Он снял с вешалки федору и, бросив прощальный взгляд на доки и пароходы Люденмера, подумал: «Двести кусков? А мы не продешевим?» – Какие у вас планы на вечер? – Хозяин кабинета встал, провожая гостя. – Где будете ужинать? Вопрос поставил Пэрли в тупик. – Честно сказать, я об этом еще даже не думал, – ответил он через мгновение. – Если уж мне нельзя заплатить за отель, то позвольте хотя бы пригласить вас на ужин. Дом тысяча четыреста девятнадцать по Первой улице, это в Гардене. Приходите в половине седьмого и позвоните в звонок у ворот. Заодно познакомитесь с женой и детьми. – О! – только и произнес удивленный Пэрли. Такой вариант развития событий они не прорабатывали, но предложение Люденмера определенно было им на руку. – Хорошо, я приду. Вот только не думаю, что меня стоит представлять вашей жене как детектива. – Для нее вы будете моим коллегой. – Это правильно, – одобрил Пэрли и пожал протянутую руку. – Увидимся в шесть тридцать. К вечеру, может быть, появятся еще новости. – Наверное, вам не стоит брать с собой оружие, как считаете? – спросил Люденмер. – Не переживайте, – ответил Пэрли. – Всю работу я оставлю за порогом вашего дома, чтобы сполна насладиться прекрасным ужином. «Взгляну на твоих сопляков, слабонервную женушку, водилу-копа в отставке, домишко – в общем, все про тебя выясню, король грузовых перевозок! – злобно подумал Пэрли. – А заодно и вкусно поем: устал я перебиваться с консервов на болонские сэндвичи! Интересно, что сказала бы Джинджер? Наверняка что-нибудь вроде: „Наслаждайся, милый, но смотри, как бы этот ужин не оказался последним в твоей жизни!“» – Спасибо вам еще раз, детектив, – поблагодарил Люденмер. Джон Парр кивнул, нахлобучил федору и откланялся. А хозяин кабинета сел за стол и уставился на стену. Веки его были полуприкрыты, в висках стучала кровь. Люденмер повертел визитку детектива, пробежал пальцами по тисненым буквам, нажал кнопку интеркома и попросил Элис соединить его со Шривпортом. Глава 11 В то же самое время, когда человек, выдававший себя за детектива Парра, садился в черный «форд», припаркованный на Вашингтон-авеню у здания транспортной компании «Грузовые перевозки Люденмера», Кертис мчался на велосипеде к площади Конго с важным поручением от начальства. Не успел Кертис с утра зайти в раздевалку, как к нему сразу кинулись Сверчок и Умник. – Босс срочно вызывает тебя! – испуганно пробасил Сверчок, щелкая вставными зубами. – Он сказал, чтобы ты не переодевался, а сразу поднимался к нему. Кертис закатил велосипед и тележку в раздевалку и уже через несколько минут стоял перед тучным лысым начальником вокзала в той самой конторке с зеленоватым стеклом. Босс, не вынимая сигары изо рта, спросил юношу, знает ли тот, в каком именно доме по Сент-Энн-стрит, что за площадью Конго, живет Уэнделл Крэйбл. Кертис знал: он частенько проезжал мимо дома Старого Крэба. – Уэнделл не вышел сегодня на работу. На телефонные звонки не отвечает. Езжай туда и разберись, в чем дело. «Старый Крэб за всю свою жизнь не пропустил ни одного рабочего дня: наверняка с ним что-то случилось! Вчера он жаловался на несварение и грешил на свиную отбивную, которую съел в забегаловке „У Мэнди“. Надеюсь, это и вправду несварение! Где-то я читал, что боль в желудке может предвещать сердечный приступ», – подумал Кертис. Опасаясь худшего, он гнал велосипед что есть мочи. Поначалу Кертис придерживался своего обычного маршрута, но затем он пересек Сент-Питер-стрит и оказался на площади Конго, весьма почитаемой жителями Тримея. Лужайки, некогда густо покрытые травой, теперь облысели: их вытоптали многочисленные поколения рабов, хотя кое-где трава все же зеленела. На площади Конго рабы собирались с 1800 года: здесь торговали, обменивались новостями, играли музыку, танцевали, а в полнолуние при свете факелов призывали богов вуду. Кертис, переполошив всех белок, как угорелый мчался через площадь. Зверьки выпрыгивали из-под колес велосипеда и проворно забирались в дупла раскидистых дубов. Заслышав барабаны, юноша вскоре увидел под сенью деревьев барабанщика и старую женщину на раскладном стуле, торговавшую яблоками и апельсинами с тележки. Среди чернокожих жителей Тримея площадь Конго считалась сакральным местом. Но у Кертиса с ней были также связаны воспоминания, наполнявшие его душу особенным трепетом. Невозможно забыть тот майский вечер 1925 года, когда Орхидея привела сюда сына. Кертис помнил, как они с матерью шли по площади Конго: солнце на западе клонилось к горизонту, медленно расползались синие тени, а фонари зажигались один за одним, будто указывая путь. С другого конца площади раздавался глухой рокот барабанов. Там же виднелось зарево пылавших факелов. В их отсветах медленно, как во сне, двигались чьи-то тени. Орхидея вела Кертиса прямо к ним. В прошлое воскресенье в их доме побывала женщина в ярко-красном платке. Именно по ее совету они в тот вечер оказались здесь. Хотя Кертис был еще совсем ребенком, он прекрасно понимал, зачем мать пригласила эту женщину. – Я хочу убедиться, что мой мальчик не сумасшедший. Гостья, быстро осмотрев его, сказала: – Он не похож на сумасшедшего. – Кертис утверждает, будто слышит голоса, – настаивала Орхидея. – Иногда они звучат отчетливо, а иногда – нет. Бывает и так, что с ним пытаются заговорить на иностранном языке, но он, конечно же, ничего не может разобрать. Это продолжается уже два года подряд, и Кертису становится только хуже. Господи боже, да что же это за наказание – нет мне покоя! Я и так больна, а уж это точно меня в могилу вгонит! В тот майский вечер Орхидея привела Кертиса на восточную часть площади Конго, где узловатые ветви высоченных древних дубов сплетались над головами так плотно, что небо едва проглядывало сквозь них. Дубы росли тут с незапамятных времен, задолго до того, как на эти земли ступила нога первого раба и раздался первый исполненный глубокой тоски по зеленым холмам Африки удар барабана. На фоне этих вековых деревьев в сгущающихся сумерках, подсвеченных красноватыми масляными лампами, Кертис разглядел три силуэта. Он сразу догадался, кто эти люди, и душа у мальчика ушла в пятки. Кертис хотел пуститься наутек, но мать держала его железной хваткой: девять лет назад Орхидея была еще полна сил и решимости. И сыну ничего не оставалось, кроме как беспомощно повиснуть на ее руке и извиваться, точно рыба, попавшаяся на крючок. Перед уходом из дома мать сказала, что они сегодня пойдут кое к кому, кто сумеет им помочь. Приготовившись к визиту к очередному врачу, Кертис никак не ожидал встретить двух самых могущественных и загадочных людей Тримея: госпожу Мун[5] и ее мужа, господина Муна. Никто и никогда не видел эту чету при свете дня. Они появлялись только в мертвенно-бледном свете луны да кроваво-красных отблесках масляных ламп, освещавших укромный уголок площади Конго. В тот вечер Кертис впервые разглядел супругов как следует. Стоявшая позади женщина в ярко-красном платке – та самая, что приходила к ним в дом накануне, – шагнула навстречу Орхидее, пытавшейся приструнить отчаянно вырывавшегося сына. – Подойдите ближе, мистер Кертис, – мягко сказала госпожа Мун. Мальчику почудилось, будто от голоса ее повеяло освежающей прохладой. Никто и никогда еще не обращался к Кертису на «вы» и не называл его мистером. Он бы очень обрадовался такой чести, не будь сейчас перед ним могущественная служительница культа вуду. Господин Мун поднялся со стула и слегка поклонился Орхидее и Кертису. – Рад знакомству, – произнес он с дружелюбной улыбкой, хотя голос его, по мнению мальчика, звучал точно из могилы. – Это мой сын, – поспешила сказать Орхидея и подтолкнула Кертиса так, что тот чуть не упал. Кертис, которого привели сюда, как ягненка на заклание, замер, завороженно глядя на красные огоньки, отражавшиеся в глазах четы Мун. «Эти двое похожи на призраков, – подумал мальчик. – Им самое место на кладбище в Сент-Луисе! Вот только есть одна неувязочка: живых туда не берут!» Кертис впервые видел госпожу Мун так близко. В тени широкополой фиолетовой шляпы лицо ее едва угадывалось. Поговаривали, что она родилась в 1858 году. По подсчетам Кертиса ей было шестьдесят семь лет. В народе про госпожу Мун ходило множество легенд. Рассказывали, как перед самым началом Гражданской войны ее мать сбежала от хозяев-плантаторов в леса. Там, на лесных болотах, среди прокаженных, беглых рабов и каторжников, прошло детство госпожи Мун. И там же, в дельте реки Миссисипи под Новым Орлеаном, она была отмечена богами вуду. Об этой загадочной женщине в Тримее судачили без конца, и волей-неволей Кертис слышал и хорошо знал все городские легенды. Одни утверждали, будто в доме у госпожи Мун живет гадюка, которую хозяйка называет сестрой в благодарность за то, что тварь делится с ней всевозможными секретами. Другие распускали слухи о сундуке с отрезанными и засушенными детскими головами: ребятишкам строго-настрого запрещалось даже подходить к зарослям шалфея, шеффлеры и дурмана, пышно цветущих во дворе Мунов. А третьи и вовсе клялись, что видели, как вокруг их дома летали ярко-фиолетовые шары, которые ночью якобы садились на крышу и ползали там, словно пауки. Считалось, что при помощи этих загадочных сфер госпожа Мун наблюдает за происходящим вокруг. Словом, истории были одна страшнее другой, поэтому от женщины в фиолетовой шляпе, платье и перчатках Кертис ничего хорошего не ждал. Такая иссиня-черная кожа, как у нее, встречалась только у туземцев из самых глухих уголков Африки, куда нога белого человека еще не ступала. Если госпожа Мун своим видом нагоняла страху, то супруг ее, несмотря на всю учтивость, вселял в сердце мальчика настоящий ужас. Одна половина его лица была бледно-желтой, а другая – черной как смоль. Желтая половина, точно волна, разбивалась о темный берег и брызгами покрывала лоб, изящную переносицу и подбородок, увенчанный седой бородкой. Конечно же, вины господина Муна в том не было: таким уж он родился. Но Кертису, вынужденному смотреть ему прямо в лицо, легче от этого не становилось. Господин Мун одевался во все черное: идеально подогнанный костюм, шляпа, перчатки и галстук в черно-красный ромбик. Завершали образ наручные часы на обоих запястьях и массивный золоченый крест на груди. – Подойдите ближе, мистер Кертис, не бойтесь, – повторила госпожа Мун. Однако мальчик даже не шелохнулся: ноги его не слушались. Орхидее снова пришлось подтолкнуть сына, но мыски ботинок Кертиса лишь глубже увязли в священной земле площади Конго. – Правильно я понимаю, – произнесла госпожа Мун из-под полей своей огромной шляпы, – что вы, мистер Кертис, слышите голоса, которые звучат у вас в голове? – спросила она и наклонила голову набок. – Это так? – Отвечай! – прикрикнула Орхидея на Кертиса, который окончательно растерялся. – Не время упираться! – рассердилась она и, поскольку сын упорно хранил молчание, обратилась к госпоже Мун: – Мэм, он меня в могилу сведет! Спина так болит… я очень слаба… а тут еще и мальчик занемог… – Миссис Мэйхью, – мягко прервала ее госпожа Мун, – миссис Дэлеон наварила целый котел супа гамбо. Будьте добры, идите и отведайте. Она дождалась, пока Орхидея согласно кивнет, и прибавила: – Скажите ей «биддистик» – это развеселит миссис Дэлеон, и она нальет вам миску гамбо до краев! Затем госпожа Мун повернулась к господину Муну и женщине в красном платке и, величественно махнув рукой, скомандовала: – Вы, двое, ступайте следом. Да поживей! С мистером Кертисом я буду говорить наедине. Пока господин Мун возился с тростью, прислоненной к стулу, женщина в красном платке взяла Орхидею под руку. – Кертис, ничего не скрывай, говори все как на духу, – напутствовала его мать и повернулась к госпоже Мун. Горестная гримаса исказила лицо Орхидеи: – Муж оставил меня пять лет назад. С ним произошел несчастный случай в доках. Помогите, пожалуйста, моему сыну: хватит уже с меня несчастий! – Я все про вас знаю, – ответила госпожа Мун. – И поверьте, очень вам сочувствую. Ступайте, отведайте гамбо, и вам станет чуточку лучше: обещаю! Орхидея хотела сказать что-то еще, но женщина в красном платке мягко потянула ее за собой. Напоследок мать с мольбой взглянула на Кертиса и позволила себя увести. Благоухая ароматами сандала и лимона, прихрамывая, ушел и господин Мун. Когда они остались наедине, госпожа Мун глубоко перевела дыхание и произнесла с явным облегчением: – Ну, теперь можно и поговорить! Колдунья наклонилась к мальчику, и тот вздрогнул. Свет от лампы скользнул по ее лицу, и Кертис разглядел обтянутый кожей угловатый череп, широкий нос и зеленые, точно изумруды, глаза: в них сверкали молнии, готовые вырваться в любое мгновение, стоило госпоже Мун только захотеть. – Могу вообразить, – сказала она, – сколько небылиц вы про меня слышали. Наверняка и кошмары вам снились. Это так, мистер Кертис? Он заставил себя кивнуть. – Мы сейчас не будем обсуждать, где правда, а где ложь. Мы здесь для того, чтобы… – Тут госпожа Мун задумалась, подбирая нужное слово, – обозначить ваш недуг. Я хочу знать все про голоса в вашей голове, мистер Кертис. Ваша мама сильно перенервничала, но это от большой любви к вам, иначе вряд ли мы встретились бы, – пояснила женщина и прислушалась к звукам ночи: – Правда же, это прекрасно? В куще деревьев застрекотали сверчки. Следом за ними проснулись и другие ночные насекомые. Хотя влажный воздух после дневной жары остыть еще не успел, Кертис поежился. Собрав всю волю в кулак, он отбросил свои страхи и сказал: – Если быть точным… я слышу не голоса. – Госпожа Мун ничего не ответила, и он продолжал: – Я слышу свой внутренний голос. Это… это так сложно объяснить. Моим внутренним голосом у меня в голове говорят другие люди, понимаете? Я слышу их мысли. Я не сам с собой говорю, в этом можете быть уверены. – Вы полагаете? – переспросила она с сомнением. – Зуб даю! – ляпнул Кертис и поспешно добавил: – Прошу прощения, мэм.