– Я воздержусь, – бормотнул Первый. – Ноги, братка? – Я тебе дам – «ноги»! – сказал я, даже не глядя на него. Второй отрицательно помотал головой, а его брат пожал плечами: – Да я так, типа, просто спросил. Мы вошли в коридор, а плита опустилась за нами столь же бесшумно, как и поднялась. Мы же оказались перед следующей металлической плитой, и снова Курнос прикоснулся к ней рукой. – Кто умирает на рассвете? – спросил тот же голос. – Сон, – мгновенно отозвался я – поскольку не знал, сколько у меня есть времени на ответ. Преграда пропала, как и первая. – А что будет, если не угадаешь? – забеспокоился Первый. – Например, давилка, – ответил Курнос и глуповато рассмеялся. Я кивнул. Да, это было вполне вероятно. Но нас могли поджидать вещи куда хуже механических ловушек, и, похоже, я начал их ощущать. Неожиданно для себя я задрожал, а тоненькая струйка холодного пота поползла вдоль хребта до самого копчика. – А че ты, типа, не сказал: «ночь»? – спросил Второй. – А я наугад, – пожал я плечами и усмехнулся, хотя вообще-то мне было не до смеха. – Кто грызет без клыков? – спросил голос у третьей плиты. – Совесть, – ответил я не задумываясь – несколько обескураженный легкостью загадок. Впрочем, я понимал, что большинство обычных людей давно были бы мертвы. Теперь мы стояли перед лестницей. Близнецы глуповато хихикали и похлопывали меня по плечам. – Слушайте, идиоты, – осадил я их. – Русый тоже добрался до этого места. Значит, худшее еще впереди. – А че это, типа, добрался? Боже мой. С кем я работаю? – Потому что трупов не было. Даже костей не было, придурки! Удача Русого застала меня врасплох. Он прошел туннелем и ответил на загадки. Мне не хотелось верить, что его проспиртованный мозг сумел справиться с таким уровнем абстракций. И едва я подумал о судьбе Русого, как мы увидели на ступенях тень. Отскочили назад, приготовившись к схватке, но тень спокойно пошатывалась, словно в музыкальном ритме, который слышала она одна. – Зачем вступаете во Тьму? – запела. – Ступайте к свету, дети Дня. Оставьте Ночь для тех, кто мертв. В этом пении было нечто столь пронзительное и жалобное, что мне захотелось взвыть. Подумалось о луге на берегу реки и о девушке, что собирает незабудки, о соке травинок на зубах. О солнце, о шуме воды, о голубом небе. И о домике с красной крышей, что стоит средь сада, полного упоительно пахнущих, усеянных белым цветом лип. И тогда одна из стен пропала. И там, за нею, были река, и незабудки, и девушка, и небо, и солнце. Девушка была высокой, с пшеничного цвета волосами, которые трепетали под ласковым дыханием ветра. Там было место, о котором я мечтал всю жизнь, поэтому без раздумий шагнул вперед. Второй сбил меня с ног и заехал кулаком в брюхо. Я упал и обрыгал себе кафтан. Когда поднял голову, увидел, что мне не хватило шага до пропасти в полу. А в ней торчали толстые заостренные колья. На них я приметил тело мужчины в кольчуге. Шлем свалился с его головы, и были видны вихры русых волос. – Вот и Русый, – сказал Первый таким тоном, будто несказанно гордился своими проницательностью и быстротой разума. – Что ты там увидел, Мордимер? – спросил Второй, довольный собой, поскольку нечасто случалось ему спасти меня. – Ты б от смеха обоссался, – пробормотал я. – Меня больше интересует, что там увидал наш приятель Русый. Тень изгибалась еще с минуту, словно ожидая, что кто-нибудь все же соблазнится создаваемыми ею фантомами, а потом просто исчезла со ступеней. – Проклятие, и во что же мы вляпались? – шепнул Второй. Я старательно счищал с кафтана блевотину. Нужно признать, что проклятущий близнец врезал мне от души. – В говно, – ответил и в который уже раз в этих подземельях почувствовал страх. – В глубокое такое говно, малой. – Ты вытащишь нас отсюда, правда, Мордимер? – Глаза Первого сделались словно плошки. – Я не хочу умирать! Я еще так молод! Прошу, Мордимер! Курнос ухватил его за плечи и стукнул головой о стену. Не сильно, но достаточно, чтобы близнец пришел в себя. Что-то здесь было, что-то, что вызвало в Первом этот панический страх. То же, что показывало мне луга и девушку. Первый ведь не из пугливых. Всегда осторожен, но не паникует. А тут вел себя, словно девица, увидевшая шеренгу солдат со спущенными штанами. – А ты что, хочешь жить вечно? – засмеялся я, глядя ему в глаза. – Не в нашем случае, близнец! Вперед, – велел я и ступил на лестницу. Ступени были липкими, такими липкими, что, шагая, я с трудом отрывал подошвы. Гадость. – Ну что там, а? – услышал позади голос Второго. – Спокойно, парни, – сказал я, остановившись наверху лестницы и осматриваясь. – Дальше – куда захотим, – добавил, поскольку ход разделялся на четыре коридора. Я присел на камни. – Минутку передохнем, – глотнул из фляги и отдал ее парням. Курнос выругался, поскольку пил последним и осталось ему немного. Бросил пустую флягу за спину, и стук эхом отразился от лестницы. А уж эхо гуляло в этих стенах преизрядное! Я представлял себе, как Элия Коллер и ее спутники следят за нами и делают ставки, насколько далеко сумеем пройти. Может ли быть, что мы лишь пешки, которыми двигают по шахматной доске – да еще и с расставленными на ней ловушками? Скорее всего – нет, просто у меня слишком богатое воображение. Но, может, это и хорошо, поскольку люди, не имеющие воображения, пребывают нынче в том самом месте, где и Русый со товарищи. – Пойдем на север, – сказал наконец Курнос, и я не стал оспаривать его решение. Курнос обычно знает, что говорит, но, на мой вкус, северный коридор выглядел препаршиво. Стены его были выложены кроваво-красным кирпичом. К тому же в нем что-то двигалось. Подрагивало, словно горячий воздух над костром. Но мы пошли. Казалось, стена трепещет, то сжимается, то расширяется, словно лениво подумывает, раздавить нас или еще немного подождать. Коридор вилял из стороны в сторону, закручиваясь под совершенно неожиданными углами, сплетался сам с собой. Все, что нас окружало, казалось пугающе неестественным. Скорее напоминало не настоящие казематы, а мир, в который мне доводилось проникать с помощью молитв. – Ты уверен, что нам сюда? – спросил я Курноса, однако тот даже не стал отвечать. И сразу после этого я почувствовал мертвых. Когда-то, еще в детстве, я думал, что каждый их чувствует, поскольку запах мертвых столь навязчив, столь резок, почти болезненен. Но потом оказалось, что большинство людей просто не имеет понятия, о чем я говорю. А здесь мертвые были, я знал об этом: они таились в шаге от нас. Я начал молиться своему Ангелу-Хранителю и надеялся лишь, что тот прислушается к молитве. Понятное дело, могло случиться и так, что Ангел-Хранитель услышит молитву, однако ответ его окажется хуже, нежели ожидающая нас опасность. Он мог решить, например, что я попусту его отвлекаю, вызывая по столь никчемному поводу, – а Ангелы больше всего не терпят такого к себе отношения. И поверьте мне: разгневанный Ангел – хуже жутчайших ваших кошмаров. Да и непостижимы пути, коими идут мысли Ангелов. Я увидел, как лицо Первого становится белым, словно полотно. Он знал, когда я начинаю молиться Ангелу и к чему может привести такая молитва. Но с мертвыми мы сами не справились бы. Не здесь и не сейчас. Не без святых реликвий, благословения и чистоты сердец. Ибо с чистотой сердца у некоторых из нас было куда как непросто… Однако запах словно бы ослабел. Мертвые колебались. Молитва их не испугала, но они знали, что к нам может явиться Ангел. А уж он для них был страшнее всего. Он вверг бы их на самое дно адовой глотки, откуда печальное полубытие на земле казалось бы истинным раем. Откуда же умершим знать, что мой Ангел не слишком охотно приходит на помощь? В мыслях я даже допускал, что на самом деле он такой же сукин сын, как и я, – и потому старался не испытывать его терпения. Я молился. Слова текли из меня, словно чистый, прозрачный ручей. Я полагал, что именно так должен был молиться Господь наш перед тем, как сошел с Распятия и покарал грешников огнем и мечом. Наконец я почувствовал, что мертвые отступают. Они отказались от охоты, и лишь миг еще я ощущал в своем сознании их боль и тоску о потерянной жизни. Я не знал, что это за мертвые и почему не познали они милости небес или проклятия адского пламени, почему продолжают влачить свое существование на земле. Не раз и не два читал я споры теологов на эту тему, но ни одно из объяснений не могло меня удовлетворить. Да ведь мы – инквизиторы – не люди мысли. Мы – люди действия и оставляем другим шанс доказывать законосообразность наших поступков. Ясно было одно: против мертвых нет средства. Разве что выступить против них, вооружившись реликвиями и благословениями, но и это не всегда помогало. Очень удачно еще, что мертвые предпочитали держаться мест, забытых Богом и людьми, – таких, например, как Сареваальд. Никогда их не видели там, где обитает много народу. Быть может, именно такое одиночество и придавало им сил? Как знать… Но когда я почуял мертвых, то понял все. Я догадался, отчего прекрасная Элия и ее товарищи спускаются в подземелья Сареваальда, и был почти уверен, что же они несли в тяжелом свертке. И признаюсь: все угрызения совести, какие могли быть у вашего нижайшего слуги, мгновенно испарились. Теперь я уже знал, что совмещу приятный заработок у Кнаппе с обязанностями инквизитора. Это была очень утешительная мысль, поскольку, служа тупому мяснику с набитым золотом кошелем, я ощущал себя не в своей тарелке. Но таков уж наш мир, в котором люди благородные, честные и направляемые порывами сердца (и, скромности для, промолчу, о ком здесь речь) терпят беды, а всякие негодяи, мошенники и обманщики живут в достатке. Единственным моим утешением могли бы стать слова Писания: «легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому в Царствие Божие»[17]. – Мы почти на месте, – хмуро сообщил Курнос. – Где-то здесь они все… – замолчал он на миг и добавил: – Недалеко от нас. – Ха, – вздохнул с облегчением Первый. Я знал: он утешается мыслью, что вскоре придется иметь дело с людьми. С конкретными персонами из плоти и крови, которых можно ткнуть мечом либо кинжалом, поломать им кости или отрубить голову. Я не хотел его разочаровывать, однако знал, что за этими стенами мы можем повстречать не только людей. Но – а что же делать? Если уж встали мы на сию стезю – придется идти до конца. – Проверь, – приказал я Первому. Первый припал к стене и раскинул руки. Сейчас он казался распятым на камне. Вошел в транс, и внезапно глаза его закатились, обнажая белки. Что-то бормотал под нос, пальцы вбил в стену с такой силой, что закровили, – а слюна, смешанная с кровью, сочилась из его рта. Наконец Первый обмяк, словно груда ветоши. – Видел, – прошептал с трудом. – Если пробьем здесь… – прервался и закашлялся опять. – Ну! – подогнал его. – Будем в зале, где и они… и будем в нем сверху. У нас имелась кирка, но думать, что никто не услышит, когда станем ковырять эту старую толстую стену, было бы опрометчиво. Можно, конечно, пойти по коридору дальше, но я голову готов был дать на отсечение, что там скрывались еще какие-то неожиданности. Например, мертвые могли явиться снова. В конце концов, пока что нам сильно везло. Элия и ее товарищи наверняка двинулись коридором, что вел вниз, однако они были хранимы от зла, которое таилось в этих стенах. На нас же оно могло обрушиться в любой миг. А я ручаюсь: вы и знать бы не захотели, как выглядит нападение мертвых. Значит, Второму следовало пробить для нас туннель – и об этом я ему сообщил. – О, пожалуйста, – простонал он. – Только не это. Мордимер, дружище, ну пожалуйста. О мой Бог, на какие же чувства его пробило! «Дружище»? Нет, близнец, мы с тобой не друзья, а даже если бы и были – я все равно отдал бы такой приказ. Хотя прекрасно знал, что Второй может погибнуть. Конечно, он владел некоторой силой, но ограничением для всякого, у кого есть сила, остается одна простая вещь: примени ее, и ты можешь погибнуть. По крайней мере, когда используешь ее с таким напряжением. А я велел Второму зачерпнуть из самых глубин тела и разума. Из самого ядра, сути и центра его силы. – Начинай, – приказал я холодно. Если Второй умрет – продолжит Первый. Он обладал меньшей силой, нежели брат, но мог справиться. А если не удастся и ему, погибнем все мы! Я ведь не зря только что спрашивал, не собираются ли они жить вечно… Первый сунул в рот брату кусок тряпки и обвязал ее веревкой. Мы знали, с какой жуткой болью ему придется столкнуться, и никто не хотел, чтобы крик Второго обрушил все камни в этих подземельях. Я отвернулся. Однажды я уже видел, как Второй создает туннель, – и этого мне хватило на всю жизнь. Эти глаза, наполненные болью и безумием. Кровь и слизь, текущие из носа, ушей, рта… Что ж, мы, инквизиторы, привыкли созерцать человеческие страдания, хотя лишь худшие из нас находят в этом грешную радость. Я пообещал, что выделю Второму большую часть из гонорара Кнаппе, чем другим. Он это заслужит. Понятное дело, выделю, если он отсюда выйдет, а в этом я уверен не был. Послышался сдавленный вой, и я понял, что Второй приступил. Кляп хорошо сдерживал крик, но в этом приглушенном горловом вое было столько страдания… даже не знаю, сталкивался ли я когда-нибудь с подобной мукой. Я не святой, не единожды видел пытки, не раз пытал и сам, но даже люди, которым мы поливали яйца горящей серой, не страдали столь ужасно. К тому же я чувствовал боль близнеца, а не просто слышал ее и наблюдал. Боль засела где-то внутри моей головы, взрывалась ослепительными красками, жгла самые чувствительные зоны мозга раскаленными иголками. Я до крови закусил губу, чтобы не закричать. Не хватало только утратить контроль над собственными чувствами! О нет! Не в этом мире, милые мои!