, скорее всего, давно лежал бы на столе вместо девушки, и отец Феодосий лично отрывал бы от него куски мяса и жевал сырыми. – Меняется и Церковь, как меняется и Отец наш, Бог! Иначе мир сгинет в тартарары! – Это из мифологии, – буркнул себе под нос майор. – Что-что? – прервал его Вергилий. – Ничего, – замотал головой Константин, выдавив из себя улыбку. – Может, начнем? – Братья? – отец Вергилий посмотрел на остальных священников, те кивнули. – Совет Братьев Второго Пришествия не имеет ничего против. Тогда начнем! Сын мой! Константин! Тебе уготована честь стать нашим братом и нести священные устои Новой Церкви и чистое олицетворение Очищения Господня по миру! Готов ли ты? – Готов, отец! – кивнул бывший майор, пытаясь скрыть омерзение. – Тогда тебе слово! Просвети Священный Собор Братьев, зачем тебе жизнь среди нас? – Э-э-э… – протянул Спасский, – что именно мне говорить? Мне никто не рассказывал. – Да просто расскажи о себе, задай вопросы, – пожал плечами Вергилий. – Нам важно знать о тебе как можно больше. Говори все, что пожелаешь, ведь за эти стены разговор не выйдет. Как и ты, Спасский, если им что-то не понравится! Ну что ж, сами напросились, уроды! Константин встал с колен и прошелся туда-сюда перед священнослужителями. Они хмуро смотрели, как их ученик и будущий брат не торопясь расхаживает по собору, задрав голову на почти скрытые сажей фрески Андрея Рублева. Он поворачивал голову от одного святого к другому, пока взгляд не остановился на изображении Страшного Суда. Там много святых братьев или апостолов – кто теперь знает? – сидели, держа в руках свитки-документы, свидетельства греховности взиравшего на них. Подобное происходило сейчас и с Константином, ведь напротив него уселись «святые» братья, готовые судить пятидесятилетнего мужчину, словно имеют на это право. Спасс остановился, обернулся к братьям и указал на изображение Страшного Суда. – Не сочтите за идиота, но я старый человек. После Катастрофы немногие столько живут. Пятьдесят – почтенный возраст, и если ты дожил, то, в принципе, мог бы на пенсию уже идти. Согласны? – Интересное начало, сын мой, – кивнул отец Иоанн. – Но, может, ближе к сути? Чем тебе не угодила фреска Страшного Суда? – Да всем угодила, отец, – пожал плечами Константин. – Разве только напоминает вас. Вы как будто сошли с той картины и явили сюда свои светлые лики, чтобы судить нас. Чтобы судить и указывать путь! Я прав? Широкие, отъевшиеся лица священников заулыбались. Им явно льстило подобное сравнение. А Спасский, меж тем, без тени улыбки поднял вверх руку. – Но позвольте, я изолью свои мысли, а то они будут жечь меня изнутри, разъедать, и кто знает, до чего доведут в итоге? Лучше высказаться сейчас, и… как это у вас принято? Очиститься? – Исповедаться, – подсказал отец Вергилий. Остальные приглашающе и ободряюще махали руками. Мол, давай, не жалко, все равно ты никуда не сбежишь… И бывший майор заговорил. Четко, громко, во всю силу легких. Его голос эхом разносился под сводами и многократно возвращался к слушателям. Сначала они снисходительно улыбались, потом хмурились, а потом их лица превратились в совершенно не святые, злые маски… – Братья! Святые братья! Я никогда в своей жизни не понимал, зачем это все? – Константин обвел руками собор. – Особенно когда мне было тридцать, когда еще не было войны, когда мирные жители шли и шли в эти якобы чистые и намоленные здания, построенные на святых местах, когда несли последние деньги и ожидали чудес, сравнимых с воскрешением Христа! Ведь у них не было никаких свидетельств, что за почти две тысячи лет с момента его воскрешения случилось нечто подобное! Кроме того случая с Иисусом, описанного в Библии, не случилось ни разу не то что воскрешения, но даже мало-мальски чудесного исцеления! А люди, как бараны, шли и шли, верили и верили, отдавали и отдавали последнее! А попы, словно пастухи, стригли и стригли свою паству, как овец. Только отрастет шерсть – стригут. Только успокоится заблудшая душа – «правильное» наставление и проповедь направят ее в нужное русло, чтобы ценная шкура не ушла налево… Чего это вы так побледнели, братья? На вас лица нет! Мне замолчать? – Нет-нет, – махнул рукой отец Феодосий. Его маленькие глазки уже давно проткнули смутьяна, а руки порвали на тысячу кусочков. Святые отцы явно не чувствовали угрозы от Константина. – Продолжай! – А когда случилась Третья мировая, я вообще перестал понимать смысл всех этих религий! – Тогда зачем ты здесь? – спросил Вергилий. – Наверное, чтобы поверить? – пожал плечами Спасский. – После смерти жены и дочек хотелось бы поверить во что-то светлое, что-то особенное, что-то, что сможет… воскресить, а не убить! Но… – Но? Тебе не нравится наша религия? – Отец Иоанн возбужденно встал. Он показал рукой на мечущуюся на алтаре жертву. – Она позволяет нам жить там, где… – Другие умирают? – перебил отца Константин. – Более того! Она позволяет вам их убивать! Не-не, не поймите меня неправильно, братья! Я не чужд убийств в целях выживания, но… чтобы Святой Церкви были не чужды убийства? – Только ради жизни, брат, – подтвердил отец Вергилий. – Только ради нее! Константин остановился и повернулся к отцам. Покачал головой. – Церковь как главный убийца жизни? Странное предназначение для святого вроде бы заведения. Хотите притчу? Ну… мои мысли? – и, не дождавшись разрешения священников, продолжил: – Хотите устроить ад на Земле? Да легко, – думал я еще до Катастрофы. – Достаточно священникам сделать официальное заявление, мол, Бога нет, а мы вам все время врали. И что тогда? Атеисты пожмут плечами: «Мы вам говорили!» И станут жить прежней жизнью, потому что добродетели заложены в их воспитании. А верующие? Все те, кого сдерживала религия и ее заповеди? Что они будут делать? Хорошо, если не поверят, а если поверят? Что будут делать люди, которые боялись кары и не совершали многих поступков лишь потому, что Бог так сказал? А Бога нет… А мир такой жестокий… И нет заповедей… И вроде как «не убий» теперь ничего не значит. Все семь смертных грехов в одночасье прекращают быть смертными и вообще прекращают быть грехами. И вот теперь вы – без Бога, без религии и без веры, и руки ваши развязаны. Что вы будете делать? Что будет делать мир?.. Наверное, пусть лучше религия будет. Пусть лучше молятся, свечи ставят, службы служат, пусть лучше будут этим заняты, чем бездействовать и думы разные думать. Ведь думать вредно, особенно таким людям, которые на веру принимают любую сказку. Пусть лучше боятся божьей кары. А то кто его знает, скольких сдерживала одна лишь вера, если уж и с ней многие способны на страшное… Почему-то меня страшит картина мира без религии. Чем будут заниматься все эти люди? Кому молиться? Кого проклинать? У кого просить прощения? К кому обращаться за советом? Ну, конечно… Это ж сколько страхов появится, сколько эмоций выплеснется, сколько злости высвободится. Пусть уж религия будет, пусть пеленает людей заветами, пусть успокаивает и пусть пугает казнями смертными. Лучше так, чем разнузданные нравы и вседозволенность при отсутствии каких-либо моральных ценностей. – Вы так думаете? – спросил Вергилий. – Я так думал, – пожал плечами Константин. Похоже, он совсем не обратил внимания на то, какое злое выражение приняло лицо отца Иоана. – Лет восемнадцать назад так думал. А теперь… Лучше бы вымели всех этих фанатиков веником, да в какую-нибудь канаву, а потом хворосту подбросили и подожгли! Все войны – из-за религии или с ее одобрения! Я видел, как батюшка захлопнул перед человеком дверь храма, когда за мужчиной бежали рейдеры! Я видел, как якобы святой отец кричит тонущей девочке, еле-еле, из последних сил держащейся за ветку, что на все воля божья! Мол: умирай, Бог ждет тебя, дитя! Это все вместо того, чтобы помочь! Я видел, как батюшка науськивает прихожан, последних, измочаленных войной, жалких людишек сжечь ни в чем не повинного человека! Я обнаружил, как святой отец пытается закопать тела моей жены и дочек, чтобы избавиться от них! Я много по России путешествовал, я много подобного видел! И лишь раз святой отец заступился за обездоленного – и лишился жизни. Один, представьте себе, раз! Видимо, анархия и хаос легко срывают маски с подобного рода шарлатанов… – Заткнись! – взревел отец Иоанн. – Замолчи, ирод! Твои змеиные уста несут больше яда, чем все земли вокруг, вместе взятые! Иуда! Еретик!.. – Колдун, забыли! – добавил Константин и оглядел собравшихся вокруг служителей церкви. Их лица соответствовали настроению отца Иоанна. – Ну вот, теперь, наверное, вы меня будете убивать. Ну… не знаю… вешать там, или… сжигать, или… топить! Мужчина поднялся. В руках у него уже удобно устроились два пистолета-автомата, которые он достал во время разговора из-под плаща со спины. Те самые, которые украл у обитателей монастыря, пока готовился стать братом. Отцы застыли, а Спасский ухмыльнулся и нажал на спусковые крючки. И церковь окропилась кровью вновь… Как в день смерти его семьи. Глава 7. Ненависть высшего порядка – Охренеть! – выдохнул Гвоздь, когда Константин Семенович замолчал. – И ты всех убил? – Не, – махнул рукой Спасский, отрешенно вглядываясь в снежную стену за окном. Там уже мелькали здания пригорода. Скоро впереди замаячат обвитые колючей проволокой ворота родной общины, а значит, близится и разговор с атаманом. Он должен что-то предпринять ввиду того, что аборигены уже знают о смерти Черномора и Кизляка! – Не всех. Я расстрелял этих шестерых, потом тех, что стояли у дверей снаружи и прибежали на выстрелы. Подошел к еще живому, но уже умирающему Вергилию, спросил, прижав ногой рану на животе: «Нравится есть людей?» На что он мне ответил: «Если бы не я, то съели б меня, братство – это круговая порука, мол, если ты не с нами, то против, и лишь страх держал братьев в общине и заставлял есть людей». – Так это же бред, не? – неуверенно проговорил шокированный Гвоздь. – Э-э-э, нет, – возразил Спасс. – У вас то же самое. Не можете возразить только потому, что большинство братьев так решили. Если кто-нибудь возразит, то станет изгоем. А атаману только того и надо, и он поддерживает эту идею с самого верха. Его одобряет большинство братьев, а остальные предпочитают молчать или, как ты, – собираются уйти. Так и правит он вами: что захотел, то и сделал, а вы поддержали, даже если не согласны. – Но если сказать – либо выгонят, либо убьют! – Именно! – согласился старый майор. – Но можно же действовать тихо, исподволь. Но Денис не попался на наживку хитреца, промолчал, поэтому Спасский просто продолжил историю: – Потом я добил его, убил женщину, ведь она была бы обузой, и ушел. Это оказалось несложно: собор находится на большом удалении от монастыря, они просто не слышали. И больше я не верю ни храмам, ни братьям. Все это чушь, когда речь заходит о выживании. Не ты убьешь, как сказал один знакомый священник, так тебя. – Это точно. И пойти-то, по сути, некуда, – согласился Денис. Он не совсем понимал, куда клонит Спасс, но зерно правды в его словах было. Да и политика атамана Арушукова мужчине не нравилась, поэтому то, что говорил Константин Семенович, словно семя, брошенное в благодатную почву, начало давать всходы. И Гвоздь стал развивать мысли Спасского: – Вот эти – «аборигены» – к ним не пойдешь. Видно, что откатились на пару веков назад. Сдерут с тебя шкуру, и глазом моргнуть не успеешь. А ивановские? Те не любят нас, к городу и на десять километров не подпускают. В Вологду податься? Так я слышал, там вообще закон Среднего Запада: бандиты не бандиты, индейцы не индейцы, а все туда же – скальп с головы долой. И это первый встречный сделает. В Питер рвать когти – не вариант. Сдается мне, основные удары он принял на себя, и там, скорее всего, теперь радиоактивное болото. Он же авангардом нашей страны был. Самая близкая точка к НАТО. – Калининград и область? – буркнул Спасский. – Что? – не понял Денис. – Самая крайняя точка России, причем в окружении западных стран – Калининград и область, а не Питер, – поправил Константин. – Не надо путать. – А! – махнул рукой Гвоздь. – Про Калининград вообще молчу! Его там совсем в порошок должны были… Сомневаюсь, что хоть кто-то, мало-мальски похожий на человека, там остался. Вот! Так и в Питер нечего идти, что в этой радиоактивной болотине делать? На Север податься? Там народа мало жило, глядишь, и не били по северным территориям, только холодно, наверное, там, аж жуть. Как в вечной мерзлоте спасаться? Я точно не выживу. Куда еще? С Черномором вроде кто-то из Твери сотрудничал, но то – ученые! А я двадцать лет ни к чему умному не прикасался. В Москву? А там что? Тоже радиоактивная зона? Этакий большой оплавленный курган, размером вот от Ярославля и до Ростова прям! – Напрасно так думаешь, – перебил Спасс, – у Кизляка с Черномором связи были с Москвой. И контракт, кажется, на поставку послушных людей. Но идти туда действительно не стоит. Окапываются они, кажись. Роют, копают, не хотят никого в Москву пускать, а выпускать – тем более. Всех пришлых отстреливают. – Во-во, – кивнул Денис, – куда ни сунься – везде какая-нибудь лажа. Сам же говоришь, что даже во Владимире – и там людоеды обжились. Куда податься-то? – Ты пока не думай об этом, – махнул рукой Спасс. – Знай себе делай, о чем договаривались, а там, глядишь, и не надо будет никуда уходить. – Ну, хорошо, – пожал плечами Гвоздь, продолжая объезжать отбуксированные к краю шоссе ржавые остовы. За разговором они и не заметили, как добрались. Осталось повернуть и проехать через сетчатые ворота, обвитые колючей проволокой и утыканные приваренными острыми штырями. Странно, но в этот раз обошлось без нападений хорей. Может, тварям пока было не до этого? Надо готовиться к долгой зиме, рыть норы, укреплять подходы к жилью. – Я поспрашиваю, поинтересуюсь у приятелей. Приведу тебе статистику. – Только осторожней, Денис. Только осторожней. – Спасс начал запахивать расстегнутый меховой тулуп. Автомобиль уже проехал через ворота и затормозил у здания вокзала, где проживало «высшее руководство», в том числе и Спасский. – Если Арушуков узнает, что ты задаешь о нем странные вопросы, то, боюсь, тебя выгонят. И это самое мягкое, что могут сделать. Еще он может… – Не пугай, Константин Семенович, – перебил его Денис. – Сомневаюсь, что после ядерной войны я уже чего-то боюсь. Сделаю в лучшем виде! И даже баба-диверсант не узнает! – Та, что несколько дней назад цистерну взорвала? – переспросил майор. – Она самая, Константин Семенович. Она самая. – Ты считаешь, она опять явится? – А ты, товарищ майор, думаешь, что она сюда ради пацана и «Хаммера» полезла? Просто так взорвала цистерну с газом? – А ведь верно, – согласился Спасс. – Что-то большее ей было нужно. Что-то значительно большее. – Именно! – кивнул Денис и улыбнулся сквозь густую бороду. – А это значит, что она сюда еще вернется. А ведь верно! Эта баба сюда еще вернется. И это опять станет полной неожиданностью для всех. И Спасский, кажется, знает и ее, и что ею движет… В глубокой задумчивости Константин вышел из «Тойоты» и направился к вокзалу. За первыми тяжелыми и высокими деревянными дверями его встречали охранники – здоровые молодцы в черных масках, с «калашами» и прочим оружием. Например, из-за перевернутого набок стола, подпертого мешками с песком, выглядывал пулемет. Атаман любил безопасность и соответствующе оборудовал вход и высокие окна. Те, что не были заколочены тройным слоем досок, тоже охранялись бойцами в масках. Почему в масках, если каждый знал, кто есть кто? Неясно, но бзики атамана Арушукова в Ордене не обсуждались. – Майор? – кивнул главный, Шкурко Савелий. Он даже не потрудился встать или отставить в сторону алюминиевую кружку с дымящимся напитком. Чем только ни пытались заменить чай в Ордене. В итоге остановились на недорогой смеси иван-чая, листов смородины и малины, закупаемой у кочевников. Вполне себе вкусный и бодрящий напиток получился. – Шкура, – кивнул в ответ Спасский и остановился напротив мужика в маске. – Ничего, что тут я пришел? – Ну, пришел и пришел, – развел руками старший. – Ты тут раз по пять в день носишься. Мы твою рожу за километр узнаем. Даже если паранджа будет надета. Чего зря прыгать-то? Не Арушуков ты, и нечего просить его почестей. Спасс поднял руки вверх, соглашаясь, и пошел к следующей двери. Утверждение, что он – не Арушуков, его очень злило. Мало того, что у разгильдяев отсутствует хоть какое-то представление о субординации, так еще и дисциплина хромает на обе ноги. Ну, ничего… Майор поднимет этот вопрос перед атаманом. Совсем расслабились!