Барон Греве чувствовал себя не в своей тарелке. Угнетала необходимость быть… скажем так, не вполне искренним с Камиллой. Мало того: если рассуждать с точки зрения весьма негибких представлений о нравственности и чести, усвоенных отпрыском остзейского дворянского рода, то, что он делал сейчас, заслуживало всяческого осуждения. Признаем откровенно: скажи год назад кто-нибудь Карлуше Греве, что он способен на нечто подобное – молодой человек, ни секунды не раздумывая, залепил бы наглецу пощёчину. После чего – послал бы секундантов, полагая себя совершенно в своём праве. Но что поделать, если война порой требует непростых поступков? Замысел капитан-лейтенанта Михайлова был прост: отпустить «Луизу-Марию» восвояси, предварительно убедив шкипера, мсье Девилля, что «Крейсер» намерен отправиться прямиком к Малаккскому проливу, чтобы миновать Сингапур и дальше, пройдя Формозу и обогнув с юга Японские острова, следовать через пролив Лаперуза в порт Владивосток. Самим же, спустившись к югу до пятой параллели и обогнув по широкой дуге Цейлон, повернуть на запад, к берегам Африки. Расчёт строился на том, что бельгиец, обиженный арестом судна и конфискацией груза, сразу по обретении долгожданной свободы отправится в ближайший британский порт – и там выложит всё, что знает о «Крейсере» и планах его командира. А знает он не так уж и мало. Недаром три последних дня офицеры клипера тщательно обрабатывали Девилля, следуя изощрённому плану, составленному старшим офицером – то тут обмолвка, то там намёк, то небрежно сложенный лист карты, «случайно» выложенный штурманским лейтенантом на стол в кают-компании (Девилля, как капитана, неизменно приглашали к общему столу). Эта иезуитская стратегия не могла не принести своих плодов, но для закрепления успеха требовалась убедительная деталь. Её-то и обеспечивал барон, проговариваясь будто невзначай, своей пассии о дальнейших планах командира «Крейсера». Но – всё хорошее когда-то заканчивается. Затянув в рюмочку безупречно выглаженный китель (Лиззи постаралась), барон Греве в сопровождении Камиллы поднялся на мостик. Сухо поздоровался с Девиллем (бельгийца ещё утром переправили с клипера на «Луизу-Марию»), посетовал на истощение угольных ям (ничего, до Мадраса рукой подать, там и забункеруетесь). Задержался, наблюдая, как палубные матросы весело выхаживают шпиль. До мостика доносилось бодрое уханье, скрип канатов и дерева, отрывистые команды боцмана-фламандца. Если снова хочешь в гости к тётке Кэрри, Так не мешкай, собирайся к тётке Кэрри, Где цыплят своих бедовых кормит в море тётка Кэрри, Прощай! Нехитрая песенка-шанти попадала в такт толчкам мозолистых рук, налегающих на вымбовки – толстые дубовые рычаги, вставленные окованными железом концами в решётчатый барабан кабестана: А когда утихнет буря – в гости к тётке Кэрри, Через все водовороты – к тётке Кэрри, Где цыплят своих бедовых кормит в море тётка Кэрри, Прощай! Тяжёлый, увешанный снастями грота-рей, приспущенный по случаю недавней непогоды, медленно, рывками, пополз на своё прежнее место. Барон проводил его взглядом, сухо раскланялся с Девиллем и Камиллой – и направился к трапу, под которым ждала гичка с «Крейсера». Женщина осталась на мостике, и барон ещё раз восхитился такту этой женщины – ни слезинки, ни единой произнесённой с надрывом фразы, ни намёка на горечь расставания. Вежливо раскланяться, пожелать приятного путешествия и отвернуться, любуясь парящим в бездонной вышине альбатросом… Нет, конечно, о том, чтобы оставить флотскую службу, и речи быть не может. После выигранной войны – а всё к тому идёт, если судить по обрывочным сообщениям из газет, время от времени попадавших «крейсерцам» в руки, – на её участников прольётся благодатный дождь чинов, назначений, наград. Самое время делать блестящую карьеру! Да и какой, скажите на милость, из него судовладелец? В длинной череде предков барона встречались генералы, крестоносцы, даже католические епископы. Но вот успешных коммерсантов там замечено не было, чему доказательством тот упадок, в котором уже давно пребывает родовое гнездо Греве. А вот об остальном, безусловно, следует подумать всерьёз. Камилла – не самая скверная партия для потомка обедневшего остзейского рода. А то, что она вдова, лютеранка (или католичка, кто их там в Бельгии разберёт?) и к тому же не вполне дворянского происхождения, – так это ерунда. Герою войны и кавалеру (даже то, что уже сделано в этом походе, с лихвой тянет не на один крестик) простится и позволится многое. Лейтенантские погоны очистятся сами собой по возвращении в Россию, а уж в том, что капитан-лейтенант Михайлов, непосредственное его начальство, охотно даст разрешение на брак, Греве не сомневался ни на йоту. Оставалось, конечно, мнение общества, но и это можно было не принимать во внимание. Тётушки, судачащие по петербургским гостиным, и кумушки из собрания жён флотских офицеров посплетничают, конечно, поплюются ядом – и забудут, увлечённые очередным великосветским скандалом. Положительно, жизнь не так уж плоха!.. Индийский океан, немного севернее третьей параллели …октября 1878 г. – Открывайте, барон! Потопнете! Мичман Завадский постучал в дверь каюты и, не удержавшись на ногах, отлетел в противоположную сторону, увлекаемый размахом качки. Удара, впрочем, не получилось – между спиной Завадского и досками переборки оказалась прослойка в виде второго артиллериста, лейтенанта князя Рославлева. В руках тот держал большого рыжего кота – когда-то пушистого, а теперь мокрого, всклокоченного и явно недовольного жизнью. Дверь распахнулась, и до мичманов долетел раскат нецензурной брани. На пороге стоял Греве – злой, невыспавшийся, с помятой физиономией, в закатанных до колен штанах и несвежей рубашке навыпуск. В обеих руках он держал башмаки (от сапог отказались давным-давно, когда по пути через Индийский океан пересекали тропик Козерога) и как-то ухитрялся ещё и хвататься за косяк. Рославлев со смехом бросил барону кота. Несчастное животное с мявом вцепилось барону в рубашку, вызвав тем самым новый обвал брани. После чего сигануло куда-то вбок и скрылось в каюте. – А в рыло, князинька? – хмуро поинтересовался барон. – Не посмотрю ведь, что вы чином выше – поймаю Ваську, возьму за хвост и по харе им твою светлость отвожу! – Хватит вам торчать тут букой, барон! – легко отозвался лейтенант. На угрозу оскорбления действием он и не думал обижаться. – Поднимайтесь-ка лучше наверх, а сюда я пришлю матроса со шваброй, согнать воду вниз, в трюм. А то у вас скоро плавать можно будет! И верно, вода в коридоре стояла выше лодыжек. Даже не стояла, а ходила низенькими волнами туда-сюда вдоль коридора, от переборки к переборке, в такт размахам качки, без всяких усилий перехлёстывая через комингс. – Если хочешь спать в уюте, спи всегда в чужой каюте… – Греве пробурчал под нос истину, известную любому гардемарину, проводил забавников сердитым взглядом (те уже направлялись к трапу, хватаясь за стены каждый раз, когда судно валилось на борт) и заглянул в каюту. Рыжий Васька забился на книжную полку и оттуда сверкал на законного владельца помещения ярко-жёлтыми глазищами. Барон вздохнул, попытался стереть с лица накапавшую с подволока воду (помешали зажатые в руках ботинки) и, чертыхаясь, направился вслед за Завадским и Рославлевым к трапу. Навстречу ему сверху хлестали потоки воды. Он выбрался на палубу через люк, расположенный сразу за грот-мачтой, и огляделся. Картина, достойная первого дня творения: ветер ревел великанским рогом, его порывы срывали гребни волн и рассеивали их над океаном облаками водяной пыли. Горизонт сплошь в серой пелене, и глаз не находит правильного волнения – штормовые валы потеряли очертания, сшибаются, закручиваются воронками и бурлят крутым кипятком в одном огромном ведьмином котле. Клипер то взлетает к низким дождевым тучам, то проваливается в бездонные ущелья меж водяных хребтов. От удара накатившей водяной горы затрещал вельбот на боканцах, и Греве едва устоял на ногах, схватившись за подвернувшуюся под руку снасть. Кипящий вал ударил в коечные сетки, перепрыгнул фальшборт, разлился по палубе, вскипая водоворотами вокруг препятствий, докатился до грот-мачты и схлынул. Барон стоял мокрый до нитки и отплёвывался от внезапного душа… Казалось, это не закончится никогда. «Крейсер» с кургузыми обрубками вместо мачт (стеньги спустили, как только запахло затяжным штормом) вторую неделю беспомощной щепкой носило по океану. Машина с её тысячью двумястами индикаторных сил едва-едва выгребала против штормовых шквалов, но проку от этого было немного – по большей части пустой перевод угля. На сколько удалось продвинуться к весту? На сколько клипер снесло к зюйду или, наоборот, к норду? На эти вопросы сейчас не ответил бы никто. Ни командир клипера, капитан-лейтенант Михайлов, ни штурманский офицер не имели ясного представления о местонахождении судна – счисление в такой обстановке делать не имело смысла. Небо же, постоянно затянутое облаками, не давало возможности определиться по солнцу или звёздам. «Крейсер» несло в неизвестность; ясно было только, что общее направление – на ост, параллельно экватору, в сторону острова Суматра и архипелага Бату. Не желая понапрасну надрывать и без того изношенные механизмы и предвидя близкую необходимость экономить уголь, Михайлов приказывал время от времени останавливать машину, держа в котлах лишь номинальное давление. Чтобы судно управлялось – ставили штормовой стаксель и грот-марсель, с тремя взятыми рифами, и всё равно рангоут зловеще трещал с каждым порывом штормового ветра… – С лёгким паром, барон! Похоже, вас там прилично затопило? Греве поднял голову. С мостика, вцепившись в ограждение, на него смотрел командир клипера. Аккуратно одетый, в безупречно сидящей фуражке, словно и не творилось вокруг нечто, мало уступающее библейскому потопу, он всем своим видом словно бросал вызов взбесившейся стихии. – Ступайте-ка в кают-компанию, вестовой принесёт вам сухое, переоденетесь, – распорядился Михайлов. – Матросы смотрят, нехорошо… вы ведь теперь в подвахтенной? – Сменился, господин капитан-лейтенант! В следующий раз мне заступать в «собаку». Барон надрывал горло, стараясь перекричать завывание ветра. А Михайлов даже не особенно повышал голос – но казалось, что его слышно в любом уголке палубы. – Вот и славно. Замёрзли, небось, мокрым, в одной рубашке? Барон кивнул. Тропики тропиками, а на ноябрьском ветру пробирало до костей. – Велите буфетчику подать адмиральского чаю и укладывайтесь на диване. До вахты, даст Бог, выспитесь, ежели аврала не случится. Адмиральским чаем называли особый напиток, необыкновенно полезный после штормовых вахт. Употреблялся он следующим образом: кружку крепчайшего чая опорожняли на четверть, после чего подливали чёрного ямайского рома (иные любители употребляли для этой цели коньяк), выпивали на треть и снова подливали. Операция повторялась, пока напиток в кружке не переставал отличаться от обычного рома. Греве кивнул, засунул под мышку башмаки (всё-таки не упустил!) и с облегчением полез в низы. До ужина можно было урвать ещё пару часов сна. Западная часть Индийского океана, где-то севернее экватора …ноября 1878 г. Циклон, две недели кряду игравший с «Крейсером» как барбоска с костью, в конце концов выдохся. А может, и не выдохся, а наигрался и, бросив свои жестокие шалости, покинул экваториальные широты и удалился в сторону Бенгальского залива – творить бесчинства уже у берегов Индии и Бирмы, напитывать сыростью джунгли, рисовые поля и вздувать половодьями коричневую воду рек. Небо, наконец, расчистилось, и первая же попытка определиться преподнесла команде «Крейсера» приятный сюрприз. Клипер находился примерно на меридиане Маската, спустившись почти до экватора – таким образом, удовлетворённо заметил капитан-лейтенант Михайлов, сожжённый уголь не был растрачен совсем уж впустую. А вот дальше оставалось полагаться только на силу ветра: в бункерах удалось наскрести лишь несколько лопат угольной пыли, и командир клипера скомандовал «все наверх» – поднимать на место стеньги и ставить паруса. Больше суток «Крейсер» бежал на вест, подгоняемый пассатным ветром. Капитан-лейтенант принялся вместе со штурманским офицером прикидывать дальнейший маршрут – следовало пополнить запасы угля перед новым туром океанского круиза. Для этой цели можно было поискать британских купцов, ползающих туда-сюда вдоль африканского берега, от мыса Доброй Надежды в Аден или порт Карачи. А можно было повернуть на юг, пересечь экватор и рискнуть – зайти на бункеровку в Занзибар или Дар-эс-Салам, где стараниями султана Меджид ибн Саида был построен крошечный порт. Греве сгоряча даже предложил совершить набег на Момбас – там с 1875 года располагалась британская угольная станция. Но Михайлов зарубил идею на корню: «Без единого куска угля в ямах это авантюра-с, батенька! Если там окажется самый паршивый колониальный крейсер – он нас без хода как захочет уделает с носовых или кормовых ракурсов. А мы ему в ответ только фиги будем показывать!» В Занзибар и Дар-эс-Салам решено было пока не соваться – слишком уж вольготно чувствуют там себя англичане, легко нарваться на стационер, а то и на целую эскадру. Михайлов объявил о своём решении: пока «Крейсер» попробует разжиться углём со встречных торговых судов. А при неудаче – спустится ниже от экватора, до Мадагаскара, где французы с недавних пор держат торговые фактории и угольную станцию. И тут судьба-злодейка внесла в планы капитан-лейтенанта – как и в судьбу самого клипера – свои коррективы. Пассаты[10] – это ветра, дующие между тропиками круглый год. В Северном полушарии с северо-восточных румбов, в Южном – с юго-восточных. Они отличаются ровным, весьма предсказуемым нравом, но это не значит, что вахтенным можно терять бдительность. Тропики есть тропики, и в любую минуту на горизонте может появиться небольшое, быстро приближающееся облачко, несущее внезапный шквал, – и худо придётся тому, кто не успеет вовремя сбросить нижние паруса или хотя бы взять на фоке и гроте по три рифа! Тропическая жара и усталость, накопившаяся после свирепой схватки с циклоном, сыграла с вахтенными «Крейсера» злую шутку. Шквал налетел с норд-оста и первым же порывом положил клипер на борт – так, что с обеденного стола в кают-компании с грохотом полетела посуда, люди попадали со стульев, а буфетчик выплеснул на спину барона Греве полную супницу горячего супа. Но это были далеко не все неприятности. Даже и не их начало… С оглушительным хлопком лопнул по шву и оглушительно защёлкал на ветру фок. Вслед за этим раздался леденящий душу моряка треск – грот-стеньга, расколовшаяся почти до половины, покосилась и висела, удерживаемая стоячим такелажем. А шквал уже миновал – ушёл дальше, отмечая свой путь полосой взвихренных бурунов – тех самых, которые обязаны были засечь, да проворонили вахтенные «Клипера». Но сейчас не время было искать виноватых. Стеньга хоть и треснула, но пока держалась. Но все понимали: ещё один такой шквал – и она полетит за борт. Медлить было нельзя. Просвистали «Все наверх». Матросы, белыми мурашами разбежавшиеся по снастям, распустили талрепы стень-вант; дюжие марсовые, орудуя деревянными киянками, выколотили шлагтовы – широкие дубовые клинья, на которые опиралась стеньга. Теперь она удерживалась лишь парой стень-вынтрепов, которые по команде боцмана и стали вытравливать выстроившиеся на палубе матросы. Стеньга дрогнула и, оглушительно скрипя, заскользила вниз в отверстие эзельгофта – массивного, окованного железом бруса, закреплённого на ноке грот-мачты. Стеньгу опустили до упора; вместе с ней спустились марса– и брам-реи. Затем к грота-салингу подняли на блоках запасной лисель-спирт, притянули хомутами-вулингами вдоль треснувшей стеньги, подобно тому, как хирург накладывает шину на сломанную голень. На подкреплённое таким образом рангоутное дерево завели пару дополнительных вант, обтянули втугую, и на этом аврал благополучно завершился. Опасность расшатать пострадавшую мачту была устранена, но из осторожности Михайлов позволил ставить на обрубке только марсель, взятый на два рифа: «Вот зайдём в порт, выбросим эту времянку, воткнём нормальную стеньгу – тогда и забегает наш красавец во всю прыть!» – Может, ляжем в дрейф и починимся, никуда не заходя? – предложил старший офицер. – А что? Снимем грота-рей и поставим вместо стеньги, а сам рей заменим запасным. Делов-то на рыбью ногу… – Нет уж, голубчик, – Михайлов поднял голову, рассматривая «времянку». Там сновали марсовые, приводя в порядок бегучий такелаж. – Шли бы мы домой – я бы так и поступил. А теперь неизвестно, сколько нам болтаться в океане. Нет уж, зайдём в Занзибар и сделаем всё на совесть. Заодно и угля возьмём.