Как цветок, Ты бежишь в чужие земли — Путь далек! Но кончилась песня и вместе с нею кончились воспоминания. Она с ужасом убедилась, что больше не помнит ничего. В голове мелькали обрывки строчек Мицкевича и Кохановского, какие-то мелодии, но слов не было… Станислава взглянула на Высокого Орла. Он сидел, глядя на огонь, внимательный, ждущий. И она решилась. Пусть это не польское, не народное, но такое, что вошло в нее с детства, стало частичкой души. Она сама выдумала мотив и напевала эти строчки своему первенцу Танто, когда он еще не понимал слов, она баюкала этой песней Тинагет, и та затихала, прислушиваясь к плавному ритму протяжных слов: Буря мглою небо кроет, Вихри снежные крутя, То, как зверь, она завоет, То заплачет, как дитя. Высокий Орел слегка повернул лицо в ее сторону и, когда она остановилась, сделал чуть заметный знак: продолжай. То по крыше обветшалой Вдруг соломой зашуршит, То, как путник запоздалый, К нам в окошко застучит. И когда она спела до конца, он долго молчал. Потом попросил перевести. Пришлось объяснять, что такое кровля, окно, солома, он долго не мог понять, что такое веретено и почему оно жужжит. Ей пришлось взять палочку и показать. Она повторяла отдельные строфы до тех пор, пока он не начинал кивать головой, а один раз даже попытался повторить по-русски слова «тихо за морем жила». И когда наконец он понял все, он протянул руки к огню и сказал: — Уг! Все правильно. Эта песня похожа на слово о северо-западном ветре. И он запел вполголоса о том, как в землю шауни на серых крыльях прилетает Кей-Вей-Кеен и лиственницы тэмрак стонут и теряют свои иголочки под его ударами. Так проходили редкие счастливые вечера. Таким был ее муж Высокий Орел — отец ее детей, вождь, человек. Но знала она его и другим. Это произошло на третью весну после рождения Тинагет, в дни первых охот. Все чаще над лесом слышался крик гусей, возвращающихся с юга на свои озера. Собаки, молчаливые зимой, теперь стали беспокойными, щетинились и рычали друг на друга. Многие из них убегали из поселка и пропадали неведомо где по нескольку дней. Станислава знала, что осенью у них появятся щенки, похожие на волчат. Утром над озером висел туман, который быстро прогоняло солнце. Бледно-зеленые листья на деревьях с каждым днем становились все темнее и крепче. Когда зацвела минага-черника, молодые мужчины племени ушли в чащу. Ушли вместе с ними собаки. Теперь только смех девушек звенел у реки. И вот однажды утром со стороны заката загремел бубен. Первым его услышал Горькая Ягода. Он вышел из своего типи, маленький, сгорбленный, похожий на Духа Леса, и, присев на корточки, прислушался. Замолкли женщины, перестали возиться дети, и даже старики, обычно равнодушные ко всему, что творилось в поселке, поднялись на ноги и повернули головы в ту сторону, куда смотрел Горькая Ягода. А бубен то замолкал, то снова начинал рокотать в отдалении, и лицо колдуна становилось все жестче. Когда бубен умолк, Горькая Ягода встал, надвинул на глаза шапку с лисьими хвостами и подошел к Станиславе. — Твой муж встретил на охотничьей тропе твоих братьев по крови, женщина, — сказал он. Горькая Ягода никогда не называл ее по имени — Та-ва. Он всегда говорил: женщина. Он редко обращал к ней свои слова и никогда не смотрел в лицо. Но если ему приходилось заговаривать с ней, он всячески подчеркивал, что она — не их племени, и хоть и жена вождя, но не более чем гостья у них. — Они возвращаются? — спросила Станислава. — Да. — Белые люди с ними? — Нет. — Они… дрались с нашими? — Нет. — Белые люди — охотники? — Нет. Это разведчики королевской конной. — Гитчи-Маниту, — пробормотала Станислава. — Значит, они добрались и до этого озера… Колдун метнул на нее взгляд, полный презрения, и отошел к старикам. Через час женщины встречали своих мужей. Добыча была небогатой — им помешали на охоте. Высокий Орел сбросил у типи тушку козленка и, ни слова не говоря, вошел внутрь. Станислава вошла следом за ним в шатер. Некоторое время Высокий Орел стоял у входа, глядя в пространство перед собой. Лицо его было неподвижно, пальцы рук сжаты в кулаки, глаза полузакрыты. Он медленно и глубоко дышал. Так продолжалось минуту или две. Наконец оцепенение, охватившее его, прошло. Он повесил на стену лук, снял с плеча колчан со стрелами и бросил на пол томагавк. Медленно развязал шнурки ворота куртки. И тут Станислава решилась. — Леоо, что случилось там, на охоте? Он не обернулся на звук ее голоса, не показал, что слышал. Так же медленно он вытянул из ножен охотничий нож и осмотрел лезвие. Попробовав острие пальцем, снова вдвинул нож в ножны. — Вы встретили на охоте белых, да? Только сейчас он повернул голову и посмотрел на нее. В глазах его горели боль и гнев. — Они снова нашли дорогу к моему типи. Сегодня мы запутали след и направили их по ложной тропе. Но что будет завтра? — Леоо, скажи мне, твоей жене, что произошло? Я чувствую, что вы не просто так встретились. Судорога дернула его щеку, искривив рот. Но он овладел собой. — Подбрось хворост в огонь, женщина. Поджарь мясо. И это было все. Больше за весь вечер он не проронил ни слова. И она его больше ни о чем не спрашивала. Месяц спустя разговор случайно повернул на ту же тропу. Они только что кончили ужинать, и Высокий Орел, закурив калюти, сказал: — Сядь рядом. Я хочу видеть тебя и слышать твое дыханье. Станислава села рядом и погладила его руку. Он улыбнулся. — Та-ва, — сказал он. — Никогда я не думал, что матерью моих детей станет белая женщина. Никогда не думал, что нарушу древний обычай. — Ты жалеешь об этом? — Нет. У нас хорошие дети, Та-ва. Скоро Танто пройдет Посвящение, и мы вместе повернем лица к нашим врагам. А наша Тинагет будет красивой девушкой. Я вижу. — Тебе хорошо со мной? — Да.