Под конец, когда уже начало темнеть, он снова исчез, не зайдя к ним, чтобы сказать «до свидания». В понедельник принялся накрапывать дождь. Около 5 утра Франсуа услышал, как первые капли забарабанили по крыше. Когда они с Матильдой встали, это был уже ливень, который, судя по всему, зарядил надолго. Небо сделалось асфальтово-серым, и два дня хорошей погоды казались теперь лишь далеким воспоминанием. В 8 утра Матильда, по-видимому, смирилась: — Скорее всего, в такую погоду он не приедет. Франсуа только усмехнулся. — Не думаю, чтобы дождь стал для него особой проблемой. Если бы ты видела, каким промокшим он был в тот день, когда помог мне на дороге… — По крайней мере, мы ему вовремя платим. Это замечание она произнесла насмешливым тоном, но Франсуа заметил, что подобная ирония была всего лишь средством скрыть разочарование. В 9 утра Людовик наконец появился. Дождь усилился, и пятнадцати метров, отделявших фургон от дома, оказалось достаточно, чтобы промочить его с головы до ног. Вместо дождевика на нем была обычная военная куртка, не особенно подходящая для начала февраля. — Скорее входите, вы простудитесь насмерть! Матильда принесла ему салфетку, и, едва войдя в дом, он, испустив вздох, энергично стряхнул капли воды со своих коротко обстриженных волос. — У меня была проблема со стартером. — Вот видишь, Матильда, в такой дождь… — Садитесь в кухне, сейчас я налью вам кофе. Франсуа принял эту маленькую игру как способ придать его беззастенчивой манере поведения хоть какую-то благопристойность. Усевшись на стул и прислонившись к спинке стула, Людовик принялся тереть себя руками, чтобы согреться. — А где моя чашка? Вассеры одновременно повернулись к нему. В его взгляде была настолько нелепая паника, что они оба едва не расхохотались. Матильда поставила перед ним толстую керамическую чашку — не такую хрупкую и не настолько драгоценную, как фарфоровая. Франсуа не заметил этой подмены, которая, без сомнения, была со стороны Матильды результатом тонкого расчета. — Чашка? — наивно переспросила Матильда. — Какая чашка? С некоторым отвращением Людовик опустил глаза на керамическую чашку. Франсуа заметил, что пальцы, которыми тот сжал ручку чашки, дрожат, а лицо покраснело, как если бы его только что оскорбили неуместным замечанием. — Моя чашка — голубая, с птицами наверху… Его голос задрожал и сделался почти умоляющим. — Ой, я не обратила внимания. Франсуа ощутил, что язык у него буквально чешется сделать замечание. Во что в конце концов выльется вся эта комедия? — Вы предпочитаете другую? — добавила Матильда с преувеличенной мягкостью в голосе. Черты лица Людовика тут же смягчились. — Да, если вас это не побеспокоит. — Нет, конечно! Та или другая… Матильда открыла посудный шкаф и украдкой бросила взгляд на Франсуа. Увидев, что тот готов сорваться, она быстро приложила палец к губам, прося не вмешиваться. 10 Три последующих дня дождь лил без остановки. Этот ливень был не похож на тот бретонский моросящий дождичек, к которому Вассеры уже привыкли. Они немного опасались за крышу, но благодаря вмешательству Людовика все обошлось. Несмотря на хмурую погоду, Франсуа старался, чтобы все шло по заведенному распорядку, будто по нотам счастливых воспоминаний. Они с Матильдой медленно привыкали к присутствию молодого человека. Они мало видели его, но появление Людовика задавало ритм целому дню и, хоть они и не решались это признать, нарушало их уединение. Вассеры не задавали себе особенно много вопросов, касающихся Людовика. Что они о нем знают? Почти ничего, за исключением скудных сведений, которые тот соизволил сообщить во время своего первого обеда у них. Даже Матильда отказалась от намерения расспрашивать его: когда разговор зашел о Камилле, стало очевидно, что такая попытка обернется против нее же самой. Франсуа подозревал, что она больше не хочет поддаваться искушению. Все, что они узнали — он снимает комнату где-то в городе. Но никто не стал развивать эту тему. Когда, читая газеты, они набредали на статью о несчастных жертвах проходимцев или тех, кто попал в ловушку крупных жуликов, они насмехались над доверчивостью и недостатком сдержанности этих людей. Но с некоторых пор какой-то невоспитанный парень, о котором они ничего не знали, кроме имени, стал проводить у них целые дни. И, судя по всему, их это больше не беспокоило. В течение этого периода времени Матильда много работала в своей мастерской. Она создала еще пару полотен, которые казались всего лишь вариантами первого. Тот же загадочный силуэт, блуждающий на пастельном фоне, и все то же ощущение смутной тревоги, которая охватывала Франсуа, стоило ему только на них взглянуть. Так же, как растущая уверенность, что на эти картины ее вдохновил именно Людовик. Теперь молодой человек стал чаще выходить из пристройки. Случалось, что он сидел в кухне и пил пиво в компании Матильды, которая предпочитала чай. Много раз разговоры, из которых до Франсуа долетали лишь обрывки, вдруг прерывались взрывами смеха. Тогда Франсуа чувствовал себя исключенным из их странного дуэта. Хотя он не любил, чтобы его тревожили во время работы, его радовало, когда Людовик заходил в библиотеку составить ему компанию. Франсуа заметил, что молодого человека словно гипнотизируют ряды книг, сплошь покрывающие стену за его столом. Ему нравилось поглаживать страницы и слова на корешках так нежно, как если бы он боялся помять их. — Вы их все прочитали? — Что, простите? Людовик вытащил случайно попавшийся под руку экземпляр. — Книги, вы их все прочитали? — Думаю, да. Некоторые по многу раз. Это, знаете ли, некоторым образом моя профессия. — Я не прочел ни одной книжки. Кроме тех, которые заставляли читать в школе. — Никогда не поздно за это взяться. Судя по виду, Людовик принял этот ответ как обычную шутку. — А правда, что вы делаете? — Я преподаватель университета. — Да, вижу. Но что вы преподаете? — Историю… средневековую, если быть наиболее точным. Франсуа спросил себя, нужно ли было уточнять; он сомневался, знает ли его собеседник это слово. — Я не так много запомнил из курса истории, — немного грустно произнес Людовик. — Кроме нескольких вещей о Людовике Четырнадцатом. Внезапно его лицо осветилось. — Его называли «король-солнце», правильно? Это прозвище он произнес так торжественно, будто дворецкий, во весь голос объявляющий имена и титулы приглашенных. В любой другой ситуации это замечание позабавило бы Франсуа, но Людовик выглядел таким гордым, что смеяться над ним было просто невозможно. — Так и есть. Нахмурив брови, Людовик почесал висок. — И музыкант… как же его звали? Тот, который, дирижируя оркестром, всадил себе палку в ногу[8]. — Жан-Батист Люлли? Он громко щелкнул пальцами. — Люлли, точно! Учитель музыки нам это рассказал, как он умер. Вот штука, которую я никогда не забуду… Какой ужас! Ему, наверно, отрезали ногу… Представляете себе? Франсуа собрался былр сказать, что все было как раз наоборот: Люлли умер от гангрены, отказавшись от ампутации, но тут же спохватился, чтобы не обесценивать и без того скудные знания собеседника. Людовик поставил на место том, который держал в руке, и самым тщательным образом выровнял его на полке. — Если вам это сердце подсказывает, можете взять какую-нибудь книгу на время. Тотчас же Франсуа пожалел о своих словах. Его библиотека состояла из редких экземпляров и книг, которыми он дорожил. К тому же одалживать книги было вовсе не в его привычках. Пробежавшись взглядом по полкам и немного поразмышляв, Людовик, к большому его облегчению, ответил: