:Просто мальчик? Белый или ниггер?: :Негр.: :Вот так чума! Разговариваю со своим ниггером-хранителем! Сколько тебе лет?: :Одиннадцать.: :А мне шестьсот шестьдесят шесть. Прикинь, они сжигают все письма, адресованные мне. Клянусь, я даже сам видел дым. Эй, я хочу отсюда выбраться. Ты слышишь?: :Да. А вы сейчас где?: :В аду. Они жгут мои письма в кукурузном поле.: :А я в Новом Орлеане. Вы из Луизианы?: :Ты постоянно пропадаешь, ниггер. Я не понимаю, что ты бормочешь.: :Я спросил, вы из Луизианы?: :Я тут. Там, куда меня привезли. Стэффорд жует табак, и это жутко бесит. Слышь, Кертис, может, ты все-таки вытащишь меня отсюда? Я сижу тут взаперти.: :Где именно?: :Да все там же. Я больше не хочу принимать эти чертовы таблетки. Майра думала, что она необыкновенная красавица, но мой нож доказал ей обратное. Мне нужно домой. Я боюсь за пса. Как бы его не украли!: Кертис валялся в постели и, прислушиваясь к шуму дождя за окном, читал роман Томаса Мэлори «Смерть Артура». Где-то вдалеке над рекой раздавались глухие раскаты грома. Вдруг Кертису вспомнился разговор с Дуэйном, и он отложил книгу. Девять лет прошло с их первой беседы. В тот день он точно так же лежал и слушал шум дождя, только на календаре был не вторник, а воскресенье. Юноша посмотрел на часы: десять тридцать вечера. Где-то на западе пророкотал гром. «Может, хоть посвежее станет, – подумал Кертис, – хотя сырость не лучше засухи». На то «Здравствуйте», что Кертис дважды мысленно сказал госпоже Мун вечером на площади Конго, откликнулся некий Дуэйн со своим «Ну здравствуй, коли не шутишь». После нескольких бессвязных бесед одиннадцатилетнему мальчику стало ясно, что Дуэйн лежит в психиатрической больнице штата Луизиана. Где именно находилась лечебница, Кертис не знал, но догадался, что эта клиника была чем-то вроде тюрьмы для помешанных преступников. Дуэйн постоянно вспоминал про Майру и некое темное существо. Он рассказывал, как однажды после ужина это темное существо вышло из стены, вложило ему в руку нож и приказало убить Майру. Кертису было не по себе: его способность общаться на расстоянии крепла, но происходило это благодаря разговорам с сумасшедшим убийцей. Они обменивались мыслями год или около того, а потом Дуэйн перестал принимать таблетки и начал вести себя агрессивно. Ему все казалось, будто темное существо подговорило других больных убить его. Вскоре Дуэйн пропал. В какой больнице лежал этот человек и что с ним сталось, Кертис так никогда и не узнал. Может, его убили, а может, залечили так, что способность угасла. «Дуэйн наверняка не первый и не последний слышащий, кто сошел с ума от голосов в голове, – размышлял Кертис. – Страшно представить, сколько народу окончило жизнь в таких вот лечебницах». Мать за стенкой закашлялась, и Кертис подумал, что сейчас она, как всегда, попросит стакан воды. Каким именно недугом страдала Орхидея, никто не знал, а обратиться к врачу она наотрез отказывалась. У миссис Мэйхью постоянно что-нибудь да болело: если не спина, то желудок, если не ноги, то голова. Иногда мигрень бывала такой сильной, что на время даже ослепляла ее. «Мама совсем не похожа на папу. Железноголовый Джо никогда не жаловался», – размышлял Кертис, прислушиваясь к дождю за окном. Пообщавшись с госпожой Мун, Кертис загорелся идеей выяснить все подробности несчастного случая, приключившегося с отцом. У матери узнать ничего не удалось, а вот Принс Парди и компания картежников любопытство мальчика удовлетворили сполна, во всех красках описав события того дня. В доках на Хармони-стрит на голову Джо Мэйхью упала бочка со смолой. С головой ничего не случилось, а вот плечи и ребра оказались не такими крепкими: кости переломились аж в трех местах. «Должно быть, – сказал удивленный врач, – у Джо железная голова: отделался ссадиной, а череп целехонек». Джо Мэйхью был огромным, как медведь. Под его поступью сотрясался весь дом. Увидав Кертиса, отец хватал сына могучими руками и крутил до тех пор, пока у того не темнело в глазах. Затем он мягко и осторожно опускал малыша на пол. Как-то раз, воскресным летним деньком, за пару месяцев до несчастного случая, Джо и Орхидея, тогда еще влюбленные друг в друга без памяти, взяв Кертиса, отправились на площадь Конго посмотреть выступление уличных музыкантов. Когда они проходили через рынок – там торговали тростями, соломенными шляпами, плетеными стульями и вообще всякой всячиной, – внимание мальчика привлекла стайка птиц, вспорхнувших со старого дуба. Отец накрыл огромной ладонью плечо Кертиса и прогремел басом: – Как ты думаешь, сынок, какого цвета твоя птаха? – Кто, папуль? – Твоя птаха. Душа – так еще ее называют. Какого она цвета? – Джо! – сердито глянув на мужа, воскликнула Орхидея, в ту пору еще совсем молодая и полная сил. – А ну прекращай нести эту околесицу! – Скажешь тоже – околесица. В это верили мой отец, дед, прадед и все в нашем роду, – отозвался Джо. – Ну уж нет, моя дорогая, молчать я не буду! Кертис должен знать! Каждая душа – птаха, она хочет вырваться на свободу и парить в вышине, а не ползать по земле, – прибавил он и топнул для убедительности ногой, поднимая клубы пыли. – Вся эта твоя магия вуду – полная чепуха, – возразила Орхидея. – А вот и нет. Знавал я одного католического священника – лет мне тогда было чуть меньше, чем Кертису, – так вот, даже он рассказывал мне что-то подобное. Священник говорил, что мы рождаемся с душами неоперенными, точно птенцы в пуху, и наша задача прожить жизнь так, чтобы душе потом было не стыдно выпорхнуть на свободу, когда дни на земле подойдут к концу… – Джо, хватит! Не забивай ребенку голову всякой ерундой! – Ерундой? Это, по-твоему, ерунда? Тогда чем же забивать мальчику голову, скажи на милость? Ты сама не понимаешь, о чем говоришь! Если сейчас не внушить Кертису, что жизнь надо прожить достойно, то потом будет уже поздно! Одному богу известно, сколько дров парень наломает, коли с малых лет не наставить его на путь истинный. Ты будешь потом отдуваться за его проступки? – Я думаю, она коричневая, – произнес Кертис, все это время размышлявший над папиным вопросом, который, несмотря на возражения матери, пришелся ему по душе. – Не путай с цветом кожи, сынок, – возразил Джо. – Знаешь, какого цвета моя птаха? Ярко-красная с оранжевыми крыльями. Долгие годы я представляю ее и почти уверен, что она именно такая. Ну, может, кое-где на брюшке и есть темные пятнышки, но, в общем и целом, моя птичка – ярко-красная с оранжевыми крыльями. – Ну и бред! – воскликнула Орхидея. – А что касается маминой пташки, – сказал Джо и заговорщически подмигнул Кертису, – то она промозглого серого цвета с крыльями темнее ночи. И лишь огромный клюв у нее ярко-желтый. Только птичка откроет клюв, чтобы сказать что-нибудь, – берегись! – Почему? – Да потому что он – хрясь! – и захлопнется, как медвежий капкан. – И совершенно на меня не похоже! Хватит молоть ерунду! – воскликнула Орхидея и стукнула Джо кулачком по огромному плечу, а затем, не сдержавшись, улыбнулась. – Кертис! – Голос отца гремел так, точно на станцию прибывал грузовой состав. – Нам предстоит хорошенько потрудиться, чтобы мамина птаха заиграла новыми красками. Что-нибудь яркое и пестрое! Как думаешь, ей понравится? Красный и оранжевый – эти цвета, мне кажется, очень хорошо подойдут маминой пташке. – Подойдут! – воскликнул Кертис и взял папу за руку. Дождь за окном не утихал. Гром рокотал, но все еще где-то далеко. «Как же рыцари Круглого стола, – гадал Кертис, лежа в постели, – не сходили с ума от постоянного стука дождя о железные латы?» Прошло много времени, прежде чем его отец оправился после несчастного случая. Но полностью выздороветь у Джо так и не получилось: он замкнулся и больше никогда не смеялся. «Может, череп и остался цел, – думал Кертис, – но вот крылья его птахе переломало». Спустя некоторое время Железноголовый Джо вернулся в доки. Позже Кертис узнал, что на работе у отца все шло из рук вон плохо, и его перевели на склад: укладывать мешки и коробки. Джо Мэйхью не справлялся и с семейными обязанностями: стал чужим для жены и сына. Когда Кертис немножко подрос, он понял, почему отец покинул их. Бедняга стыдился своей неполноценности, он так и не смог примириться с мыслью, что прежним ему уже не стать. После несчастного случая у Джо появилась привычка подолгу гулять. И однажды вечером он ушел и не вернулся. Мать за стеной снова закашлялась. «Сейчас попросит стакан воды», – промелькнула у Кертиса мысль. :Кертис, ты не спишь?: Ему понадобилась пара мгновений, чтобы отвлечься от размышлений и настроить свой «радиоприемник», как это называла госпожа Мун, на другую волну. :Не сплю, – отозвался Кертис. :Чем занимаешься?: :Лежу, читаю и слушаю шум дождя.: :У нас тоже дождь, – ответила девочка. – Что читаешь?: :Книгу про короля Артура и рыцарей Круглого стола. Слышала про таких?: :Да, слышала. Они ведь давно жили?: :Очень давно…: Девочка немного помолчала, а затем спросила: :А как там мистер Крэйбл?: Кертис еще в пятницу поведал своей невидимой собеседнице про трагическую гибель дочери Старого Крэба. Он сильно переживал за мистера Крэйбла и просто не мог держать в себе эти тягостные мысли. :Мистер Крэйбл вернулся на работу, но послезавтра он поедет в Чикаго. Ему даже выдали бесплатный билет туда и обратно!: :По-моему, это справедливо!: :Да, согласен. Ты не поверишь, но мистер Крэйбл, проработав всю жизнь на железнодорожном вокзале, на поезде путешествовал всего два раза!: :А ты? Путешествовал когда-нибудь на поезде?: :Нет, мне пока не доводилось.: :А я ездила. Несколько раз. С мамой и папой. В прошлом году. Мы были в Нью-Йорке.: :Не исключено, что я нес ваши чемоданы!: Девочка снова затихла, но Кертис чувствовал, что она рядом: в голове тихонько жужжало. :Ты узнал бы меня, если бы повстречал? Например, на вокзале?: