Она неловко нервно хохотнула. — Джако? — предположила я. Мисс Маунтджой тяжело села, словно ее сбили с ног. Она уставилась на меня с ошарашенным видом, как будто я только что материализовалась из другого измерения. — Кто ты, девочка? — прошептала она. — Зачем ты сюда пришла? Как тебя зовут? — Флавия, — сказала я, на миг остановившись в дверях, — Флавия Сабина Долорес де Люс. Сабина было мое настоящее имя, а Долорес я изобрела прямо на месте. До тех пор пока я не спасла ее от забвения и ржавчины, моя трехскоростная спортивная игрушка годами тосковала в сарае для инструментов в компании разбитых цветочных горшков и деревянных тележек. Как и многие другие вещи в Букшоу, когда-то она принадлежала Харриет, назвавшей ее L’Hirondelle, по-французски «Ласточкой». Я переименовала ее в «Глэдис». Шины «Глэдис» были плоскими, шестерни сухими до слез и просившими масла, но со своим собственным переносным насосом для шин и черной кожаной сумкой для инструментов под седлом она была полностью самодостаточна. С помощью Доггера я вскоре привела ее в идеальное состояние. В сумке для инструментов я обнаружила брошюру «Велосипедная езда для женщин всех возрастов» Прюнеллы Стэк, главы женской лиги здоровья и красоты. На обложке было написано черными чернилами красивым летящим почерком — Харриет де Люс, Букшоу. Были времена, когда Харриет никуда не исчезала — она оставалась повсюду. По пути домой, мимо покосившихся, покрытых мхом надгробий на загроможденном церковном кладбище Святого Танкреда, по узким, усыпанным листвой переулкам, по известковой Хай-роуди в открытое поле я позволила «Глэдис» ехать по ее усмотрению, спускаясь по склонам мимо тростниковых изгородей, представляя все время, что я пилот «Спитфайра», который лишь пять лет назад носился по этим самым местам, словно ласточка, прилетевшая в Литкот. Из брошюры я узнала, что, если ездить на велосипеде с прямой, как кочерга, спиной, как мисс Галч из фильма «Волшебник из страны Оз», выбирать участки дороги на пересеченной местности и глубоко дышать, я буду сиять здоровьем и никогда не буду страдать от прыщей: полезная информация, которой я не преминула поделиться с Офелией. Существовала ли аналогичная брошюра, «Велосипедная езда для мужчин всех возрастов», гадала я. И если да, написал ли ее глава мужской лиги здоровья и красоты? Я делала вид, что я мальчик, которого отец, должно быть, всегда хотел: сына он мог бы взять с собой в Шотландию на рыбалку и на охоту на куропаток в вересковых лесах, сына он мог бы отправить в Канаду заниматься хоккеем на льду. Не то чтобы отец занимался этими вещами, но мне нравилось думать, что, если бы у него был сын, он мог бы. Моим вторым именем было бы Лоуренс, как у отца, и когда мы оставались бы вдвоем, он звал бы меня Ларри. Как он, должно быть, жестоко разочаровался, когда все мы оказались девочками. Была ли я слишком жестокой с мисс Маунтджой? Слишком мстительной? Разве она не была, в конце концов, просто безвредной одинокой старой девой? Был бы Ларри де Люс более отзывчив? — Черта с два! — прокричала я навстречу ветру и запела: Умба-чукка! Умба-чукка! Умба-чукка-бум! Но я чувствовала себя отчаянным скаутом лорда Баден-Пауэлла,[21] не больше, чем принцем Ник-Наком из фильма «Али Казаам». Это я. Это Флавия. И я любила себя, пусть даже никто больше меня не любил. — Приветствуйте Флавию! Да здравствует Флавия! — кричала я, когда мы с «Глэдис» проносились на максимальной скорости через малфордские ворота на обсаженную каштанами аллею, отмечавшую подъезд к Букшоу. Эти величественные ворота со стоящими на задних лапах грифонами и филигранной ковкой из черного железа некогда украшали расположенное по соседству имение Батчли, родовое поместье «грязных Малфордов». В 1706 году ими завладел для украшения Букшоу тот самый Брэндуин де Люс, который, после того как один из Малфордов сбежал с его женой, снял ворота и привез их домой. Обмен жены на ворота («Самые прекрасные по эту сторону Рая», — написал Брэндуин в дневнике), судя по всему, уладил дело, поскольку Малфорды и де Люсы оставались лучшими друзьями и соседями до тех пор, пока последний Малфорд, Тобиас, во время Гражданской войны в Америке продал усадьбу и уплыл на помощь своим кузенам-конфедератам. — На одно слово, Флавия, — сказал инспектор Хьюитт, выходя из парадной двери. Он ждал меня? — Конечно, — милостиво согласилась я. — Где ты сейчас была? — Я арестована, инспектор? — Я пошутила, надеюсь, он понял. — Просто интересуюсь. Он извлек трубку из кармана пиджака, набил ее и зажег спичку. Я наблюдала, как она горела и догорела до его квадратных пальцев. — Я ездила в библиотеку. Он закурил трубку, затем ткнул чубуком в сторону «Глэдис». — Я не вижу книг. — Она закрыта. — А-а, — протянул он. В нем было сводящее с ума спокойствие. Даже расследуя убийство, он сохранял безмятежный вид человека, прогуливающегося по парку. — Я поговорил с Доггером, — продолжил он, и я заметила, что он внимательно на меня смотрит, пытаясь оценить мою реакцию. — Ах да? — сказала я небрежно, но мой мозг кричал: «Опасность!» Осторожно, подумала я. Следи за словами. О чем Доггер рассказал ему? О незнакомце в кабинете? О ссоре с отцом? Об угрозах? В этом заключается проблема с людьми вроде Доггера: он мог потерять самообладание без всяких причин. Выболтал ли он инспектору о незнакомце в кабинете? Черт бы его побрал, Доггера! Черт бы его побрал! — Он говорит, что ты разбудила его около четырех часов утра и сказала, что в огороде труп. Это верно? Я сдержала вздох облегчения, чуть не подавившись в процессе. Спасибо тебе, Доггер! Да благословит тебя Господь и сохранит тебя и всегда пребудет с тобой! Старый добрый верный Доггер. Я знала, что могу на тебя рассчитывать. — Да, — ответила я, — это верно. — Что произошло потом? — Мы спустились по лестнице и через кухонную дверь вышли в огород. Я показала ему тело. Он опустился на колени и проверил пульс. — И как он это сделал? — Он положил руку ему на шею — под ухом. — Хмм, — протянул инспектор. — И он там был? Имею в виду пульс. — Нет. — Откуда ты знаешь? Он тебе сказал? — Нет, — сказала я. — Хмм, — снова протянул он. — Ты тоже встала на колени рядом с телом, да? — Думаю, что это возможно. Не уверена… Не помню. Инспектор сделал пометки. Даже не видя их, я знала, что там написано. Сказал ли Д. Ф., что пульса нет? Видел ли, чтобы Ф. становилась на колени о. т. (около тела)? — Это вполне понятно, — сказал он. — Должно быть, это было сильное потрясение. Я вызвала в памяти образ незнакомца, лежавшего в первых лучах зари: легкая щетина на подбородке, пряди рыжих волос, едва колеблемые слабыми дуновениями утреннего ветерка, бледность, вытянутая нога, подрагивающие пальцы, тот последний жадный вдох. И слово, которое он выдохнул мне в лицо… Vale. О, как это увлекательно! — Да, — ответила я, — это было ужасно. По всей видимости, я прошла тест. Инспектор Хьюитт ушел на кухню, где сержанты Вулмер и Грейвс планировали дальнейшие действия под шквалом сплетен и сэндвичей с латуком миссис Мюллет. Когда Офелия и Дафна спустились к завтраку, я с разочарованием отметила необычную чистоту кожи у Офелии. Мое варево привело к противоположным результатам? Неужели я благодаря какой-то странной причуде химии произвела чудодейственный крем для лица? Миссис Мюллет с ворчанием засуетилась, подавая нам суп и сэндвичи на стол. — Это неправильно, — возмущалась она. — Я уже задерживаюсь из-за всей этой суматохи, а ведь Альф ждет, когда я вернусь, и все такое. Какая дерзость с их стороны, попросить меня добыть мертвого бекаса из помойки… — Она вздрогнула. — Чтобы они могли насадить его на палку и нарисовать. Это неправильно! Я проводила их к помойке и сказала, если они так хотят труп, то вполне могут откопать его самостоятельно, а мне надо готовить ланч. Ешьте сэндвичи, деточки. В июне нет ничего лучше холодного мяса — все равно что на пикник отправиться. — Мертвый бекас? — переспросила Дафна, презрительно кривя губы. — Да, мисс Флавия и полковник вчера нашли его на заднем крыльце. У меня до сих пор мурашки по коже. Как он там валялся, глаза застывшие, клюв торчит вверх, а на клюве наколота бумажка. — Нед! — воскликнула Офелия, шлепнув по столу. — Ты была права, Даффи. Это знак любви! На Пасху Дафна читала «Золотую ветку» и рассказала Офелии, что примитивные ритуалы ухаживания из Южных морей дожили до наших просвещенных времен. Это лишь вопрос терпения, говорила она.