Нападавшие так и не были найдены. — Он выживет? — повторил вопрос Олигарх. — Неуверен, — подумав, сообщил доктор Рейли. — Это очень маловероятно, — подтвердил прогноз коллеги заведующий отделением токсикологии. — Его супруга утверждает, что в течение двух недель после отравления мужу не оказывали необходимой медицинской помощи, так как ни врачи, ни полицейские не воспринимали серьезно версию о покушении. — Это неправда, — ответил за всех присутствующих доктор Джонсон. Олигарх опять нервно щелкнул костяшками пальцев: — Если это, допустим, полоний… сколько еще ему осталось? — Принято считать, что острая лучевая болезнь развивается от четырех до десяти недель. * * * Полиция Лондона взяла под охрану палату, где лежал Литвинчук, почти сразу же — на следующий день после того, как в организме бывшего офицера Федеральной службы безопасности были обнаружены следы какого-то радиоактивного вещества, и по факту умышленного отравления возбудили уголовное дело. — Говорят, тебя уже навещал здесь Ахмед Закатов? Алексей Литвинчук кивнул. — И как его пустили? Литвинчук едва заметно пожал плечами. — Он что-то хотел? Голос Олигарха то слышался ясно, то, временами, затухал, удаляясь. Это было очень похоже на передачи радиостанции Би-би-си, которые во времена застоя слушал Литвинчук по старенькому приемнику… — Доктора говорят, что кризис уже миновал и ты скоро пойдешь на поправку… ну, во всяком случае, выглядишь ты сегодня значительно лучше. Олигарху приходилось очень много и очень часто врать — и по врожденной склонности характера, и по политической необходимости, и просто ради денег. Однако именно эта, нынешняя, в общем-то благородная ложь у постели умирающего человека далась ему с колоссальным трудом. В действительности на Литвинчука было страшно смотреть. Обтянутый неестественно желтой кожей череп без единого волоска, глубокие провалы щек, обескровленные, бесцветные губы… Олигарх никогда не считал себя и не был трусом. К тому же врачи абсолютно единодушно заверили, что общение с больным сейчас безопасно. Однако на всякий случай он чуть-чуть отодвинул стул от края кровати, на которой лежало то, что еще оставалось от Алексея Литвинчука. — Кое-кто считает, что в твоем устранении могли быть заинтересованы не только лица, близкие к Путину, но и окружение Романа Абрамовича. Помнишь, я давал тебе на него материалы по коррупции? Очевидно, Литвинчук помнил. Или нет? Впрочем, это сейчас уже для него не имело значения. — Да, так вот, насчет твоего приятеля… Это он? Олигарх вытянул руку и поднес поближе к лицу больного черно-белую фотографию. Очевидно, она была сделана телескопическим объективом, на улице — задний план представлял собой витрину какого-то магазина мужской одежды. — Это он стоит рядом с тобой, Алексей? У Литвинчука даже не осталось сил, чтобы удивиться тому, откуда и когда у посетителя появился снимок. — он просто опустил и поднял веки в знак согласия. — Значит, говоришь. Виноградов? — Олигарх убрал фотографию во внутренний карман пиджака. — Я вчера вечером специально встречался с твоим приятелем, с Олегом Гордиевским[8]. Оказывается, этот твой товарищ Виноградов ему хорошо известен. И не только ему… Олег уже передал англичанам всю информацию об этом парне, так что они будут заниматься им очень плотно. Прочитать во взгляде Алексея Литвинчука что-нибудь, кроме затянувшегося страдания, было почти невозможно, поэтому Олигарх пояснил: — Мы считаем, что это он тебя отравил. Плотные жалюзи отгораживали палату госпиталя от окружающего мира, как тюремную камеру. — Вы ведь с ним ужинали? Или обедали? Наверное, бывшему контрразведчику следовало бы испугаться подобной осведомленности Олигарха о его конспиративной встрече с человеком из Москвы и подготовиться к правдоподобным объяснениям. Однако оказалось, что ответы Литвинчука на заданные вопросы посетителя совершенно не интересовали. — Ладно-ладно, про Виноградова потом расскажешь. Как договаривались, я подготовил от твоего имени заявление… Вот, посмотри! В руке Олигарха появился листок с отпечатанным на компьютере текстом. Листок мелко подрагивал, строчки шрифта постоянно расплывались перед глазами, и Литвинчук никак не мог сосредоточиться, чтобы сложить из букв — слова, а из слов — фразы… — Прочитать? Вслух? Больной кивнул. — Хорошо, сейчас… — И Олигарх прочитал: Я хотел бы поблагодарить многих людей. Моих врачей, медсестер, сотрудников госпиталя, которые делают для меня все zmo можно; британскую полицию, которая энергигно и профессионально расследует дело о моем отравлении, а также охраняет меня и мою семью. Я хотел бы поблагодарить британское правительство за то, zmo оно взяло меня под свою опеку. Быть британским подданным для меня большая zecmb. Я бы хотел поблагодарить мировую демократтсге-скую общественность за многогисленные послания с выражениями поддержки, а также за внимание, которое она проявляет в моем трудном положении. Я благодарю свою жену, которая поддерживала меня. Моя любовь к ней и ко всем моим детям безгранигна. Однако, находясь здесь, в больнигной палате, я уже нагинаю omzenuiueo слышать звук крыльев ангела смерти. Может быть, я смог бы ускользнуть от него, но должен сказать, zmo мои ноги не могут бежать так быстро, как мне бы хотелось. Поэтому, думаю, настало время сказать пару слов тому, кто несет ответственность за мое нынешнее состояние. Господа! Вы можете заставить меня замолчать, но это молчание дорого обойдется вам. Вы покажете свое варварство и жестокость — то, в гем вас упрекают ваши самые яростные критики. Вы показали, гто не уважаете ни жизнь, ни свободу, никакие ценности цивилизованного общества. Вы показали, гто не стоите своего места и не заслуживаете доверия цивилизованных людей. Вы можете заставить замолгать одного геловека, но гул протеста со всего мира, господин Путин, будет всю жизнь звугатъ в ваших ушах. Пусть Господь простит вас за то, гто вы сделали не только со мной, но и с любимой Россией и ее народом… Олигарх закончил. Литвинчук тоже молчал. — Бывает, что просто необходимо дать возможность эмоциям взять верх над рассудком. Чаще всего из этого получается какая-нибудь очередная глупость, но иногда — подвиг… — Олигарх опять развернул текст к постели Литвинчука: — Подписываешь? В знак согласия Алексей чуть приподнял над одеялом кисть правой руки и с видимым напряжением пошевелил пальцами. — Вот и ладненько! Можешь сам подписать? Или как? Для того чтобы Литвинчук смог как следует взять авторучку, а потом поставить свою подпись внизу страницы, потребовалось несколько минут и две неудачные попытки. Хорошо, что предусмотрительный, как всегда. Олигарх взял с собой не один экземпляр заявления… — Чудно-чудно, чудненько… — Уже в дверях, на прощанье, он обернулся к постели больного: — Если что… ну, ты меня понимаешь? Так вот, ты по поводу семьи не беспокойся. Дом я для твоей жены выкуплю, ежемесячное пособие так за ней и останется. Сыну оплатим образование, другим детям твоим, от первого брака, тоже надо будет помочь — я помню, что пообещал. Что? — Олигарх не расслышал даже, а прочитал по губам Алексея Литвинчука какое-то слово. — Простить? За что это, не понимаю… — Он потянул на себя ручку двери. — Ну, давай, выздоравливай! Тебе не надо сейчас напрягаться. Потом еще поговорим… Оставшись в одиночестве, Алексей попытался заплакать, но безуспешно — организм его потерял столько влаги, что на слезы ее уже не хватало. За что? Почему? Он ведь ни в чем не виноват — он всего лишь играл свою роль в предлагаемых обстоятельствах… Да, конечно, и сам Олигарх, и его окружение относятся к стране, именуемой Россией, как к довольно рискованному, но достаточно выгодному коммерческому проект}7. А те, другие, которые сейчас у власти, — они что, лучше? Отчего именно эти люди, всего несколько лет назад присосавшиеся к Кремлю, вдруг присвоили себе право вещать на весь мир от имени миллионов своих соотечественников? Отчего именно они теперь определяют, кто по-настоящему предан Родине, а кто ее предал? — Будьте же вы все прокляты… По измученному страданием тепу Алексея Литвинчука пробежала очередная волна обжигающей боли, и на пульте, возле поста дежурной медицинской сестры, загорелась тревожная лампочка… * * *