Поуг солгал тогда, зная, что Скарпетта никогда не возьмет востребованное тело. Но он знал, что старухе было бы наплевать, как с ней обойдутся, – она всего лишь хотела посчитаться с Богом за кой-какие несправедливости. – Что ж, пусть так. Не люблю менять график. – Извините, – сказал Дэйв. – Понимаю, проводить демонстрацию на набальзамированном теле не самый лучший вариант. – Не беспокойтесь. – Скарпетта похлопала его по плечу. – Знаете, сегодня у нас ни одного покойника. Редчайший случай. И надо же так случиться, что именно сегодня мы принимаем курсантов из полицейской академии. Что ж, пришлите ее наверх. – Так и быть, сделаю одолжение, – подмигнул Дэйв, позволявший себе иногда флиртовать с Кей. – Раз уж пожертвования оскудели. – Хорошо еще, что люди не видят, что с ними здесь делают, а иначе этих пожертвований и вовсе бы не было, – бросила она и повернула к лифту. Потом Поуг помог Дэйву снять последнее жертвенное тело, и они положили его на ту самую каталку, что вызвала недовольство Кей. Он прокатил ее подлинному, выстеленному коричневой плиткой коридору, вкатил в кабину служебного лифта, поднял на один уровень и вывез в другой коридор, думая, что о такой прогулке старушка уж точно не мечтала. У нее такого и в мыслях не было. А ведь могла бы и догадаться. Он же разговаривал с ней. Рассказывал, что и как. Даже перед самой смертью. Пластиковый саван тихонько шуршал, колеса поскрипывали, а он вез ее по коридору, вымощенному белой плиткой и пахнущему дезодорантом, до самых дверей прозекторской. – Вот что случилось с миссис Арнетт, мама, – говорит Эдгар Аллан Поуг, перебирая разложенные на голых коленях фотографии старушки с крашеными волосами. – Знаю, звучит ужасно, но на самом деле все не так. Уверен, она предпочла бы компанию молодых полицейских обществу неблагодарного студента-медика. Чудная история, правда, мама? Глава 18 Спальня не такая уж и маленькая – место нашлось и для кровати, и для небольшого столика слева от изголовья, и для комода с зеркалом возле встроенного шкафчика. Мебель дубовая, не антикварная, конечно, но и не новая и вполне симпатичная. Стена вокруг кровати оклеена живописными постерами. Джилли Полссон спала у ступенек Дуомо в Сиене, а вставала под сенью дворца Домициана на Палатинском холме в Риме. Свои длинные светлые волосы девочка расчесывала, стоя перед высоким зеркалом возле флорентийской пьяцца Сайта-Кроче с известной статуей Данте. Там же она, наверное, и одевалась, не зная, возможно, кто такой Данте и где эта далекая страна Италия. Марино стоит возле окна, которое выходит на задний двор. Объяснений не требуется, потому что все ясно без слов. Нижний край окна находится примерно в четырех футах от земли, а закрывается оно на две задвижки, которые, если их прижать, позволяют легко сдвинуть раму вверх. – Они не держат, – говорит Марино, демонстрируя, как легко и просто можно открыть окно. На руках у него перчатки. – Детектив Браунинг должен знать об этом, – говорит Скарпетта, тоже натягивая белые хлопчатобумажные перчатки, которые от постоянного пребывания в кармашке сумочки успели немного замызгаться. – Но ни в одном отчете упоминаний о сломанном оконном замке я не встречала. Замок ведь взломан, да? – Нет. – Марино опускает раму. – Просто старый, вот и не работает. Интересно бы узнать, она хоть раз окно открывала? Трудно поверить, что все произошло случайно. Представь, кто-то идет мимо, видит, что девочка не пошла в школу и осталась дома, а мамаша куда-то убежала. Он останавливается, чешет затылок и говорит себе: эй, а не залезть ли в дом, потом толкает раму – ух ты, а мне подфартило, защелка-то сломана. – По всей вероятности, кто-то заранее знал, что окно не закрывается. – Вот и я так думаю. – Значит, этот кто-то либо бывал в доме, либо имел возможность наблюдать за ним и собирать информацию. – Угу. – Марино отходит к комоду и выдвигает верхний ящик. – Надо поразузнать насчет соседей. Самое удобное место для наблюдения – вон оттуда. – Он кивает в сторону окна со сломанной защелкой, из которого виден заброшенный домик с покатой, крытой шифером крышей и мхом на карнизах. – Выясню, узнавали ли копы, кто там. – Он с такой легкостью называет полицейских копами, как будто в полиции никогда не служил. – Может, сосед заметил кого-нибудь, может тут кто-то болтался. В общем, я подумал, что тебе будет интесно взглянуть. Марино опускает руку в ящик комода и достает черный мужской бумажник из грубоватой кожи, уголки которого немного загнуты, как часто бывает, если его носят в заднем кармане. Он открывает бумажник – в нем просроченные водительские права на имя Франклина Адама Полссона, родившегося 14 августа 1966 г. в Чарльстоне, Южная Каролина. Права выданы в штате Виргиния. – Отец, – говорит Скарпетта, вглядываясь в фотографию улыбающегося мужчины со светлыми волосами, твердым подбородком и серо-голубыми, цвета зимы, глазами. Мужчина довольно приятен, но Скарпетте трудно составить какое-то определенное мнение о человеке на основании одной лишь фотографии с водительских прав. Может быть, он холоден. Или равнодушен. Что-то в нем есть, но она не знает, что именно, а потому испытывает неясное беспокойство. – Понимаешь, мне это показалось немного странным, – говорит Марино. – Верхний ящик будто какое-то святилище. Посмотри на футболки. – Он достает тонкую стопку аккуратно сложенных белых футболок. – Мужские. Большого размера. Возможно, отцовские. На некоторых пятна и дырки. А вот письма. – Марино протягивает ей с десяток конвертов, на которых значится адрес в Чарльстоне. – И еще вот это. – В толстых, неуклюжих пальцах появляется засохшая красная роза с длинным черенком. – Ты думаешь то же, что и я? – Похоже, она не очень старая. – Вот именно. – Он осторожно убирает розу в ящик. – Две или три недели, а? Сколько? Ты же выращиваешь розы. – Марино задает вопрос таким тоном, будто каждый, у кого в саду растут розы, должен непременно быть экспертом по засушенным цветам. – Не знаю. По крайней мере ей не несколько месяцев. Она еще даже не совсем засохшая. Что ты хочешь? Проверить комнату на отпечатки? Ну уж это они должны были и сами сделать. Черт, чем только люди занимались? – Строили предположения и из них исходили. Я схожу за чемоданчиком, он у меня в машине. Проверю на отпечатки окно, раму, подоконник, вот этот комод, особенно верхний ящик. Вот, наверно, и все. – Ладно. Только имей в виду, теперь это место преступления, так что поаккуратней. Здесь и без того столько народу побывало. – Скарпетта ловит себя на том, что назвала спальню местом преступления – впервые за все время. – Потом, наверно, прогуляюсь во дворе. Хотя… как-никак уже две недели прошло. Какие-то какашки от малыша Суити, может, и остались бы, если бы погода сухая стояла, но мы-то знаем, какие дожди здесь прошли. Мало всего остального, так еще и собака пропала. А Браунинг ничего не сказал. Скарпетта возвращается в кухню, где оставила миссис Полссон. Женщина по-прежнему сидит за столом, на том же стуле, в той же позе, так же глядя перед собой в никуда. В душе она знает, что дочь умерла не от гриппа. Как можно всерьез верить в такую ерунду? – Вам кто-нибудь объяснил, почему ФБР заинтересовалось обстоятельствами смерти Джилли? – спрашивает Скарпетта. опускаясь напротив нее. – Что сказала полиция? – Не знаю. Я не смотрю такое по телевизору, – рассеянно бормочет хозяйка. – Какое «такое»? – Все эти полицейские шоу. Фильмы про ФБР. Криминальную хронику. Никогда не смотрела. – Но вы ведь знаете, что к расследованию привлечено ФБР. – Чем больше Скарпетта общается с миссис Полссон, тем сильнее беспокоит ее психическое состояние этой одинокой женщины. – Вы разговаривали с кем-то из ФБР? – Да, с той женщиной. Я же вам говорила. Ничего особенного она не спрашивала, задавала обычные вопросы, сожалела, что приходится меня беспокоить. Сидела там же, где вы сейчас, расспрашивала о Джилли и о Фрэнке, не видела ли я чего-то подозрительного. Ну, например, не знакомилась ли Джилли с чужими, давно ли встречалась с отцом, что у нас за соседи. Очень интересовалась Фрэнком. – Как вы думаете, почему? Что она спрашивала о Фрэнке? – закидывает удочку Скарпетта, представляя улыбающегося блондина с твердым подбородком и серо-голубыми глазами. Миссис Полссон смотрит на белую стену слева, как будто ее внимание привлекло что-то интересное и необычное, но на стене ничего нет. – Я не знаю, почему она о нем расспрашивала. Женщины ведь всегда больше мужчинами интересуются. – Она заметно напрягается, и голос ее почти дрожит. – Так ведь всегда бывает. – А где он сейчас? Я имею в виду, в данную минуту? – В Чарльстоне. Иногда мне кажется, что мы развелись сто лет назад. – Она ковыряет под ногтем и снова смотрит на стену так, словно там что-то есть, но только там нет ничего, абсолютно ничего. – Какие у них с Джилли были отношения? – Она его боготворила. – Миссис Полссон вздыхает, медленно, глубоко и бесшумно, глаза ее становятся еще шире, а голова начинает вдруг покачиваться на тонкой шее, словно с трудом сохраняет на ней равновесие. – Он был для нее образцом и примером. В гостиной, под окном, стоит диван. Самый обычный диван, ничего особенного, если не считать, что там было его место. Там он читал газеты, оттуда смотрел телевизор. – Она снова глубоко вздыхает. – После того как Фрэнк ушел, Джилли с этого дивана почти не слезала. Мне даже приходилось ее сгонять. – Пауза. – Он плохой отец. Но ведь так всегда и случается, да? Мы любим то, чего у нас нет. От спальни Джилли доносятся шаги. Теперь Марино снова ступает тяжело, не маскируясь. – Мы любим тех, кто не любит нас, – вздыхает миссис Полссон. После возвращения в кухню Скарпетта не сделала ни одной записи и теперь сидит, положив руки на блокнот. – Как зовут эту женщину из ФБР? – Сейчас… Карен. Сейчас вспомню. – Миссис Полссон закрывает глаза и трет лоб дрожащими пальцами. – Я уже ничего не запоминаю. Сейчас… минутку… Вебер. Да, Карен Вебер. – Из ричмондского отделения? В кухню входит Марино. В одной руке у него черная пластиковая коробка, в другой – бейсболка. Последнюю он снял, должно быть, из уважения к женщине, матери убитой девочки. – Не знаю. Наверно. У меня где-то есть ее карточка. Только вот куда я ее положила? – Вы знаете, откуда у Джилли красная роза? – спрашивает от порога Марино. – У нее в спальне красная роза. – Что? – Мы вам покажем. – Скарпетта поднимается из-за стола и с сомнением смотрит на хозяйку – как-то она отреагирует на то, что сейчас узнает? – И мне хотелось бы объяснить вам кое-что. – Да? Конечно. – Миссис Полссон встает немного неуверенно. – Красная роза? – Когда Джилли в последний раз видела отца? – спрашивает Скарпетта, когда они подходят к спальне вслед за Марино. – На День благодарения. – Она ездила к нему? Или он приезжал сюда повидаться с ней? – мягко продолжает Скарпетта, замечая, что в холле как будто потемнело и похолодало. – Впервые слышу о красной розе. Никогда ее не видела. – Мне пришлось заглянуть в ящики, – вставляет Марино. – Вы же понимаете, что так нужно. – Нужно? Проверять ящики, когда ребенок умер от гриппа? – Полиция их уже проверила. Может быть, вас просто не было в комнате, когда они осматривали там все и делали фотографии. Марино отступает в сторону и пропускает миссис Полссон в комнату дочери. Она доходит до комода и останавливается у стены. Марино выуживает из кармана перчатки, натягивает на свои здоровенные руки, выдвигает верхний ящик и показывает хозяйке увядшую и почти засохшую розу, которая так и не раскрылась. Скарпетта часто видит такие в универсамах, где они продаются в прозрачных пластиковых упаковках по цене от одного до полутора долларов. – Я не знаю, что это такое. – Миссис Полссон смотрит на цветок и заливается краской, становясь почти такой же пунцовой, как эта увядшая роза. – Понятия не имею, откуда она у нее. Марино вроде бы никак не реагирует. – Вы, когда вернулись домой из аптеки, видели розу в ее спальне? – спрашивает Скарпетта. – Может быть, ее принес кто-то, кто посещал Джилли во время болезни? Может быть, ее парень? У нее был бойфренд?